Жил-был мальчик (СИ)

Поднимаюсь на ноги и понимаю, что те порядком подмерзли, несмотря на толстую подошву зимних ботинок. Сделав два шага в его сторону, наклоняюсь и неловко клюю его в щеку. Даже не размыкая губ. Как самую нелюбимую тетю из глубинки, что раз в тысячелетие заглядывает к матери.
Возвращаюсь на свое место. Покусываю щеку, думаю выбрать Димана и, если ему и второй раз хватит глупости выбрать действие, попросить его поменяться со мной местами. Пусть идет спать к Владу в комнату, а я останусь с Саней внизу. Думаю об этом и понимаю, что ни за что не попрошу.
Потому что у нас и так чудовищно мало времени, которое может быть только нашим, только на двоих. Что, как бы сильно тараканы в моей голове ни шевелили своими лапками, я от него не откажусь. Ни от единой минуты.
Поэтому выбираю уже было расслабившуюся Ленку.
– Правда или действие?
– Давай действие.
Киваю и, осознавая, что ничего оригинального мне уже не придумать, банально загадываю ей перемыть всю посуду утром.
Кисло кивает, но даже не возмущается. Ее взгляд останавливается на Владе. Снова.
Да уж, везет Жнецову.
– Владик? Правда или действие?
И ему явно не нравится это «везет». Хмурится и даже накидывает на голову капюшон. Запоздало замечаю, что и куртку он давно застегнул, а руки прячет в карманах. Неужто тоже замерз?
– Действие. Ну нахуй вашу правду.
Действительно. Нахуй. И за каким чертом только Саня у него спросил? Чужие лавры покоя не дают, или неудачная попытка уколоть?
– Тогда расскажи нам сказку.
Даже Снежка, стоящая напротив меня и что-то напряженно разглядывающая в затухающем огне, вздрагивает, как только что разбуженная, и непонимающе оборачивается к подруге. В ее взгляде так и читается «ты нормальная вообще?», и, признаться, я с ней солидарен. Что за попытки в детский сад?
– Что? Сказку?
– Ну да. Сказку. Любую, какую придумаешь.
Жнецов кивает. Опускает голову, сцепляет пальцы в замок – всегда так делает, когда думает – и вдруг вскидывается.
И взгляд у него откровенно недобрый. Взгляд, который устремлен мимо меня. Глядит не то на Саню, не то на аккуратно сложенные поленья под навесом.
Мне хочется думать, что второе. Злобы во взгляде слишком много.
– В каком-то городе какой-то страны… – Его голос немного вибрирует на холодном воздухе и сейчас кажется ниже, чем обычно, раза в полтора. – На какой-то улице в каком-то доме мальчик жил.
Ленка хмыкает в этот момент, но даже у нее выходит невесело. Все остальные молчат в ожидании продолжения жнецовской страшилки. Ни на секунду не сомневаюсь в этом.
– Мальчик жил не один, а с точно такими же мальчиками и девочками. Маленькими и постарше. Светленькими и темненькими. Глупенькими и умненькими. Мальчиками и девочками, что были никому не нужны. Наш мальчик рос, все реже выглядывал в окошко, в каждом прохожем видя того, кто заберет его из какого-то города какой-то страны. Проходила зима, и наступало лето. Распускались почки, и опадала листва. Год за годом, за кругом – круг… Мальчик вырос и уехал оттуда, и дом его больше не из серого кирпича. Но, самое главное, сколько бы времени ни прошло, он навсегда останется маленьким мальчиком. Мальчиком, которого никто никогда не любил.
И тишина. Слышно, как проседает снег у ограды. И тишина… Слышно, как в котельной трубы гудят.
И тишина… Настолько абсолютная, что становится не по себе.
А Жнецов продолжает улыбаться, глядя туда же, сквозь меня.
Через меня.
И, конечно, я понимаю, что это значит. Я понимаю, что поддели его, и он, прицелившись, ударил в ответ.
– Миленькие у тебя сказочки… – Саня первым подает голос. И он, на удивление, ровный, а если знать его чуть хуже, то можно принять за обычный. Ничем не заинтересованный. Но я кожей чувствую, что это не так. Ну зачем? За что ты с ним так, Влад?
– Я старался. Хочешь, еще одну расскажу?
Скрытой угрозы в вопросе куда больше, чем предложения. Вся его поза говорит о том, что коснись только – и ебнет, как током.
Спасибо тебе, высшая сила, за то, что не один я тут такой догадливый! Снежка легонько толкает Влада в плечо, и осуждения в ее взгляде столько же, сколько вина осталось в стакане: чуть больше чем дофига. Ленка тоже вскакивает со своего ложа и начинает командовать в два раза больше обычного:
 
– Ну уж хрен! Все, хватит сказок и морозить задницы! Давайте-ка все в дом, поздно уже! Маленькая красивая Леночка хочет спать!
Послушно поднимаюсь с чурки и, ни на кого не глядя, иду к крыльцу. Только оказавшись в тепле и щелкнув выключателем в маленькой прихожей, с удивлением вспоминаю, что последние часа три не курил.
***
Я тут, а его нет.
Я сижу на его застеленной кровати, на краешке покрывала, и не знаю, куда деть руки, а он свалил в ближайший круглосуточный ларек, ибо у него сигареты закончились. Я тут не знаю, куда засунуть себя и как не начать шарить по полупустым полкам и единственному узкому шкафу в очередной его комнате, а он… А он – Жнецов. И свалил.
Хмыкаю, и ощущение неловкости достигает критичного, когда, поерзав по кровати, я убеждаюсь в том, что она не скрипит. Зато адово стучит подголовником о стену. Прекрасно.
Вообще, если честно, мне уже и не очень-то хочется заниматься чем-то, но я знаю, что в следующий раз одни или почти одни мы останемся очень нескоро, и запихиваю свои идиотские думки куда подальше.
И кое-что еще есть. Кое-что, о чем я неизменно задумываюсь из раза в раз.
Вот есть спонтанность, когда вы неловко дрочите друг другу, спрятавшись где-нибудь под трибунами, и больше сталкиваетесь зубами, проваливая попытки нормально поцеловаться одну за одной, а есть секс, к которому тщательно готовишься. Готовишься, зажмурившись и закусив губу, стараясь не думать о том, как это может выглядеть со стороны. Делая вид после, что никакой подготовки не существует вовсе и все прекрасно, гладко и чистенько само собой, а не потому, что ты проторчал в душе почти сорок минут, успев забраться туда раньше девчонок, и к хренам истратил почти всю горячую воду.
О да, если бы все было как в гейском порно, где пассив всегда готов, отбелен и чист, а его дырка, кажется, могла бы принять целый кабачок, если бы его герой-любовник захотел.
Я посматриваю подобное иногда.
Ладно, чуть чаще, чем иногда, но все-таки реже, чем раньше, когда только пытался разобраться, что такое «секс» и с чем его едят. Рассматривал, как эдакое не совсем правильное пособие для прыщавых задротов и откровенных неудачников, которым вдруг раз – и обломилось. И меньше всего они знают, что со свалившимся на голову счастьем делать. Мне вот тоже обломился. Влад.
Влад, который успел попробовать большую часть того, о чем я смотрел, еще до меня. С другими людьми. Еще в школе. Знакомясь на вписках или анонимных сайтах – не важно.
Все, что он делал со мной, до этого он делал с кем-то другим. И я не знаю, как перестать думать об этом. И вовсе не потому, что ревную, а потому, что именно я из нас двоих частенько играю роль восторженного, стеснительного бревнышка, которое ублажают и облизывают со всех сторон. Именно я все еще не уверен в себе и, кажется, никогда не буду, чтобы открыть рот и попросить его о чем-то. О чем-то, что ему может не понравиться даже просто в теории. Я адово боюсь того, что ему может не понравиться, или что я, набравшись смелости, попрошу его о чем-то, что он при всей своей отбитости сочтет нездоровым или больным.
Я боюсь, что, несмотря на то, что мы спим вместе больше чем полтора года, все еще не дотягиваю до кого-то из тех, одноразовых. Боюсь сравнения с кем-то из них. Что он вообще может сравнивать. Что может думать о ком-то другом, находясь во мне.
Сжимаю виски пальцами и низко опускаю голову, рискуя сместить центр тяжести далеко вперед и навернуться с кровати. Но так дурно становится, что едва ли обращаю внимание на это. И мне уже даже хочется грохнуться и как следует приложиться башкой, чтобы весь тот бред, что генерируется в ней со страшной скоростью, вытряхнулся и, распавшись на тараканьи кучки, убежал.