Отцы наши

— Странное дело, — сказал Гэвин задумчиво, и Фионе пришло в голову, что, возможно, она ошибалась в муже, что он наедине с собой чувствует то же самое, ту же опустошенность оттого, что ничего не заметил.
Она ждала продолжения, но Гэвин больше ничего не произнес. Фиона попыталась его подтолкнуть:
— Он так любил парней.
Но Гэвин только пожал плечами, и она поняла, что больше от него ничего не добьется.
В памяти всплыл случай, когда примерно за год до убийства их с Гэвином машина сломалась, им пришлось ждать неделю, пока ее починят, и Джон в те дни, когда работал на дому, специально заезжал за ней, чтобы отвезти на работу в магазин. Фиона снова представила доброе и внимательное лицо Джона, когда тот оборачивался к ней с водительского места. И его прекрасную машину.
Все это было непостижимо, но в конце концов сводилось для Фионы к вопросу, безжалостному в своей простоте: как, каким образом человек, день за днем казавшийся таким нормальным, однажды вечером вдруг мог встать из-за стола, взять дробовик и расстрелять всю семью, только по случайности оставив в живых одного ребенка? Фиона не была дурой — она понимала, что в этом человеке были глубины, которых никто из них не замечал. Никто не мог предвидеть того, что случилось, напоминала она себе. Но всех беспокоило возвращение Томми на остров. И он был вылитая копия отца. Само собой, это разбудило воспоминания.
  
12
 
Что, ради всего святого, могло побудить человека однажды вечером встать из-за стола и расстрелять свою семью?
Том знал, что на некоторые вопросы нет ответа, да это и не вопросы на самом деле, а просто въевшаяся в кости усталость, которая преследует тебя все время. Иногда он просыпался с ощущением, будто тело его сделано из бетона и он не может пошевелиться. А иногда тяжестью был Никки. Том радовался, что брат так часто навещает его, особенно в первые годы после отъезда с острова, когда он чувствовал себя настолько не связанным с миром, что, если бы не вес Никки, представлялось ему, он бы просто уплыл в небо и исчез без следа. Но Том вырос, а Никки остался ребенком — у них было все меньше и меньше общего.
Свет пробивался сквозь щели в дверцах шкафа, разрезая пространство на куски.
Томми сморгнул.
Из кухни донесся голос Малькольма:
— На ужин будет рыбный пирог, хорошо, Томми?
Том отозвался, радуясь, что его отвлекли:
— Да, здорово.
Потом он поднялся с дивана и пошел к дяде.
Малькольм нарезал овощи. На столе лежала газета; Том пододвинул к себе верхний разворот — это оказались книжные новинки — и стал читать.
Через некоторое время Малькольм, стоя спиной к Тому, заговорил:
— Ты знаешь, мы писали тебе, когда ты жил у Джилл. Каждые две недели. Во всяком случае, в течение нескольких лет.
Эта реплика привела Тома в замешательство. Он плохо спал накануне, и у него болела голова. Он не был расположен к задушевной беседе с Малькольмом, так что коротко извинился:
— Да. Прости, что не отвечал.
— Не в этом дело, — Малькольм полуобернулся. — Просто… мы не хотели, чтобы ты думал, что мы тебя забыли.
Том выдавил из себя улыбку.
— Наверное, меня было нелегко забыть.
На это Малькольм не знал, что ответить.
— Что ж, надеюсь, тебе было хорошо у Джилл, — сказал он.
— Да.
К чести Джилл, она всегда вела себя с Томом так же, как со своим родным сыном Генри. Но она не была тем человеком, которого можно назвать близким. С обоими мальчиками она обращалась как с ценными молодыми сотрудниками, а не с ближайшими родственниками. Возможно, Тому от этого было легче, учитывая его состояние в ту пору.
Малькольм положил овощи в сковороду и включил газ.
— А с Генри ты часто разговариваешь? — спросил он.
— Не особенно. Он уехал в Канаду больше десяти лет назад, и, ты знаешь, связи утрачиваются. Мы иногда переписываемся по имейлу.
Малькольм кивнул.
Том уже было вернулся к чтению, но тут Малькольм добавил:
— Как думаешь, ты будешь поддерживать связь с Кэролайн?
— Навряд ли.
Малькольм, кажется, не понимал, что такое законченные отношения. Том подумал, не объяснить ли ему все те причины, по которым их отношения было не спасти, — просто чтобы избежать ненужных вопросов, — но понял, что у него нет на это сил.
 
— Ты сбегаешь, — сказала Кэролайн, когда он собирал рюкзак.
— Да.
— Считаешь, это поможет?
У Тома не было ответа. Вряд ли ему хоть что-нибудь поможет.
— Ты всегда знал, что я хочу детей, — упрекнула Кэролайн. Она снова плакала.
— Да. Но… — Но что? Он и правда думал, что, когда придет время, все, может, будет в порядке.
— Я зря потратила на тебя время, — произнесла она. — Четыре года. Впустую.
— Я знаю, — он протянул ей руку. — Мне очень жаль.
— Не смей так говорить! — закричала она, отстраняясь. — Я тебя люблю. Ничего не было зря.
Это было хуже всего: что кто-то такой, как она, может любить его, а он все равно, как оказывается, не испытывает тех чувств, которые должен.
Он сделал еще одну попытку:
— Я не могу. Я думал, что смогу, но… — Собственные дети. Он должен был понять, что это невозможно. Какой он дурак, что надеялся и позволил ей надеяться.
— Так в чем же дело? — спросила она, и по ее голосу он понял, что она хочет обидеть его. — Ты боишься, что они унаследуют — что? Какое-то семейное расстройство?
— Нет, не в этом дело. Я не знаю, как объяснить.
— Тебе скорее следует бояться, что они унаследуют твою манеру одеваться.
От неожиданности Том невесело рассмеялся. Она всегда была непредсказуемой.
— Том, — сказала Кэролайн. — Это место. Зачем туда возвращаться? Не будет ли от этого хуже?
— Мне надо уехать, — ответил он.
— Ладно, поезжай в Брайтон [5] на выходные, как все нормальные люди. Или в Магалуф [6] сраный, если тебе нужна настоящая передышка. Но не возвращайся на этот богом забытый остров.
— Я должен, — настаивал он, хотя и не был уверен, что это правда. Он ни в чем не был уверен, кроме ощущения ужасной тяжести в теле.
— Я беспокоюсь, — сказала Кэролайн, — что у тебя не все будет в порядке. По-моему, у тебя не все в порядке.
Том покачал головой. У него никогда ничего не было в порядке.
Иногда Том задавался вопросом, есть ли еще на свете люди, несущие такое же бремя, и, если они есть, что они чувствуют и как с ним справляются. Временами он хотел умереть. То, что он выжил, никогда не казалось ему благом.
Нет, он бы не хотел умереть тогда. Он до сих пор ощущал ужас в животе, похожий на живое существо, от которого хотелось побежать в ванную и то ли рвать, то ли обделаться. Когда он думал об этом, когда ему это снилось, инстинкт оставался одним и тем же — спасти свою жизнь. Животные запрограммированы на самосохранение. И ребенком, и взрослым Том не хотел, чтобы его убили. Он не хотел, чтобы его тело, его грудь, его ноги, его голову разрывали свинцовые пули. Не хотел, чтобы его кровь и мозги забрызгали все стены.
Так что он не отказывался от спасения из той ситуации. Но если бы он только мог тихо уйти, мечтал он, это было бы прекрасно. В основном это было пассивное желание исчезнуть, но одно время он подумывал о том, чтобы взять дело в свои руки. Таблетки и водка. Или даже жестокая неотвратимость поезда. Но это было слишком утомительно. Если бы можно было умереть, просто захотев этого, без всяких дополнительных усилий с его стороны и без боли, он, наверное, так бы и сделал.
Он не знал наверняка, почему Никки спустился. Он был почти уверен, что его брат хотел посмотреть телевизор, но его волновало, что он не мажет этого как следует вспомнить, не может даже сообразить, какую программу Никки мог смотреть. От многого остались только расплывчатые фрагменты. Но совершенно отчетливо он помнил, что, когда все началось, Никки с мамой были внизу, и с ними была Бет, которая незадолго до того проснулась и заплакала, а он сам был один наверху в их общей с Никки спальне. Он читал книжку с картинками про викингов.