Избавление

Сделав паузу для того, чтобы переводчик изложил сказанное, Сталин взглянул на Черчилля, тот поежился от этого прямого, требовательного взгляда и еще больше как–то втянул в себя голову, когда услышал перевод. Немного погодя Сталин продолжал внушительно и четко, как давно обдуманное:
— Мы, русские, считаем, что наилучший результат дал бы удар по врагу в Северной или в Северо—Западной Франции… Наиболее слабым местом Германии является Франция. Конечно, это трудная операция, и немцы во Франции будут бешено защищаться, но все же это самое лучшее решение. Вот все мой замечания.
Настал черед Черчилля. Хочешь не хочешь, а выступай. Английский премьер откашлялся, подвигал плечами, будто желая кого–то оттолкнуть, и заговорил, поглядывая на Сталина и словно бы обращаясь к нему:
— Мы давно договорились с Соединенными Штатами о том, чтобы атаковать Германию через Северную или Северо—Западную Францию, для чего проводятся обширные приготовления. Потребовалось бы привести много цифр и фактов, чтобы показать, почему в 1943 году нам не удалось осуществить эти операции. Но мы решили атаковать Германию в 1944 году. Место нападения на Германию было выбрано в 1943 году. Перед нами сейчас стоит задача создать условия для возможности переброски армии во Францию через канал в конце весны 1944 года. Силы, которые мы сможем накопить для этой цели в мае или в июне, будут состоять из шестнадцати британских и девятнадцати американских дивизий. За этими силами последовали бы главные силы… Мы перебросим через канал около миллиона человек…
Пока русский переводчик не спеша излагал сказанное, Черчилль выжидательно и горделиво поглядывал на Сталина, как бы желая сказать ему, что вот, мол, какую внушительную силу мы выставляем, вот на что мы способны! Но эти заверения и масштабы обещанных — только обещанных! — дел как будто не утешали Сталина. Он насупил брови, испытывая нетерпение. Да и коллеги его — Молотов и Ворошилов — не выражали ни радости, ни восторга.
Черчилль, как опытный политик и дипломат, знавший себе цену, продолжал невозмутимо развивать свои мысли, словно бы рассуждая вслух. Он заговорил о том, что кроме предполагаемой операции "Оверлорд", которую еще нужно готовить, есть и другие театры войны, где англо–американские войска уже действуют и могут более энергично действовать, облегчая таким образом и нелегкое бремя русских. Он заговорил о средиземноморском театре войны, подчеркнув, что в его личных переговорах с президентом Рузвельтом они спрашивали друг друга, как лучше использовать там силы, давая этим понять, что англичане действуют заодно с американцами. При этом тут же оговаривался, что операции в Средиземном море проводятся ради помощи русским и освобождаемым странам. Никаких иных, корыстных целей ни англичане, ни американцы не преследуют: все делается ради помощи, ради того, чтобы покончить с нацизмом.
Сталин, слушая, думал совсем о другом. Думал он о том, что британский премьер, склоняя и американского президента, замышляет атаковать Германию не с запада, а с юга и юго–востока… Иосиф Виссарионович невольно вспомнил, что еще раньше, во время первой встречи в Москве, Черчилль говорил о "мягком подбрюшье Европы" и ради вящего доказательства тогда же нарисовал крокодила и его раненое подбрюшье…
"На Балканы зарится, и весь этот разговор сейчас об операциях на Средиземном море и помощи отсюда русским — дымовая завеса, болтовня", подумал Сталин, внутренне все более раздражаясь. Он вынул из кармана кителя кривую трубку, раскрыл коробку "Герцеговины флор", разломил одну за другой две папиросы, набивая ими трубку. Закурил, прищурился, оглядывая присутствующих. Когда его взгляд встретился с глазами Рузвельта, тот улыбнулся и значительно подмигнул, давая понять, что вспомнил обещание Сталина воспользоваться трубкой. А может быть, и вправду реплика Рузвельта имеет смысл: "Где же, маршал Сталин, ваша знаменитая трубка, та трубка, которой вы выкуриваете своих врагов?"
  
ГЛАВА ВТОРАЯ
  
Предчувствия господину Черчиллю не изменили. Холод отчуждения между ним и Сталиным, тот холод, который он ощущал еще раньше, во время встреч в Москве, давал о себе знать и в жарком Тегеране. Он знал тому причину, но и зная мысленно обращался к всевышнему, молил бога, чтобы все обошлось хорошо. Желая как–то сгладить разногласия, не разорвать узы единства в войне, в борьбе против нацистских тиранов, угрожавших уничтожением и Британской империи, Черчилль старался поневоле хоть чем–то угодить Сталину. Очень удобный был повод для этого в Тегеране, куда премьер привез личный дар короля Георга VI.
И Черчилль решил преподнести дар еще в разгар конференции. Поэтому вчера вечером, во время перерыва, Черчилль подошел к Сталину, положил свою пухлую руку на плечо маршалу и сказал:
— Дорогой Джо, у меня приготовлен для вас подарок. — Черчилль нарочито помедлил, ожидая, не выразит ли загодя удовлетворение собеседник.
Сталин прищурился:
— Что же это за подарок, господин премьер? Второй фронт намерены скорее открыть?
Черчилль был сражен вопросом, пытался создать видимость, что не понял его смысла, и с нарочито добродушной ухмылкой проговорил:
— Завтра преподнесу. Не все сразу узнается, иначе бы неинтересно было жить… И взаимоотношения не сразу строятся. Нужно время.
— Это верно, — заметил Сталин. — Человеческие и общегосударственные отношения должны строиться на объективной истине. То, что существует в действительности, отражает действительность. Надо идти к истине, и чем скорее придем, тем лучше. Думаю, что способом достижения истины является доверие и учет национальных интересов.
Назавтра, в первой половине дня, вручение дара было обставлено торжественно. Большой зал белокаменного дворца заполнили задолго до начала церемонии. Собрались, теснясь друг к другу, все члены делегаций, военные разных рангов и родов оружия армий трех держав коалиции. Были тут министры, послы, маршалы, генералы и адмиралы. Почетный караул из советских и английских военнослужащих давно замер в ожидании.
Сталин появился в песочного цвета мундире с маршальскими погонами. Черчилль, словно отвечая ему, тоже облачился в военную форму. Еще часом раньше на нем видели синий в полоску костюм. Теперь же английский премьер вышел в серо–голубом мундире высшего офицера королевских военно–воздушных сил. Несведущим людям было трудно понять: почему Черчилль присвоил себе форму именно военно–воздушных сил, когда сам же в кругу друзей похвалялся, что он — морской волк! Как бы то ни было, но и военная форма не шла упитанному Черчиллю, не сходилась полами, туго обжимала, выделяя складки на тучном теле.
Худощавый Рузвельт, который и сидя в коляске казался длинным и стройным, по–прежнему был в штатском.
Когда лидеры появились в зале и остановились невдалеке от стола, покрытого бархатом, грянул оркестр. Были исполнены государственные гимны.
Черчилль не торопясь, вразвалку подошел к столу, медленно раскрыл большой черный ящик, медленно извлек оттуда меч, спрятанный в ножнах, вспыхивающих бриллиантами и золотом. Он взялся обеими руками за ножны и, держа их на весу, обратился к Сталину, стоявшему напротив:
— Его величество король Георг VI повелел мне вручить вам для передачи городу Сталинграду этот почетный меч, сделанный по эскизу, выбранному и одобренному его величеством. Этот почетный меч изготовлен английскими мастерами, предки которых на протяжении многих поколений занимались изготовлением мечей. На лезвии меча выгравирована надпись: "Подарок короля Георга VI людям со стальными сердцами — гражданам Сталинграда в знак уважения к ним английского народа".
Черчилль, шагнув, величаво протянул дар. Приняв, Сталин вынул из ножен меч, лезвие сверкнуло холодным блеском. Сталин поднес его к губам и поцеловал. Держа меч, проговорил негромко:
— От имени граждан Сталинграда я хочу, выразить свою глубокую признательность за подарок короля Георга VI. Граждане Сталинграда высоко оценят этот подарок, и я прошу вас, господин премьер–министр, передать их благодарность его величеству королю.