Посмотри, наш сад погибает
– Хорошо.
Скрываясь, они вышли через задний ход со двора, и только тогда Велга узнала усадьбу Григория Голубя, ближнего боярина князя. Отец ненавидел Григория. Говорил, тот доносил на всех Белозерскому.
– Почему ты привёл меня сюда?
Велга, держа Белку на руках, пошла пешком рядом с гриднем, Матеуша несли на носилках – он не мог сидеть в седле. Люди расступались и кланялись князю. Никто не обращал внимания на замарашку в невзрачном наряде, разве что с любопытством поглядывали на мартышку.
– Григорий мой друг, и до его усадьбы ближе всего от Торговых рядов.
По сторонам Велга старалась не смотреть, на всякий случай вовсе опустила глаза, натянула пониже платок. Наверное, её принимали за служанку, приставленную ухаживать за мартышкой. Пожалуй, теперь и родная тётя с трудом бы узнала племянницу.
Всё шло хорошо, пока они не дошли до Сутулого моста.
На крутом подъёме носилки так накренились, что Матеуш чуть не вывалился. Он схватился обеими руками за подлокотники кресла, выпучил глаза. Велга ушла вперёд и наблюдала за подъёмом сверху, с самой середины моста, и почувствовала, как уголки губ дёрнулись вверх.
Князь Белозерский не мог даже самостоятельно подняться по мосту. Его женой была старая, засидевшаяся в девах женщина. Он был уродлив, слаб и ненавидим собственной роднёй, что изгнала его из столицы. И всё же у него была власть. А у Велги ничего. Даже семьи.
Но тем слаще и приятнее было наблюдать, как он хватался за подлокотники и бледнел от страха, когда слуги пытались затащить носилки на мост.
– Хватит! – рассердился князь. – Опустите, я сам.
Слуги, чуть не уронив носилки, попятились в стороны, и Матеуш смог встать на ноги. Народ смотрел на него с любопытством и жадным, злым предвкушением. Раздались смешки, и тогда Стоян достал свою верную плётку. Смех затих.
Велга, прижав к груди Белку, облокотилась на поручень моста. Под ногами текли мутные, вонючие воды. В этом самом месте много лет назад предок Матеуша с заговорщиками сбросили Буривоя в реку, навеки лишив её род княжеского имени.
А теперь князь Белозерский сам едва ковылял по Сутулому мосту.
Он старался не смотреть ей в глаза. Щёки Матеуша покраснели.
– Отсюда далеко идти, – предупредила Велга.
– Ничего, – пропыхтел он, хватаясь костлявыми пальцами за поручень.
Когда они спустились с моста, гридень предложил князю сесть обратно на носилки, но тот отказался. Двигались они медленно, ходить Матеуш не привык, и Велга скоро начала раздражаться.
Но чем ближе они подходили к усадьбе Буривоев, чем сильнее пахло гарью, тем медленнее она сама ступала.
И с каждым шагом всё тяжелее было смотреть на князя. Матеуш едва ковылял по мостовой. На лбу выступил пот, спина согнулась ещё ниже, правую ногу он начал волочить.
– Князь, ты…
– Я в порядке.
Велга постаралась стереть жалость с лица. Мужчины боялись жалости больше, чем клинка.
Говорили, что королева Венцеслава, старшая сестра князя Матеуша, была прекрасна, как день. Даже поседев, растеряв силу и юность, она оставалась статной, изящной, величественной, как и подобало Белой Лебёдушке, как её прозвали ещё до замужества. Она правила Рдзенией, пока её сыновья были слишком юны. И, несмотря на войны, несмотря на стаи нечисти вокруг городов, несмотря ни на что, народ любил свою королеву. Прекрасную Белую Лебёдушку.
Как же мог Создатель допустить, чтобы у одних родителей появилась на свет прекрасная, поцелованная небесами Венцеслава и уродливый проклятый Матеуш? А может, это и было наказание за грехи Белозерских?
Но за какие грехи тогда погибли родители Велги?
За что от дома её не осталось ничего, кроме пепла и углей?
– Наверное, Белка сбежала во время пожара, – почёсывая мартышку по голове, произнесла Велга.
Тишина угнетала. От неё мысли теснились в голове, и хотелось плакать.
– Думаю, – тяжело дыша, сказал Матеуш, – было немало желающих поживиться вашим добром. Её скорее всего стащили с пожарища вместе с кучей других вещей… мартышки недешёвые. Да и пойди её поймай…
Он осёкся, оглянулся на Велгу.
– Прости, дитя…
– Велга, – резко перебила она. – Меня зовут Велга. И я всего на пять лет тебя младше.
Матеуш потупил взгляд, брови сошлись на переносице. А Велга в ужасе прикусила себе губу. От переживаний она совсем перестала соображать. Раз князь добр к ней и возится как с дитём малым, так она посчитала его себе ровней. Он мог приказать казнить её без всякого суда. Стоило Стояну завести её за угол, и никто бы ничего не узнал. Одному только Белому да тётке Далиборе известно, что она жива. Для остальных Велга Буривой погибла в пожаре. Были, конечно, ещё скренорцы, но они бы скорее обрадовались её смерти.
Гордую спесь как водой смыло, и она опустила голову.
– Про…
– Прости, Велга, – перебил её князь, и она вскинула на него распахнутые глаза. Его – чёрный и голубой – такие чужие и пугающие смотрели виновато, печально. – Я понимаю, как тебе тяжело. Не хотел расстроить ещё сильнее.
– Князь…
– Называй меня Матеуш, – попросил он. – Я и вправду всего на пять лет тебя старше. Случись мне приехать в Старгород теперь, так, может, тебя бы тоже привели на смотрины…
Он неуверенно улыбнулся, но, заметив каменное выражение её лица, тут же понурил голову.
Кажимеж Буривой не был рад отдать за князя даже свою немолодую сестру, а уж любимую единственную дочку ни за что не отпустил бы к такому человеку.
Они остановились на углу. Дальше, за поворотом, стоило только миновать высокий частокол усадьбы Борислава Малого, прежде открывался вид на пышный яблоневый сад Буривоев и высокий дворец с резными наличниками и множеством башенок.
Но то было три ночи назад. Теперь же…
Стоян и слуги, нёсшие пустые носилки, остановились чуть в стороне. Матеуш вопрошающе заглянул в лицо Велге:
– Хочешь, уйдём?
– Нет…
Она замотала головой, обняла ещё крепче Белку и шагнула вперёд.
И не узнала. Ни сада, ни дворца, ни ворот, ни тропы, по которой бежала ночью вместе с Рыжей…
Глаза бегали из стороны в сторону: выхватили покорёженный скелет башенки, остатки конюшни, обвалившуюся печную трубу, разбросанные обгорелые одежды, распахнутые чёрные сундуки, обугленные деревья…
– Велга, – позвал тихо Матеуш. – Давай вернёмся.
Но она прошла дальше, шаркая непослушными ногами по золе и песку. Белка перебралась ей на плечо, так и осталась сидеть и тихо попискивала что-то на ухо хозяйке.
Частокол вокруг усадьбы повалили со стороны дороги. Ярко светило солнце, но всё вокруг было серым и чёрным.
Велга наступила на брёвна частокола, чтобы пройти в сад. Яблони погибли. Они цвели только три ночи назад, а теперь не осталось ничего.
Озираясь, Велга медленно двигалась вперёд, и подол её платья собирал золу и пепел. Трещали ветви под ногами. Как вороны трещали. Как погребальный костёр.
– Велга…
Матеуш стоял между мёртвых деревьев. Такой же уродливый, согбенный, пугающий, как эти погибшие яблони. Смотреть на него было мерзко, тошно. Весь вид его напоминал о горе, о смерти, о неминуемой беде. Что и у сильных, величественных Белозерских может родиться уродец. Что и отважным, сильным Буривоям может прийти конец.
– Пойдём, Велга. Тут больше ничего нет.
Велга отводила взгляд. Поджав губы, она кружила на месте, вглядывалась в порушенные стены, в покрытые пеплом вместо цветов яблони и кружила, кружила, как загнанный зверь.
Вдруг вскрикнула. Рвано, испуганно, в пустоту, в никуда.
Белка, испуганно пища, спрыгнула с её плеча. И, не зная, где укрыться, спряталась за длинным плащом князя, вцепилась в него пальчиками.
Как вдруг в стороне послышался писк. Но уже другой. Совсем тоненький, слабый.
Велга оглянулась. Примятая трава. Поломанный забор и покосившийся частокол. Там она ползла по земле три ночи назад, там пыталась спастись.
Писк повторился.
– Ты тоже слышишь, князь? – она не отрывала глаз от кустов, разросшихся у частокола.