100 грамм смерти (СИ)
Я не только купил себе освобождение из тюрьмы, я ещё и превратился в инструмент власти, с которой так отчаянно боролся. Перемены — вот венец всему, особенно, если они ведут в пропасть. Стоит загнать человека в угол и ему просто некуда деваться.
И именно встретившись с Эм, я наконец понял, что должен делать. Но прошло ещё 10 лет, прежде чем я решился. Следовало сделать это раньше. Ибо молот правительства никогда не останавливается на достигнутом — он перемалывает человека в порошок и изобретает всё новые и новые способы уничтожения своих рабов.
Людей давным-давно разделили на классы — особенных, стандартных и дефектных. Но неделю назад официально ввели ещё одну категорию граждан — испорченных, куда вошли самые невостребованные. Неликвид. И даже мне неизвестно, что с ними делают и куда забирают после объявления статуса. В одном я уверен — ничего хорошего с ними точно не происходит.
И я снова задумался. До каких времён Регентство будет диктовать свои волчьи законы? Что могу сделать я, чтобы это прекратить?
Только одно.
Пришло время вспомнить, кем я был, пора завершить расследование, начатое тогда. Ведь теперь я точно знаю, почему в городе дети не рождаются естественным путём. Как я и думал, бесплодие — видимость для отвода глаз.
И пора сообщить людям правду. В эксклюзивном интервью я покаюсь перед народом и перед моей дорогой Эм. Мир узнает правду и Регентство, наконец, падёт.
Глава 27. Прощание
Ладони саднят от мозолей, но я упрямо машу самодельной лопатой. Раны на руках — ничто по сравнению с ранами в душе. Пройдёт время, и первые заживут, даже следов не останется, а вот вторые будут со мной до самой смерти. Наверное, однажды и они затянутся, но уродливые шрамы никуда не исчезнут.
Мёрзлую землю копать очень трудно — выходит в час по чайной ложке, но я не жалуюсь и на все уговоры Фолка передохну́ть или отдать лопату ему, отвечаю решительным отказом.
Очередное облачко пара вырывается изо рта на свободу и растворяется в морозном воздухе, будто его никогда и не было. Совсем как Крэма, который ещё вчера дышал, смеялся, мечтал… А сегодня всё, что от него осталось — моё чувство вины и маленькая могилка. Да ещё оберег с засушенным васильком, будто в насмешку. Крэм так верил, что этот цветок способен исцелять.
Он даже себя вылечил, когда его друг случайно выстрелил в него отравленной стрелой…
В жизни всё иначе. Друг стреляет нарочно и смерть попадает точно в цель. Свободные сбегают в Крепость, как грязные крысы, гонимые страхом скорой расправы. Вот ещё одна простая истина: слово — всего лишь слово. Набор бесполезных символов, если забыть о его значении.
Они забыли.
Жаль, я только теперь сумела это понять.
***
Спустя несколько часов мы закончили. Фолк превратился в мою тень и будто молчаливый страж застыл рядом со мной.
Свобода — это жить как Чайка Ливингстон — летать, где хочешь и как хочешь.
И снова я вижу маленького мальчика в голубой пилотке: в руках книжка о непокорной птице, а в глазах — отражение мечты. Этот образ останется навсегда со мной — он отпечатался в душе, как клеймо на левом запястье.
— Лети, маленький Крэм, теперь ты свободен, — шепчу я, глотая слёзы.
Жаль, у меня нет даже цветов, чтобы возложить их на изголовье могилы и почтить его память. Хотя Крэм умер, и цветы ничего не изменят. Мёртвым всё равно. Смерть — есть смерть, перед ней все равны. Разница лишь в том, кто ею повелевает. Крэм был жестоко убит человеком, которого считал другом, человеком, которого я…
Встряхиваю головой, прогоняя запретные мысли. Однажды в шутку Крэм назвал меня принцессой, себя провозгласил рыцарем, а Дина окрестил чудовищем.
Как в воду глядел…
Закрываю глаза на мгновенье, чтобы прогнать непрошенное воспоминание. Имя Дина навсегда вычеркнуто из моего сердца кровавыми чернилами.
Не помогло.
Смотрю в небо — необыкновенно ясное в это холодное и печальное утро — даже оно не оплакивает смерть Крэма.
— Вот… — рука Фолка ныряет в карман куртки и выуживает бумажную птицу, которая спустя мгновение приземляется мне на ладонь. — Это чайка…
— Откуда?.. — кручу её в руке, рассматривая. Тонкая пожелтевшая бумага испещрена серыми линиями, так что птица совсем не похожа на ту, с обложки… Любимая книга Крэма покоится теперь рядом с ним глубоко под землёй.
— Сам сделал. — Нехотя признается Фолк, сильно смущаясь. Похоже, собственный поступок кажется ему глупым, а вот я теперь смотрю на парня другими глазами.
— Спасибо. — Пристраиваю чайку у изголовья могилы и поворачиваюсь к парню: — Это лучший подарок для Крэма.
— Лучшим подарком была бы жизнь… — возражает тот.
От его слов нервы сжимаются в тугую пружину — ещё немного и лопнут. Он бесконечно прав. Крэм был таким светлым и добрым… Наступит ли день, когда его смерть будет отомщена?
— Прощай, Дружок… — шепчу одними губами и разворачиваюсь, чтобы уйти.
Но Фолк останавливает, потянув за рукав, и пристально смотрит в глаза, а затем говорит глухо:
— Хочешь, я убью его?
Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: он имеет в виду Дина. Его предложение звучит заманчиво и это пугает.
— Для меня?
— Для него… — Фолк кивает в сторону могилки. — Но только если ты считаешь, что он бы этого хотел.
Заглядываю внутрь себя, роюсь, словно в шкафу с грязным бельём, в поисках подтверждения. Но правда в том, что Крэм бы этого не хотел, только его уже нет и решение остаётся за мной.
— Но ты должна понять. Месть не вернёт Крэма. Ничто его не вернёт.
Фраза бьёт сильнее удара под дых, потому что приходится в самое сердце, которое и так изорвано в клочья и едва бьётся, совсем как у бедняги, угодившего в реанимацию.
— Что ты в этом понимаешь?.. — в моих словах столько горечи, что хватит на весь мир, ещё и про запас останется.
Фолк больше на меня не смотрит. Его взгляд устремлён в даль и блуждает где-то там, у самой кромки гор.
— Моя мать покончила с собой, когда Магнус нашёл новую подружку…
На сей раз голос его звучит бесцветно, будто все краски выцвели, как у старой картины в музейном хранилище.
— Поэтому ты и…
— Убил Магнуса? Нет, не поэтому. Жаль, что ты так думаешь. — Произносит он разочарованно. — Да, было время, когда я думал об этом. А потом понял: у моей матери был выбор. Она могла уйти. Мы могли уйти. Вместо этого она предпочла умереть.
— У Крэма выбора не было. — Напоминаю я.
— Да… Но он есть у тебя.
— Предлагаешь забыть?
— Да нет же! Наоборот. Мы можем пойти по пути Магнуса, а можем вспомнить, о чём мечтал Крэм.
— Да, но Дин…
Сама мысль о том, что Дин избежит наказания снова вызывает во мне волну гнева.
— Для Дина чёрное навсегда останется чёрным, а белое — белым. Но жизнь смешивает краски, ты сама так говорила…
От его слов я вздрагиваю, потому что это воспоминание тоже поблекло и выцвело, будто давний сон. Мне бы тогда задуматься, многого можно было бы избежать, а многое получилось бы изменить.
— И что ты предлагаешь?..
— Помешать Дину разрушить город, что же ещё? — он криво улыбается, и впервые выщерблина на его переднем зубе кажется мне милой.
Фолк прав.
Это наш долг.
Конец второй книги