Мария Кровавая
По-видимому, Дадли на этой дискуссии не присутствовал, хотя напустить туману насчет личности жениха было его идеей. Вскоре после этого Ван дер Дельфт вновь предстал перед Советом с очередной просьбой выдать Марии «охранную грамоту» для свободного отправления религиозных обрядов. На этот раз ему отвечал маркиз Нортгемптон, причем в весьма резкой форме, так что даже были смущены его коллеги. Разумеется, в письменных гарантиях было категорически отказано, кроме того, советники подняли вопрос о публичном отправлении Марией обрядов. Ван дер Дельфту было заявлено, что принцессе разрешили слушать мессу только в своих апартаментах, в присутствии двух или трех горничных. Когда посол возразил, что Сомерсет впоследствии позволил присутствовать на мессе всему ее окружению, маркиз раздраженно бросил: «Я никогда ничего об этом не слышал».
Более того, было подчеркнуто, что даже это разрешение временное. Совет, видите ли, проявляет исключительную терпимость, учитывая невежество и тупость Марии, и может отменить свое решение в любой момент, особенно если она будет продолжать скандальным образом служить мессу в присутствии всего окружения. Некоторые члены Совета называли Марию слабоумной, очевидно, вспомнив, что именно так давным-давно в раздражении называл ее отец. «Пока наше разрешение остается в силе по причине ее слабоумия. Пусть слушает мессу. Но мы выражаем надежду, что со временем принцесса ближе познакомится с протестантскими обрядами и нам удастся ее убедить принять их». Когда Ван дер Дельфт спокойно заметил, что Мария никогда не «обременит свою совесть отказом от веры», Нортгемптон взорвался: «Вы здесь очень много говорите о совести леди Марии. Вам бы следовало учесть, что у короля тоже есть совесть и она страдает оттого, что его сестре позволено жить в таком заблуждении».
Он продолжил в том же духе, все больше распаляясь, и в конце произнес целую речь по поводу никчемности католицизма. Он довел себя почти до истерики, так что советники были вынуждены его успокаивать. Через некоторое время обсуждение возвратилось в прежнее русло, и послу снова было сказано, что никаких «охранных грамот» Мария не получит.
Разговор этот по многим причинам был весьма знаменательным. Неистовства Уильяма Парра, маркиза Нортгемптона, были не случайными. Это означало, что Дадли не терпится решить вопрос с Марией, и Ван дер Дельфт прекрасно понимал, каким может быть это решение. Скорее всего в недалеком будущем ей вообще запретят служить мессу. Когда в конце апреля посол встретился с Марией, та была в отчаянии. «Хорошие друзья» уже передали, что в дальнейшем тем, кто живет в ее доме, присутствовать на католических службах будет запрещено. Разумеется, она откажется подчиниться. Весь вопрос в том, что за этим последует.
«Запрещающее мессу повеление, которое они пришлют сюда, — сказала она Ван дер Дельфту, — означает начало страданий, какие я уже испытала во время правления Анны Болейн. Я знаю, как это будет. Они поселят меня за тридцать миль от любого речного или морского порта, лишат всех доверенных слуг и заставят жить в крайней нищете. Они сделают со мной все, что захотят».
Сознательно или нет, но Мария имела в виду не только муки ее собственного горького взросления, но и полузаточение матери, которому та подверглась, отказавшись признать правомерность развода. Мария, как прежде Екатерина, была полна решимости не сворачивать с выбранного пути. Никакие силы не могли заставить ее отказаться от мессы.
«Пусть я буду страдать, пока не умру, но против совести не пойду, — тихо проговорила она, и в ее голосе ощущалась та же непоколебимая твердость, с которой много лет назад подобные слова произносила мать. — Умоляю вас, посоветуйте, как сделать, чтобы они не застали меня врасплох».
ГЛАВА 26
Как в море зеленом всечасно ветра
Гоняют соленые волны,
Всечасно терзают тревога и страх
Мой ум, сомнением полный.
В самом конце июня 1550 года в отвратительную погоду Ла-Манш пересекла небольшая флотилия фламандских кораблей (четыре больших боевых и четыре малых судна) под командованием адмирала флота империи Корнеля Сепперуса и вице-адмирала Ван Мекерена. Впередсмотрящие пристально вглядывались в горизонт, не появятся ли в бурном море французские или английские корабли. В воскресенье 29-го флотилия миновала мыс Кент и вдоль берегов графства Эссекс, не заходя в устье Темзы, двинулась на север. К вечеру пал такой густой туман, что с носа нельзя было увидеть корму, и капитаны провели беспокойную ночь, опасаясь посадить свои суда на мель или уйти далеко в море. К счастью, этого не случилось, и утром все восемь кораблей продолжили плавание к местечку Блекуотер, где им надлежало встать на якорь и ждать, когда на борт взойдет принцесса Мария, чтобы доставить ее во Фландрию.
Для предприятия было выбрано неудачное время. С приближением лета возрастала опасность мятежей. В каждом графстве землевладельцы укрепляли свои дома и на всякий случай вооружали людей. Последний мятеж пронесся всего одиннадцать месяцев назад, а сейчас причин для недовольства было еще больше. Выросла арендная плата, а вместе с ней и цены, а во многих местах землевладельцы требовали плату за аренду полей, которые в прошедшем году из-за беспорядков так и не были вспаханы. Никому из простого люда не было разрешено хранить оружие, поэтому дома и амбары крестьян часто обыскивали. Все это еще больше увеличивало возмущение. На севере и западе крестьяне угрожали восстать снова. За три недели до прибытия фламандских кораблей в Кенте были схвачены несколько разбойников с большой дороги, и это чуть было не привело к волнениям. В Ситтинборне собрались десять тысяч крестьян, а затем волна возмущений прокатилась по всему юго-западу. Из столицы немедленно были посланы вооруженные силы с заданием прочесать местность, задержать и наказать каждого, кто похож на мятежника. Одному крестьянину, который «начал что-то возмущенно бормотать», без колебаний приказали отрезать уши. На острове Шеппи в готовности держали тысячу всадников.
Всю весну и лето записывали в армию тысячи пеших воинов. Некоторым говорили, что их пошлют охранять Кале, другим — что они будут использованы против мятежников. Новый посол империи Схейве доносил Карлу V, что на случай вторжения с континента для охраны прибрежных вод подготовлены двенадцать боевых кораблей с восемью тысячами воинов на борту. «Все дворяне, пэры и купцы здесь пребывают в большом страхе, что Ваше Величество могут объявить войну из-за религии, — объяснял он, — и по другим причинам тоже». В июне дороги и проселки графства Эссекс постоянно патрулировались, а в небольшом речном порту Молден, что находился рядом с особняком Вудхем — Уолтер, куда незадолго до того переехала Мария, было очень неспокойно. Но именно отсюда небольшой зерновоз должен был доставить ее до фламандских кораблей.
О побеге Мария думала уже много месяцев. Она знала, что враждебно настроенные по отношению к Дадли советники вначале будут просто на нее давить, но когда их терпение иссякнет, ее заточат в тюрьму и, возможно, казнят. Они не станут колебаться насчет того, можно или нет пролить кровь принцессы. Не помогут ни высокий ранг наследницы престола, ни страх перед ее кузеном-императором. А уж о каком-либо милосердии вообще не может быть и речи. «Это очевидно для всех, — говорила Мария Ван дер Дельфту, — что советники не боятся Бога и не уважают личность, а следуют только своим прихотям».
Мария чувствовала, что вскоре они приступят к действиям. В конце апреля она решила не «откладывать до того момента, когда уже ничего нельзя будет сделать», и начала подготовку к побегу, разработав план, как выбраться из дома, миновать стражу и караулы на дорогах. Дальше на небольшом судне Мария рассчитывала добраться до пролива, где ее должен будет ждать (она очень на это надеялась) корабль императорского флота.
Принцесса рассказала об этом плане послу и убедила его в серьезности своих намерений. Действуя в соответствии с инструкциями, данными императором, он в последний раз попытался ее отговорить, напомнив, что в случае внезапной смерти Эдуарда у нее практически не будет никаких шансов защитить права на престол. Но Мария уже об этом думала, и не раз.