Захваченная инопланетным воином (ЛП)

Терекс стонет, и я замираю.
— Мы почти на месте, — вру я. Я понятия не имею, как далеко мы находимся, но мы еще не миновали реку, где останавливались в первую ночь. Внезапно на меня накатывает тоска по Неваде и другим воинам. Если бы мы не разделились, этого бы никогда не случилось. Терекс не был бы…
— Ты не умираешь. Знаю, ты думаешь, что умираешь, но это не так. Мой отец говорил, что выживание на девяносто процентов зависит от самовнушения и внутреннего настроя. Я никогда не понимала этого до прошлой недели, но сейчас до меня дошел смысл. Если ты сдашься, тебе конец. Если тебе суждено погибнуть, по крайней мере, сражайся до самого конца.
Терекс снова стонет, и я предпочитаю верить, что он стонет в знак согласия.
— Моя сестра всегда ненавидела меня. Я была близка с отцом, и она ненавидела, что у нас с ним было много общего. Я никогда не понимала ее ревности, потому что они с мамой были так похожи, понимаешь?
Я болтаю часами, сосредоточившись на ощущении Терекса, теплого и живого рядом со мной, а не на ощущении его крови, стекающей по седлу.
Я рассказываю ему о четвертом классе, когда Амелия спрятала гнилые фрукты на дне моего рюкзака и подбила всех называть меня Вонючкой Элли до конца учебного года. Потом я рассказываю ему о старшей школе и о том, как умер мой отец, и как я стала социальным изгоем после того, как Амелия прочитала вслух мой дневник. А потом я рассказываю ему, как по ночам мечтала заснуть и никогда не просыпаться.
Мы проходим мимо того места, где разбивали лагерь в первую ночь, и я всхлипываю. Кини двигалась в хорошем темпе — намного быстром, чем мне приходилось до этого ездить на ней.
— А что случилось потом?
— Терекс?
Он не отвечает, и я задаюсь вопросом, не померещилось ли мне. Может быть, я схожу с ума. Но мишуа ускоряется, движется еще быстрее, и я скриплю зубами, когда боль в локте почти заставляет меня кричать.
Он все это время слушал?
Жар ударяет мне в лицо, и я закрываю глаза от унижения. Наконец, я отмахиваюсь от этого ощущения. Если моя бессвязная болтовня о моих испытаниях в детстве смогла дать ему что-то, чтобы слушать и держаться в сознании, при этом испытывая боль от полученного ранения и потери крови, самое меньшее, что я могу сделать, — это продолжать.
Я прочищаю горло, гадая, как много он услышал.
— Ну, я наконец-то уехала в колледж. Я училась до упаду и получила стипендию за пределами штата. К тому времени, как закончила школу, я знала, что не собираюсь возвращаться в Луизиану. Честно говоря, у меня не было никаких планов снова лицезреть свою семью. Знаю, это звучит жестоко, но ты понятия не имеешь, каково это — находиться рядом с ними. Я становилась худшей версией самой себя. Маленькой, испуганной и беспомощной. Я позволила им издеваться надо мной, и я позволил себе поверить, что то, что они говорят — правда. Мой психотерапевт сказал, что это нормально — выбирать с кем находиться рядом, а с кем — нет. Даже если они родственники.
Я вздыхаю, понимая, что оправдываюсь. Я не знакома с семьей Терекса, но, судя по тому, что он мне рассказал, они близки. Похоже, его родители замечательные, и он, вероятно, не может себе представить, что может отрезать себя от своей семьи.
— Как бы то ни было, я не планировала возвращаться, но маме удалось связаться со мной. Она сказала, что умирает. Мой друг Тим сказал, что, если я не поеду и она действительно умрет, я буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Обычно он прав в таких вещах.
Терекс издает низкий рык, и я вздрагиваю в седле, чертыхаясь, когда молния боли простреливает руку.
— Он просто друг, — уверяю я его. — Мы даже никогда не целовались.
Терекс снова рычит.
— Прекрати, — рявкаю я, когда он шевелит плечом. — Лежи спокойно.
Мне удалось просунуть больше материала от моего платья под его бок, который ранен, и которым он лежит на мишуа. Надеюсь, что давление, которое он оказывает на рану своим весом, поможет остановить кровотечение.
Но что я знаю?
— Во всяком случае, — продолжаю я. — Я отправилась домой. Конечно, моя мать не умирала, так что я взяла отпуск в середине учебного года, и сама не знаю почему оплатила срочный рейс.
Я все еще злюсь.
— Самка!
Я поднимаю глаза, потрясенно моргая. В ста метрах от нас стоит воин с мечом в руке, но, встретившись со мной взглядом, быстро убирает его.
— Скажи мне, что он часовой.
Терекс не отвечает. Ни рычаний, ни стонов.
Дерьмо.
Мы поравнялись с воином, и он бледнеет, когда видит Терекса, практически висящего на мишуа.
— Я поеду вперед и предупрежу целительницу. Не останавливайся.
Я киваю, и Кини снова ускоряется, вероятно, довольная тем, что находится так близко к дому.
Я сглатываю комок в горле. Терекс больше не отвечает. Я протягиваю руку и пытаюсь нащупать пульс, но нас там сильно трясет от движений мишуа, что моя рука соскальзывает с его шеи.
Такое ощущение, что время проносится вспышками. Вот нас меня окружают воины, которые тянутся к Терексу, их лица суровы и бледны, когда они направляются к лагерю. Незнакомый мне воин тянется ко мне, и я отшатываюсь. Он просто хватает меня на руки, сажает в седло, и мы мчимся следом за Терексом.
Вот я уже стою в кради целительницы и смотрю, как все трое целительницы снимают с Терекса рубашку. Мерцающие чешуйки на его плечах и верхней части груди выглядят размытыми и выцветшими, и рот Мони превращается в тонкую линию, когда она осматривает рану.
Она смотрит на меня.
— Тебе не нужно быть здесь.
— Я не оставлю его.
Она вздыхает, но кивает, жестом приглашая меня сесть рядом.
— Тогда возьми его за руку, дитя, и поговори с ним.
Я хватаю его огромную руку и подношу к губам. Меня вдруг начинает трясти, последствия выброса адреналина, меня сильно накрыло. Я наклоняюсь вперед, утыкаясь носом в ухо Терекса.
— Ты должен поправиться, — шепчу я. — Я сказала, что поцелую тебя, когда мы вернемся сюда, помнишь? Но для этого ты должен очнуться.
Мони делает что-то такое, отчего брови Терекса хмурятся, а тело напрягается. Я прижимаюсь поцелуем к его щеке, а Мони бормочет, ее глаза сосредоточены, в то время как одна из целительниц протягивает ей поднос с инструментами.
Я отвожу глаза, чувствуя тошноту, и возвращаюсь к шептанию на ухо Терексу.
Кажется, что прошло несколько часов, когда Мони наконец отходит от него.
— Мы сделали все, что могли, — заявляет она, окидывая взглядом тело Терекса. — Теперь все зависит от него. Терекс — упрямый воин. Выбор теперь за ним — идти ли ему со Смертью или остаться с нами.
Я киваю, опустив плечи.
— Дай я взгляну на твой локоть, дитя.
— Я в порядке.
— Он не обрадуется, увидев тебя в таком состоянии, когда проснется. Он будет хмуриться и рычать, и это замедлит его выздоровление.
Я киваю, неохотно отпуская руку Терекса, и подхожу ближе к Мони. Она настолько нежна в своих прикосновениях, насколько это возможно, ее темные глаза сочувственно изучают мою руку.
— О чем ты только думала?
Я хмуро смотрю на нее.
— Мне должна была его затащить на мишуа.
Ее глаза удивленно расширяются, а затем на лице появляется понимание.
— Ты была очень храброй. Это будет больно. Но ты ведь научилась тому, что иногда для выздоровления боль необходима, а?
Я киваю, мои глаза полузакрыты от усталости. А потом я резко отшатываюсь, когда она достает свою зловещую зеленую пасту и намазывает ее мне на руку. Я скриплю зубами, но отказываюсь кричать, когда Терекс испытывает гораздо большую боль. Мони помогает мне снова закрепить руку в перевязь, и, наконец, она позволяет мне свернуться калачиком рядом с теплым телом Терекса, и целители оставляют нас наедине.
ТЕРЕКС
Я дрожу от холода, хотя знаю, что горю.
Лихорадка.
Я все еще на мишуа?
Элли.
Я переворачиваюсь, и мой бок обжигает болью, когда сладкий аромат Элли достигает моего носа. Она совсем рядом.