Посмотри, наш сад погибает

По яркой, сочной траве стелился туман. Он был пушистый, кучерявый, как облака.
– А ты разве…
Договорить она так и не смогла. Слова застыли на губах. Но матушка и без того поняла.
– Да, Велга, я мертва.
– Тогда как?..
Слёзы снова выступили на глаза, и голос стал писклявым. Велга скуксилась и поймала строгий взгляд матери, поспешно взяла себя в руки, присела и выпрямила спину. Во взгляде Осне промелькнуло одобрение.
– Теперь я здесь.
Она поднялась и пошла. Не позвала за собой. Велга взволнованно оглянулась, чтобы проверить, не проснулись ли Мельця и Мишка, но те мирно спали и ничего не слышали.
За пологом скрывался сад. Их сад.
Здесь буря ещё не сорвала цветы с яблонь. Здесь никогда не было огня, горя, смерти. Сад был вечным.
И там, в вечности, её ждали братья. Они стояли на тропе между яблонями так далеко, что было не разглядеть их лиц. Матушка остановилась. Она чуть прикрыла глаза, вдыхая запахи весны.
– Тут так покойно…
– Да, тут хорошо. Поскорее бы созрели яблоки. Так хочется яблок.
Разве мог этот сад измениться? Разве могли опасть вечные цветы?
– Тут тоже наступит осень?
– Ещё не знаю, – грустно улыбнулась матушка.
Со стороны, так далеко, что Велга не разобрала ни слова, послышался голос. Но, кажется, он куда больше значил для матушки. На губах её родилась светлая улыбка. Велга вдруг поняла, что Осне выглядела совсем юной, непохожей на саму себя. И платка на её голове не было.
– Мама, я… Кастусь… прости, мама. Я не смогла. Я ничего не смогла, – она вдруг начала задыхаться.
У Велги были десятки, сотни вопросов. Она хотела столько всего сказать. Она мечтала обнять маму, прижаться к ней, вдохнуть её запах. Но вместо этого спросила:
– А как же я?
– Ох, Велга…
Матушка оглянулась, чуть морща брови.
– Велга, – повторила она со вздохом.
– Мама, мамочка, пожалуйста, – она не выдержала, сорвалась, потянулась, пытаясь схватить её за руку, но загребла только воздух. – Забери меня, мамочка! Забери!
Та смотрела горько, безмолвно.
– Не хочу обратно. Не хочу. Сюда, к вам хочу, пожалуйста. Пожалуйста!
Вспыхнул белый, седой свет.
– Пожалуйста, – вырвался безмолвный крик.
На губах было солоно от слёз. Зубами Велга сжала ниточку оберега на запястье, сжала так сильно, что та порвалась, и браслет упал на лежанку.
Гроза прошла. И сад исчез.
Они стояли там, у самой воды. На берегу Змаева Ока. Посреди ночного леса. Белые. Бледные.
Дождь затих. Слышно стало, как стекали капли по пологу, как сырая напившаяся земля жадно глотала влагу.
Велга вылезла из-под покрывала, ступила босыми ногами на холодную, мокрую землю. Шумящий оберег остался под пологом.
Гроза рокотала где-то вдалеке, перекатывалась над лесом и озёрами на юге, там, где остался Старгород.
У воды её ждали. Их было четверо. В отличие от наряжухи они умели ходить. Но к ней не приближались, стояли в стороне. Молчали. Наблюдали.
Велга подошла сама, остановилась рядом с неподвижной наряжухой. Ветер трепал на чучеле обветшалую понёву. Одежды тех, других, не шевелились. Они свисали белыми саванами до самой воды. Их ступней было не разглядеть.
Но Велге почему-то казалось, что она в безопасности, пока стоит за спиной наряжухи. Та точно служила сторожем на границе. Не пропустит дальше этих – белых, безмолвных, неподвижных.
Как вдруг из-за спины раздалось звонкое, точно перелив ручейка, пение.
Другая – такая же белая – сидела на ветвях старого дуба, нависавшего над берегом. Она качала ногами в воздухе и пела неуловимо знакомую песенку без слов.
Велга попятилась, утопая босыми пятками в мокром песке. Слева забелело лицо наряжухи – теперь госпожа Змаева Ока оказалась прямо перед ней.
Ступни Велги коснулись воды.
Девушки выстроились вокруг. Медленно, чувствуя, как тяжелел от влаги подол, Велга огляделась, заглянула каждой в глаза: в них был покой. И тьма. Бездонная, как озеро.
От них тянуло холодом и влагой. По волосам, в которых запутались водоросли, стекала вода. Их лица были покойны, прекрасны, как бывают прекрасны невинные девы, не познавшие ещё горя.
 
Их кожа будто светилась изнутри. Лунная, тонкая, сквозь неё проглядывали косточки. И от них исходил холодный, пронзающий ночь свет. Он настиг Велгу, окружил, вскружил голову.
Она не заметила, как её взяли под руки. Одна справа. Другая слева. Белые, прекрасные. Только теперь Велга поняла, что они тоже были невестами. Как и она.
За спиной непрерывно раздавалась баюкающая нежная песня.
– Пойдём с нами, сестрица, – позвала одна из девушек. – Пойдём с нами.
– На дне спокойно.
– На дне так сладко спится…
– На дне тебе ничего не приснится.
– На дне не видно палящего солнца. Там танцуют рыбки и мальки резвятся…
– Там нет ни тоски, ни боли…
– Под водой ты сбежишь от недоли…
– Пойдём с нами, сестрица…
– Да, – Велга увидела, как изо рта её вырвался пар облака. – Да… я не хочу больше боли. Я хочу, чтобы она ушла…
– Больше никогда, сестрица…
Это не было чарами. Нет. Велга ступала покорно. Сама. По своей воле.
Босые ноги утопали в липком, склизком иле. Вокруг лодыжек путались водоросли. И Велга вздрагивала от отвращения, но сестрицы удерживали её за руки, успокаивали:
– Идём, идём, сестрица.
Ледяная вода поднималась всё выше, сжимала рёбра. И сердце в груди забилось быстро-быстро, точно почуяло, что это последние его удары. Вот-вот всё закончится. Её одиночество закончится. Всё навсегда закончится.
– Сестрица, – Велга схватила ближайшую девушку, впилась ногтями в окостеневшую руку, покрытую холодным потом. – Сестрица, пообещай… что никогда больше… никогда!
Она не смогла договорить, но вечные невесты знали, о чём она молила. Они понимали. Они и сами бежали от того же: от разбитого сердца – в омут.
– Закрой глаза, – ласково попросила сестрица и провела мокрой рукой по волосам Велги, приглаживая кудри. – Закрой глаза и потерпи. Скоро всё закончится.
Велга закивала, кусая до крови губы. Надо только потерпеть.
Она вскинула глаза к небу. Рассеялись тучи, и выглянул месяц. Сестрицы тоже потянулись к нему, купаясь в серебряном свете.
Как красиво было вокруг. Как хорошо. И свет месяца, и плеск воды, и ласка ветра в волосах. Как же хорошо и как жаль…
– Погодите, – прошептала Велга.
Но слова её утонули в тёмных водах.
Велгу толкнули в воду четыре пары рук. Они держали за руки, за плечи. Велга била ногами, вырывалась, кричала, и обжигающе холодная вода всё глубже проникала в горло, в нос, в уши. Вода бурлила, рычала, кричала. И белые, светящиеся льдом и серебром девушки пели, подпевали озёрной воде. Их слова проникали даже сквозь воду, даже сквозь крик:
 
 
Сиди, сиди, ящур, на золотом троне…
 
 
Они впились когтями в плечи и руки, надавили сильнее, так, что Велга ударилась затылком о дно. Точно змеиные хвосты, её ноги и туловище обвивали водоросли. Всё туже они затягивались, сжимали рёбра, выдавливали последние глотки воздуха.
 
 
Щипли, щипли, ящур, орехи горькие…
 
 
Не выбраться, из их рук не выбраться. Голоса звонкие, чистые, как талая вода. Ночь тёмная, беспробудная. Её никто не услышит.
Зато голоса русалок проникали сквозь воду, прорезали её, точно лезвия плоть. И слышно было их звонкое чистое пение:
 
 
Лови, лови, ящур, красную девицу…
 
Коя лучше всех, коя краше всех…
 
 
* * *
Не зря они выбрали ушкуйников. Те ходили по реке на небольших, лёгких судёнышках и потому передвигались по земле так же быстро, как по воде. Они уже скоро догнали девчонку Буривоев.