Буря (СИ)

— Обнародовать надо, — отозвался Джугашвили. — В любом случае, геройский подвиг всегда будет хорошим примером для любого солдата. Однако, думаю, и так всем понятно, что о мотивах Тышкевича лучше умолчать.
Рокоссовский поморщился:
— Тут такое дело… Пресса уже разнюхала и в нескольких газетах уже с утра появилась информация о крепости под Огородзенцем. Там пока ничего конкретного, но, думаю, это только начало. Там и без нашего участия всё разнесут и приукрасят.
Дальше решали иные вопросы, но я уверен, что все сейчас думали именно о той злосчастной крепости и о невесть что возомнившем о себе подполковнике, решившем совершить очень громкое самоубийство.
Будто в подтверждение слов Рокоссовского, София в разговоре вечером, как бы между прочим тоже поинтересовалась у меня о крепости. Мол, обсуждали ли мы её на совещании и будем ли как-то защищать тех солдат и поддерживать их. Мол, такую инициативу нужно поощрять.
Я только поморщился. За такую инициативу нужно расстреливать. Как минимум, за то, что был нарушен прямой приказ. И плевать, кто на какой земле вырос. Сейчас бои там просто нецелесообразны и, как минимум, опасны. Опять же непонятно, как дальше будут вести себя польские националисты. И как бы не получилось так, что крепость в итоге сдадут. Вот только не потому, что немцы такие молодцы, а потому что того же Тышкевича свои же и предадут. А может, и вовсе убьют.
Кот Василий, чувствуя моё смятение, стоило мне лечь на кровать, тут же уселся мне на грудь, и свернувшись клубком, затарахтел как трактор, пытаясь меня успокоить. Я усмехнулся его попыткам, мол, «старайся, старайся, меня так просто не проймёшь». Однако и сам не заметил, как провалился в глубокий сон без сновидений.
На следующее утро, как мы и предполагали, было затишье. По крайней мере, новой попытки атаки не последовало. Зато к обеду на горизонте появились три бомбардировщика. Вот тогда и началось веселье.
Тышкевич даже радиографировал, что, мол, «всё, отвоевались, прощайте, не держите зла, мы будем стоять до последнего». Однако, как ни странно, бомбардировка крепости навредить не смогла — стены и перекрытия выдержали, а солдаты не потеряли силы духа. Многие в боевом порыве высыпали под небо и винтовочными залпами встречали кружащие в небе самолёты.
Пушки использовать в качестве зенитных орудий так и не смогли. Очень уж непросто было из них целиться. Я уж не знаю, какие силы благоволили Тышкевичу и солдатам, оставшимся с ним, но они каким-то образом умудрились даже вывести двигатель одного из бомбардировщиков, вследствие чего самолёт рухнул. Безусловно, это ничем иным, как чудом не назовёшь, и солдатам можно только поаплодировать.
Однако на лицах генералов и министров застыли напряжённые лица.
— Не перебьют же они все самолёты из винтовок! — буркнул Рокоссовский.
Сразу после авиаудара была предпринята ещё одна попытка штурма, на этот раз сопровождаемая миномётным огнём, что накрыл своими снарядами крепость и предполагаемые места размещения ДОТов и ДЗОТов. Но и здесь Тышкевич не потерял силы духа и предпринял отчаянный шаг. В обход вражеских сил выдвинулся отряд солдат, которые умудрились выйти в тыл противника и успешно контратаковать. В итоге смогли вывести из строя ещё два танка и уничтожить до двух взводов противника и вывести из строя немецкие минометы.
Хотя, судя по отчётам, в вылазке была потеряна почти половина группы. Те бойцы, что вернулись, были довольны собой, а о погибших товарищах отзывались как о героях, словно о о викингах, павших в бою. Слог художественный, однако.
— Какие к чертям викинги? — взорвался Говоров. — Они ж поляки! Какие в Польше викинги?
Рокоссовский, с моего разрешения, распорядился отправить туда эскадрилью бомбардировщиков, чтобы разбомбить расположение врага и выиграть хоть какое-то время для батальона. Оставлять их там никто не собирался, и колонна техники уже готова была к отправке. Глупо, конечно, но по другому нельзя. Уж слишком много внимания приковано к захудалой крепости. Плюс ко всему, было решено отправить туда ещё и роту танков. Но пока вся эта колонна доберётся, неизвестно, что останется от солдат. Они такими темпами либо сами себя поубивают об противника, либо немцы, наконец, налягут на них всерьёз и просто разнесут крепость по камушку.
 
Однако стоит отдать Тышкевичу должное, время он выиграть смог и шанс у них появился, причём весьма серьёзный. Да, чудес не бывает, и вряд ли это продлится долго. Но Тышкевич, похоже, и сам поверил в свою неуязвимость. Он по-прежнему продолжал игнорировать прямые приказы и отказывался отступать.
Тем временем местные жители тоже без дела не сидели, проникнувшись боевым духом. Крестьяне помогали рыть окопы. Те мужики, что были не дураки поохотиться и имели ружья, сами просились в атаку. Даже докладывали, что умудрились подстрелить не менее 20 немецких солдат. Двадцать человек — это несерьезно для войны, но для поднятия духа…
Поляки, будто заворожённые харизмой Тышкевича, решили стоять за свою землю до последнего. Как ни странно, русских там было тоже немало, и все как один верили в своего командира. Правда и немцы, хоть и дрогнули, но отступать не собирались, прекрасно понимая расклады сил, и что ситуация меняется в пользу немцев с каждой минутой, ведь подкрепления-то пребывают.
Крепость постоянно подвергалась атакам и артобстрелам. Бомбардировщики нет-нет, да прилетали, правда теперь набирали большую высоту, чтобы больше никто не мог так позорно их подстрелить из винтовок, хотя солдаты попыток не прекращали. Судя по докладам разведки, на подмогу немцам выдвинулась целая дивизия, чтобы выбить резких поляков и русских солдат из их укреплений.
От Тышкевича постоянно приходили доклады о том, что не прекращаются ожесточённые бои, но они стоят и выстоят, хотя потери с каждым часом только росли. Немцы ярились, но никак не могли расколоть этот орешек. Крепость, хоть и тяжёлым трудом, но выдерживала оборону.
Шёл уже третий день, как полковник Тышкевич стоял за свою родную землю.
Танки и техника с подкреплением были уже на половине пути. Осталось только чуть-чуть потерпеть. И казалось, мы все готовы были пойти в церковь и поставить свечки, лишь бы всё разрешилось, и колонна дошла, а немцы отступили.
Однако к вечеру настроение докладов резко изменилось. На связь вышел прапорщик Тихонов, взявший на себя командование крепостью. Он доложил, что Тышкевич убит, а из офицеров остался лишь он — прежде командовавший взводом. Тихонов последний оставшийся офицер, способный вести командование, хоть и сам ранен.
На ногах оставалось едва ли 50 человек. Все остальные или убиты, или тяжело ранены, и бой продолжать не могут.
Последним докладом было, что крепость взята, патроны закончились и Тихонов, несмотря на увещевания и злобный рык Рокоссовского, отдаёт приказ всем, кто может стоять на ногах, идти в штыковую атаку. Мол, все понимает, виновен, но мертвые сраму не имут.
— Твою мать… — пронёсся едва слышный, но при этом оглушительный шёпот.
Я смотрел перед собой и не слышал, кто произнёс это, но и ругать бы не стал. Сам думал точно так же.
Тем временем о крепости говорили уже во всей России. Журналисты раструбили по всем городам и селам о доблести солдат из польской крепости, которые не сдались перед стократно превосходящим врагом. Они бы и о тысячекратно превосходящей армию написали, да вот только не было у немцев столько солдат, и репортёры решили уж совсем не врать напропалую. А то выходило, что они чуть ли не всю немецкую армию в одиночку сдерживают. Да, патриотический дух — это важно. Но если так будет делать каждый командир, до добра это точно не доведёт. Мы просто глупо потеряем все войска. Опять же, я не уверен, что размен равный, если об этом вообще уместно говорить. Проще было сдать крепость и отступать. Нам ещё повезло, что в спину никто не ударил. Такое ведь тоже могло быть, и мы все этого боялись, потому и не воевали особо на территории Польши.