100 грамм смерти (СИ)
100 грамм смерти
Мария Слуницкая
Глава 1. Гнилая свобода
Вещи кажутся чудовищно долговечными, когда умирают люди.
Джойс Килмер
Выбравшись из камеры, понимаю, что это совсем не Дин… В свете всё той же замусоленной лампочки я вижу перед собой Фолка.
Разочарование и облегчение ведут борьбу в моей душе, переплетаясь, словно лианы — крепко и на совесть. Так случается, когда одновременно чего-то ждёшь и страшишься.
— Эй, ты как? — рука Фолка ложится на моё плечо, отчего я вздрагиваю. Даже сквозь ткань рубашки истерзанную холодом кожу согревает тепло чужих пальцев. — Нам уходить надо…
Уходить.
Он прав. Но тело не слушается, а суставы заржавели и еле скрипят. Боюсь, что не справлюсь.
— Возьми себя в руки, Кара!
Шипение Фолка, наконец-то, выводит меня из ступора. Киваю, соглашаясь, и мы устремляемся прочь. Прочь от камеры, прочь от пыток, прочь от боли.
Босые ноги скользят в грязи и несколько раз я чуть не падаю. В конце концов Фолк хватает меня за руку и тянет за собой, крепко держа.
Где-то впереди раздаётся лязг металла. Не успев вовремя затормозить, врезаюсь в спину Фолка, больно стукнувшись подбородком.
— Тссс… — он прикладывает палец к губам. — Давай, сюда…
Фолк вталкивает меня в какую-то комнату и пинком захлопывает за нами дверь. Ужас наваливается на грудь тяжёлой глыбой, мешая вдохнуть, когда я понимаю, гдеименно мы оказались.
Здесь ничего не изменилось. Воздух такой же расплавленный, как мне запомнилось, в углу всё также краснеет печь, накормленная углём. А потом мне чудится знакомое шарканье.
Едва слышимое, едва уловимое.
Меня начинает трясти, пытаюсь предупредить Фолка, но уже слишком поздно. Возле печи вырастает тот самый старикашка и, ловко выхватив прут с клеймом, резво бросается на нас. Его медлительность куда-то испарилась, и раскалённая пластина изящно танцует в воздухе.
— Ты… — нет никаких сомнений, он меня узнал. — Пришла за добавкой?
Раз — и пластина проходится в нескольких миллиметрах от моего лица. Фолк вовремя успевает выставить руку, перехватив стержень где-то посередине, но тут же вскрикивает от боли и разжимает пальцы — железо обжигает по всей длине. Споткнувшись, он падает, и старик летит вслед за ним. Громкий удар и железяка отлетает в сторону. Пока продолжается ожесточённая борьба, я подбираюсь ближе и хватаю прут за деревянную рукоятку. Оставленная им метка на левом запястье начинает ныть…
Старик уже оседлал Фолка, воспользовавшись тем, что тот не может полноценно использовать обожжённую руку, и сомкнул руки на его шее. Фолк хрипит, выдыхая последние крохи кислорода и не имея возможности вдохнуть новую порцию.
— Отпусти его! — требую, вытянув вперёд прут, словно меч.
— И что ты сделаешь? — шипит старик. — Клеймишь меня? — его мутные глаза становятся ещё безумнее, а почти беззубый рот расплывается в жуткой улыбке. — Кишка тонка!
Я беспомощно смотрю на Фолка, чьи хрипы становятся короче и тише. Ещё немного и… Не даю себе возможности передумать, делаю выпад, целясь в морщинистую щеку, но промахиваюсь и попадаю в глаз.
— Сука-а!
Руки старика взлетают к лицу, и Фолк, хватая ртом воздух, скидывает противника. Тот валится на спину и воет от боли, затем отнимает ладонь, и я громко охаю. Там, где некогда был глаз, зияет безобразная рана, а по щеке стекает то, что от него осталось. Пустой желудок делает несколько сальто, в попытке избавится от содержимого, которого нет.
— Кара! — Фолк дёргает меня за плечо. — Уходим!
***
Я убила человека. Три слова, от которых внутри разрастается ужас. Я убила человека. Я убила человека.
— Да никого ты не убила… — шипит Фолк.
Оказывается, я причитаю вслух.
— Ты его глаз видел?! Видел?!
— Глаз — не жизненно важный орган, проживёт. Кто он вообще такой? И что это за штуковина у него была?
— Лучше тебе не знать…
Сейчас мне меньше всего хочется обсуждать безумного старикашку.
— Может, ты и права. — Фолк пожимает плечами. — Но ты с ним, похоже, знакома?
Слишком много вопросов. Слишком много.
— Скорее с его штуковиной… — усмехаюсь я горько.
— Только не говори, что он тебя…
В голосе Фолка я различаю нотки жалости. Так и знала.
— Не важно… — отвечаю, потирая левое запястье. Напоминание о Кульпе останется со мной навсегда. — Лучше скажи, откуда ты взялся?
— Не сейчас… — Фолк останавливается, прислушиваясь. — Давай сначала выберемся отсюда…
Что ж в его словах есть резон. Много ли толку будет от рассказа, если нас схватят?
Мы петляем по узким коридорам, словно по лабиринту. Что если мы не найдём выход? Что если за очередным поворотом столкнёмся нос к носу с охраной? Паника въедливым паразитом атакует сознание. Мои силы на исходе — адреналин выветрился и каждый шаг для меня непосильное испытание.
— Подожди… — я приваливаюсь к влажной стене и тяжело дышу. — Не так быстро…
— Некогда прохлаждаться… — Фолк нетерпелив, впрочем, как обычно. — Отдохнёшь на свободе.
Свобода. Пробую некогда любимое слово на вкус, да только оно горчит, словно червивое яблоко.
— У меня нет сил… — жалобно скулю, вытирая слёзы. — Я просто не могу двинуться дальше.
— Послушай… Я знаю, ты истощена. И ты устала. — Фолк берёт меня за руку. — Потерпи, и я обещаю, что скоро ты отдохнёшь и поешь… — он сжимает мою ладонь, успокаивая. — Давай, подыши и… погнали.
И я дышу. Вдох, затем выдох. И так несколько раз.
— Готова?
Я лишь киваю в ответ. Ведь по итогу даже гнилое яблоко лучше, чем ничего.
Сквозь решётку пробивается тусклый свет луны. Значит, сейчас ночь. Хотя оно и логично — какой дурак будет сбегать из Кульпы среди бела дня?
Фолк выбивает решётку, несколько раз пнув её ногой, и отставляет к каменной стене.
Выбираюсь из тоннеля и прикрываю глаза. После каменного пола влажная и мягкая земля как будто ласкает ступни, а ледяной холод отступает.
— Давай.
— Постой… — прошу я.
— Что ещё? — Фолк оглядывается, в глазах — нетерпение.
Словно новорождённая, делаю свой первый вдох. Здесь дышится совсем иначе. Свежий воздух царапает горло, но ощущения приятные. В Кульпе было иначе: там ветер шнырял по камере, заползал в щели, рыскал по углам и дышал на меня сырой гнилью. Придётся учиться дышать заново. И жить — тоже.
— Сколько… Сколько времени я провела в тюрьме?
— С того момента, как ты пропала, прошёл год.
Год. А по мне — целая вечность.
Вечность, которую никто уже не вернёт.
***
Наш путь лежит через Пиковый лес. Огромные зазубренные скалы тянутся к небу, будто настоящие деревья, только стволы у них каменные и мёртвые, а листвы нет и в помине. Здесь чувствуешь себя ничтожным маленьким червяком, замахнувшимся на то, что тебе не по плечу. Хотя какие могут быть плечи у беспозвоночного?..
— Я не могу, Фолк. Прости…
Сделав ещё пару шагов, я просто сажусь на землю, не в силах двинуться дальше. Мышцы превратились в камень, в такие же неподъёмные скалы, что окружают нас.
— Если мы не уйдём отсюда до утра, нас поймают… — уговаривает Фолк.
«Да знаю я!» — хочется крикнуть мне, но сил нет даже на шёпот.
Выход забрезжил, словно рассвет на горизонте — неотвратимо и неминуемо. Знаю, что именно должна сказать, но язык не поворачивается попросить Фолка уйти без меня. Ведь вот она свобода — близко-близко, я чувствую её дыхание, но стоит протянуть к ней руку, она ускользает от меня, словно призрак.
— Уходи сам… — всё-таки выдавливаю я.
— Ладно! — соглашается Фолк. Вот так просто. А потом добавляет: — Тогда я тебя понесу…
Он подходит ко мне и, наклонившись, отрывает от земли, словно я ничего не вешу.
— Ты всё равно что пушинка…
Мой слабый протест остаётся незамеченным. От него пахнет до боли знакомо — горькими травами, хвоей и мятой. Вдыхаю родной аромат Либерти. Под мерные удары чужого сердца, кутаясь в чужое тепло, веки сами собой закрываются, и я засыпаю.