Избавление

— Тетя, почем лук? — притворно не сознаваясь, спросила Верочка.
— Десять карбованцев за пучок.
— А яички?
— Три червонца…
— Так дорого?
— Зараз все дорого.
"Сознаться или нет?" — кольнуло сомнение Верочку, а вслух, сама того не желая, спросила:
— Вы не узнаете меня? Помните, недавно ехали… Вы еще приглашали в свой хутор Верба?
— Ой, риднесинька! — в волнении промолвила женщина, встала, вытерла руки о подол и прижала ее к себе: — Моя дивчина… Пийдемо до хаты.
Приличия ради Верочка заупрямилась было, сказав, что торопиться не следует, пусть продаст все, а потом можно идти.
— Да що торговатысь? Сестра не буде в обиде. С ее огорода. — И женщина в плисовом быстро убрала скудные свои товары в корзину, взвалила на плечо и промолвила: — Пийдемо до хаты!
Шли километров пять пустырем, изрытым траншеями и заваленным ржавым железным ломом. Встреченную речку женщина переходила на неглубоком месте, сняв башмаки и приподняв юбку, за ней в ботах, ступая по камням, перешла и Верочка. Зачерпнула немного воды, а не подала вида, полагая, что в хате обсушится.
Поселилась Верочка на хуторе, в белой мазанке, и через день–другой так свыклась с хозяйкой Ганной и ее малыми хлопцами, что та души в ней не чаяла, находя в голубоглазой Верочке свою дочь, такую же, видать, голубоглазую, с косами до пояса… Порой, из закутка поглядывая на прихорашивающуюся Верочку, хозяйка горестно вздыхала и принималась плакать, утирая рушником глаза.
Ненароком забежав в чулан, чтобы попить колодезной воды, Верочка застала хозяйку всю в слезах и остолбенела:
— Что это, вы вроде плачете?
— Ничего… Горя зараз не поправишь…
— Но что у вас за горе? — встревожилась Верочка.
— Дивлюсь я на тебе и ластивку свою вспоминаю… Де вона зараз блукае?
— Какая ластивка? — не поняла Верочка.
— Германец в полон забрал мою дочку, — заговорила женщина. — На тебе схожа, як ридни сестры.
— Как же это случилось? — пытала Верочка.
— Люди бачили. Кажуть, ироды вирвалися в город, в квартиру, де вона гостевала… Стягнули мою дочку с кровати, пидхватили в спидныци… И погнали по шляху в полон… Ой, бедна моя дитыно, ластивка моя, деж ты зараз?.. — Ганна опять заплакала.
Верочка и сама чуть не разревелась. Обняв Ганну за шею, старалась утешить ее.
"В каждой семье свое горе, каждый дом война слезами окропила, думала позднее Верочка. — У нее вот дочку в полон увели. А у меня тоже несчастье".
Свидания с Алексеем не дозволяли. Как ни уговаривала дежурную сестру, чтобы впустили к больному, — не помогало, и в другой раз она самочинно прошмыгнула в палату.
Алексей лежал недвижимо, покрытый простынью, и только по скучным, хотя и горящим, глазам угадывалось, что состояние у него неважное. Расспрашивать его Верочка боялась, а сам он заговаривать не хотел, только смотрел на нее, оробелую и жалостливую, молчаливо, иногда лицо его становилось сердитым, и это был намек на то, чтобы Верочка уходила.
Появившаяся в палате сестра накричала на нее за то, что она самовольно ворвалась к больному, и с того часа строго–настрого запретили ее впускать, и лишь краем уха Верочка услыхала, что Кострову сделана какая–то операция руки. Верочка не знала, все ли обошлось ладно, и это страшно угнетало ее.
Недели через две лечащий врач, с которым Верочка разговаривала, заверил, что здоровье больного идет на поправку, и для Верочки не было, пожалуй, большей радости. Впервые, кажется, она заулыбалась. Во всяком случае, тревога наполовину унялась, и, прибежав в хату, она бросилась к Ганне, целуя и кружа ее.
— Да що у тебе таке, дочка? — спросила, не понимая, хозяйка и сама невольно и беспричинно улыбалась.
— Здоровье у Алексея идет на поправку. Врач уверил меня, что рана заживет, что скоро… Выпишут, выпишут! — повторяла Верочка с сияющим лицом.
— Дасьт бог, одним лихом буде меньше, — вздохнула хозяйка и перекрестила Верочку троеперстием.
Успокоенной ходила Верочка весь день, помогала хозяйке на огороде высаживать рассаду помидоров, стирала белье, а легла спать, и вновь беспокоили думы: "Придет времечко выписываться из госпиталя, а обмундирование у него непригодное, порванное, в пятнах крови небось…"
 
С попутной машиной она решила поехать в дивизию, чтобы встретиться с Гребенниковым. Уже на территории штаба дивизии в утомленном от жары и обшарпанном лесочке комендантский наряд задержал Верочку. Выясняли, кто она, прежде чем провести до блиндажа начальника политотдела. Когда же Верочка пыталась попасть на прием, дежурный офицер сообщил, что начальник политотдела находится в отлучке, на передовой.
— А можно проехать на передовую? — спросила Верочка.
Дежурный смерил ее удивленными глазами, насмешливо поддел:
— Прыткая вы девчонка, погляжу. А не побоитесь?
— Чего?
— Дыма порохового.
— Надеюсь, дым не помешает найти полковника.
Офицер посмеялся и указал на пенек, чтобы присела и ждала.
— Больно жестко сидеть, — прыснула Верочка. — А нельзя вызвать связистку Тоню? При штабе у вас работает, на телефонной станции. Фамилию, правда, забыла. На вид пухленькая такая…
— Пышечка наша, — ухмыльнулся дежурный. — Сорвиголова, у нее на уме только ухажеры!
— Однако любите вы вольности, а если я Ивану Мартыновичу доложу?
Офицер–дежурный, переменив тон, спросил:
— А вы, собственно, кто?
— Да я с делегацией уральцев приехала. Небось слыхали?
— Ах вот вы кто? Та самая девица, которая капитана разыскивала… Слыхал–слыхал… Кстати, как ваш капитан себя чувствует? Раны заживают?
— Заживают, — нехотя, словно он знает про капитана что–то дурное, ответила Верочка.
— Ну и когда его выпишут? Куда же вы лично подадитесь?
— Останусь воевать, дыма вашего хочу понюхать…
— Кем же будете воевать? — допытывался дежурный.
— Куда пошлют. Подучусь, могу и стрелять.
— Ого, да вы совсем смелая! — подивился офицер. — Только не советую вам лезть в пекло. Не дело это — с винтовкой да в окопах в платье появляться.
— Подумаю, — кивнула Верочка и, чтобы не быть слишком назойливой, отошла, села на пенек.
— Ну что ж, позову вам Тоню, — сказал дежурный и вошел, в огромную палатку из брезента. Было слышно, как он крутил рукоятку телефонного аппарата, как просил Тоню выйти на свидание, а с кем, загадочно умалчивал.
— Лети пулей, а то свидание прозеваешь!
Тоня действительно летела пулей, потому что не прошло и минуты, как она выскочила из дальнего, стоявшего на отшибе, блиндажа, пробежала напрямую через валежник и, не глядя на девушку, перешла на легкую развалистую походку, подошла к дежурному, спросила, игриво кося глазами:
— С кем свидание?
Офицер кивнул в сторону Верочки. Тоня слегка поморщилась, вспомнив прежнюю размолвку с ней, но не обиделась, воскликнула:
— Подруженька, да это ты? Куда же ты пропала? Я тебя по всем телефонам искала!
Тотчас Тоня увела ее к себе. Верочка приятно удивилась, что рабочее место у подруги опрятно прибрано: на столике — одеколон, губная помада, круглое зеркальце, букет махровой сирени в вазе из цветной керамики.
— Клянусь вот, я тебя так искала, все телефоны обзвонила, продолжала тараторить Тоня. — Тут моя напарница перестаралась с одним… Поехала к себе в Пензу… Осталась я одна–одинешенька. Пойдешь ко мне сменной телефонисткой? Работать будем вместе вот у этих аппаратов, в столовую ходить вместе. И гулять вместе. Эх и покрутим некоторым головы!
— Что ты! — вспыхнула Верочка. — Никого и близко не подпущу к себе.
— Из–за кого же, если не секрет?
— Он сейчас не в дивизии. В госпитале лежит. Ранен.
— Ра–а–нен? — Тоня скривила лицо, поджав губы. — Ты, наверное, столько пережила, так исстрадалась, что горя хватило бы на две жизни!
— Пережила, но теперь многое уже позади. Алешка выздоравливает. И я приехала поговорить с Иваном Мартыновичем.
— С Гребенниковым? Он у нас прелесть мужчина, но и строгий бывает до жути. Как узнал, что моя напарница забеременела, вызвал этого субъекта вместе с ней. Война, говорит, ничего не списывает, всему ведет строгий счет. Или расписывайся с нею, или я тебя потащу на парткомиссию и вытряхну из партии! Понятно, парень перепугался до смерти. Берет в штабе легковушку, девицу ту сажает, сам рядом с ней… Ну и при свидетелях расписались в городском загсе. А невеста, как я знала, давно по этому офицеру сохла. Так что прав был полковник… Так тебе Иван Мартынович нужен? Я его мигом отыщу! — И Тоня стала названивать, вызывая то "Фиалку", то "Сатурн", то еще какой–то мудреный позывной, пока не напала на "Уран", где и оказался начальник политотдела.