Посмотри, наш сад погибает
Напротив сторожки, где сидела Велга, стояла конюшня. Большая, крепкая, на много голов. Над конюшней, как и над остальными зданиями в усадьбе, висел кованый знак рода: рыба со скрученными хвостами и беспокойная гладь воды, похожая на чешую. Что у Белозерских, что у Буривоев на родовых знаках изобразили воду, только у Белозерских это были игривые волны Белого озера, где и теперь старгородцы купались и ловили раков, а у Буривоев – буйные волны Седьмого моря. Предки Велги пришли с Калиновых холмов три века назад. Кем были тогда Белозерские? Их воеводами? Советниками? А то и вовсе слугами. Только подлостью и хитростью они заняли княжеский престол. Их кровь была пресной водицей лесного озера, кровь Велги – солёной, точно северное море.
Но Белозерские по-прежнему правили. Жили. Были. А Буривоев не осталось. Ни одного. Никого.
Велга вцепилась в накидку так сильно, что пальцы побелели. Рыжая, кажется, что-то почувствовала, облизала её руки. Быть может, она просто учуяла запах пирожка, который хозяйка недавно держала в руках.
Издалека послышался шаркающий неровный шаг дворника.
– Господица Велга, – позвал он и тут же запнулся, повторил её имя тише, точно устыдясь: – Господица Велга, княгиня Далибора ждёт.
Знакомый дворец Белозерских показался ещё более чужим и мрачным, чем обычно. Создатель до сих пор не подарил князю и княгине детей. Во дворе не было слышно ни весёлых дворовых девок, заливисто поющих свои деревенские песни во время работы, ни говорливых парней, весело переругивающихся друг с другом. Даже собаки у Белозерских оказались какие-то молчаливые, сдержанные, но глядели так люто, что крикливая Рыжая поджала хвост и не отходила от ноги Велги.
– Псине нельзя, – предупредил виновато дворник.
Велга оглянулась на Рыжую, когда та попыталась войти в дверь.
– Нельзя.
И успела заметить, как, казалось бы, бестолковый, совсем пустой взгляд собаки погрустнел. Сердце Велги вдруг защемило. Она вообще-то не очень любила Рыжую, от той часто дурно пахло, и линяла она сильно, но была… своей. Родной. Последним, что осталось от семьи.
Но чем выше поднималась Велга по ступеням дворца, тем дальше оставалось пожарище, и берег реки, и скренорцы на драккаре, и тот жуткий оборотень-грач; чем больше между ними и Велгой вставало стен и гридней князя Белозерского, тем легче становился её шаг, и напряжение в груди нарастало, нарастало, готовое вырваться наружу. Оно разрывало изнутри и сдавливало шею.
Но стоило распахнуться дверям в покои княгини, как Велга вытянулась, точно струна, спрятала поглубже все чувства и мысли.
Тётка уже давно стала Белозерской. До свадьбы она была похожа на отца, поэтому они так часто и ругались: громко, страстно и так грубо, что мать закрывала детям уши и уводила из клети. Но такой уж уродилась Далибора Буривой.
Далибора Белозерская была степенной, сдержанной, говорила мало и негромко. Волосы её, мышиные, прямые, ещё не поседели, но на лице уже пролегли морщины. Хотя она была немногим моложе матери Велги, но казалась безнадёжно старой. Осне сохраняла красоту, а Далибора напоминала выглянувшего из норы крота. Велга опасалась, что с возрастом станет походить на неё. Всё-таки кровь у них была одна.
Несмотря на слова матушки, в тот день Далибора не надела височные кольца рода. Но на голове её был белый кручинный платок изо льна.
Она знала.
Далибора с недоверием оглядела Велгу с головы до ног, видимо с трудом узнавая в оборванке племянницу. Та покорно опустила глаза.
– Да озарит Создатель твой путь, тётя Далибора.
– Велга, – глухо произнесла княгиня.
В ответ получилось только кивнуть.
– Жива, – тот же глухой безжизненный голос.
Велга осмелилась поднять глаза, наткнулась на тёмные глаза тётки и вдруг неожиданно для самой себя сорвалась с места, обвила её руками, уткнулась лицом и разрыдалась в голос. Тётка будто бы хотела отстраниться, но всё же обняла в ответ.
А Велга плакала, плакала и всё пыталась что-то сказать, но не могла выдавить ни слова и только мычала бессвязно и позорно, как безродная девка, цеплялась пальцами за одежду тётки и марала её белый платок соплями и слезами.
– Ну-ну, – Далибора подождала немного, нетерпеливо отстранила от себя, деловито, точно платок на ярмарке, оглядела ещё раз, поджала губы. – Тебе нужно помыться.
Ответить Велга ничего не смогла и не успела. Зазвенел колокольчик, и в покои бесшумно вошли две холопки: молодая и старая.
– Приведите господицу Велгу в порядок, – велела тётка. – И никому ни слова, что она здесь.
* * *Тела обуглившиеся, точно чурки в печке, застывшие со вскинутыми руками, с искажёнными лицами, с распахнутыми в беззвучном крике ртами сваливали без всякого порядка, точно мешки с репой, на одну телегу.
– Плоть – земле, – пробормотала Галка, незаметно сложив большой и указательный пальцы в знак ворона.
– Душу – зиме, – так же тихо ответил Белый.
И рука его повторила за сестрой.
Так было принято. Они забрали жизни, передали их в руки госпожи, они же должны были с ними попрощаться. Белый находил в этом нечто успокаивающее – наблюдать за плодами своего труда.
Тела выносили с пожарища одно за другим, а они всё не заканчивались. Кто-то задохнулся от дыма, других завалило, когда обрушился дворец, третьи сгорели заживо. И всех теперь грузили на телеги, выстроившиеся вдоль дороги.
Только четырёх удостоили отдельной повозки. Их обмотали белым полотном, над ними постоял со скорбным видом городовой.
– Четыре, – сказала Галка.
– Я вижу.
– А говоришь, что девчонка сбежала.
– Я сам видел, – недовольно ответил Белый.
– Хм.
– И знаки ещё не зажили, – он чуть приподнял левую руку, показывая торчащую из-под рукава повязку.
– Хм…
– А у тебя что?
Сестра поспешно помотала головой, стараясь не смотреть ему в глаза. Врала. Но знать бы ещё, о чём именно.
– Пора.
– Посмотрим ещё, – попросила Галка.
Ей нравились пожарища и запах плоти.
Народу вокруг сгоревшей усадьбы Буривоев собралось столько, что никто не обращал внимания на мужчину, похожего на лойтурца, и девчонку, одетую как мужчина. Городские стражники безуспешно пытались разогнать зевак. Единственное, что пока получалось, – не пускать никого к пожарищу. Там чернела дымящаяся громадина дворца. И сквозь испуганный ропот толпы, казалось, слышно было, как тихо потрескивали угли, тлеющие под обвалившейся крышей.
А сверху на развалинах сидел домовой, дух крутил головой, но уходить никуда не спешил. Он заметил пристальный взгляд Белого, сжался и заполз в обвалившуюся печную трубу. Как скоро он умрёт от тоски или пустоты? Жаль, не было на него времени. От духов Нави оставались самые вкусные посмертки.
Чудом спасшаяся лошадь ходила по саду, щипала засыпанную пеплом траву между яблонями.
Вдоль дороги сидели выжившие холопы и слуги, одного из них, верно приближённого господ, подозвал голова, показал на четыре тела: трое взрослых, один ребёнок. У одной из погибших были длинные рыжие волосы. Даже не кудрявые, как у юной господицы Буривой, но, кажется, это никого не беспокоило. Холоп посмотрел, посмотрел, почесал затылок и пожал плечами, за что сразу получил крепкую затрещину.
– Присмотрись, дубина!
Холоп, вжав голову в плечи, поспешно кивнул, за что получил ещё затрещину.
– Смотри внимательно, кому говорят!
– Да они, они! – воскликнул в отчаянии холоп, и голова, то ли устав, то ли поверив, махнул извозчику рукой.
– Вези в храм Буривоев, – велел он.
– Они без понятия, кто это на самом деле, – прошептала Галка на ухо Белому.
– Знаю.
– Значит, они просто нашли рыжую девку, похожую на Буривой.
– Ага.
– Зна-а-ачит, на месте Кажимежа тоже может оказаться кто-то другой.
Если бы Кажимеж был мёртв, знак договора на запястье Галки сразу бы зажил. Значит, она врала. Только зачем?
Белый не подал виду, кивнул, соглашаясь: