Безумство (ЛП)

— Нет, — говорит она, качая головой. — Ему там очень нравится, и он завел кучу новых друзей. Я думаю, это пойдет ему на пользу. Он спросил, не навестим ли мы его в ближайшее время.
— Ха! Думаешь, что сможешь выдержать пять минут в одной комнате со своей матерью? — На фронте матери и дочери Париси дела обстоят не так уж хорошо.
Откровение Кейси на выпускном вечере о том, что у мамы Сильвер был роман с ее отцом, обрушилось, как свинцовый шар. Сильвер спросила её об этом, но женщина отказалась обсуждать этот вопрос. В глазах Сильвер ее молчание равносильно признанию вины.
Сильвер скривила лицо в гримасе, но возвращается к исходному положению при смене темы разговора.
— О! Кстати, о почте: сегодня утром тебе пришла посылка от Мэйв.
Я ухмыляюсь при упоминании имени этой женщины. Кэм еще ничего не сказал Сильвер, потому что он — киска высшего порядка, но Кэмерон признался мне, что у него было свидание с моим бывшим социальным работником, и они довольно хорошо поладили. Очевидно, они обменялись номерами телефонов в закусочной, в тот день, когда Сильвер и я впервые играли вместе на публике, и с тех пор переписывались. Я думал, что избавлюсь от Мэйв, как только мне исполнится восемнадцать, но теперь я уже не так уверен. Она суетилась и заботилась обо мне с тех пор, как взяла на себя мое дело, когда я переехал в Роли. Теперь есть шанс, что она реально станет моей свекровью. Это дерьмо становится все более и более странным, клянусь.
— Наверное, это судебный приказ, требующий, чтобы мы вернулись в общежитие и оставались там, как хорошие маленькие дети, — размышляю я.
Формально мы с Сильвер не должны жить вместе. На бумаге официальная резиденция Сильвер находится в Мортон-Холле в Восточном Уилок-Хаусе. Мне выделили комнату на том же этаже. Кэм и Мэйв подписали документы, подтверждающие, что у нас с Сильвер гражданское партнерство, но власти говорят, что мы были вместе недостаточно долго, чтобы администрация могла признать эти отношения. Так что я использовал деньги, оставшиеся от моей работы в качестве бегуна для Монти, чтобы арендовать для нас небольшую квартирку в пяти минутах езды от кампуса. Мы время от времени показываемся в общежитиях, иногда учимся там, пользуемся прачечной, чтобы устроить шоу для коменданта, но мы живем здесь.
После того как мы поели, я беру пакет Мэйв, гадая, что же, черт возьми, там внутри. Когда вы выходите из системы патронатного воспитания и Служба опеки больше не несет ответственности за ваше благополучие, это не похоже на отправку вам гребаного сертификата или чего-то еще. Очень похоже на плохое расставание, когда вы расстаетесь, моля Бога, чтобы вам никогда больше не пришлось слышать или говорить с другой стороной. Я вытаскиваю толстую пачку бумаг из плотно заклеенного мягкого конверта, который прислала мне Мэйв, ожидая найти внутри официальные документы. Может быть, даже какой-нибудь счет, например, от совета директоров Денни, чтобы как-то попытаться взять с меня деньги за то время, что я провел с Зандером в колонии для несовершеннолетних. Последнее, что я ожидаю увидеть — это рисунки.
Карандаш. Ручка. Типографская краска. Даже акварель.
И на всех моя мама.
Алекс
Тебе не нужно работать в такой области, как моя, чтобы знать, что семьи сложны. Это универсальная и очень очевидная истина. Люди ущербны и ненадежны. Они все время причиняют друг другу боль, особенно те, кто ближе всего к ним, что делает боль, которую они причиняют, намного хуже. Но ты должен знать, что даже у самых плохих людей иногда бывают моменты искупления. Сегодня утром ко мне приходил твой отец. Ему не нужен был твой адрес, и он поклялся, что не будет тебя беспокоить. Он казался совершенно непреклонным в том, что ты придешь в себя и найдешь его после всего, что было сказано и сделано, а я очень надеюсь, что ты этого не сделаешь.
Так или иначе, он принес мне эти рисунки и попросил передать их тебе. Твоя мать была поразительной, очень красивой женщиной, Алекс. Я видела ее фотографии, но то, как твой отец запечатлел ее на этих рисунках, только усиливает ее красоту. Само количество раз, когда он рисовал ее, показывает, как сильно он, должно быть, любил ее в какой-то момент своей жизни.
 
В твоем отце так много уродливого, но то количество любви, которое он вложил в эти рисунки твоей матери, просто прекрасно, Алекс. Ты ненавидишь его, и я не виню тебя за это. Я вроде как ненавижу его и за тебя тоже. Но это не значит, что ты не можешь любить искусство, которое он создал.
Я надеюсь, что в Нью-Гэмпшире все сложится хорошо и для тебя, и для Сильвер. Пожалуйста, передай ей мои самые теплые пожелания.
С уважением, Мэйв
Я чувствую, как меня разрывают прямо посередине, ярость и восторг, когда я листаю рисунки и эскизы в своей руке. Их, наверное, не меньше пятидесяти, на разных листах бумаги, причем некоторые из них были написаны на плотном листе бумаги, а некоторые из самых подробных и красивых были нарисованы на клочке бумаги. Я переворачиваю рисунок моей матери, прижавшей колени к груди, держащей в одной руке недоеденное яблоко, ее волосы растрепаны, голова откинута назад, рот широко открыт, когда она смеется, и обнаруживаю, что он был набросан на обратной стороне просроченного счета за электрическую дрель Bosch, датированного 29 января 1995 года.
В ту же секунду, как я замечаю, как смеется моя мать, поток воспоминаний обрушивается на меня, словно удар кувалдой в грудь. Я едва могу дышать. Моя мать погружалась в самую глубокую, самую темную пучину депрессии и месяцами не улыбалась. Но когда депрессия не впивалась в нее своими когтями, и она была в порядке, то много улыбалась. Она смеялась всем своим телом. Я слышу задыхающийся, хриплый, безошибочно узнаваемый звук ее смеха, когда смотрю на эту картину, и это заставляет мое сердце разбиться вдребезги.
«Не грусти, Passarotto. Здесь так много поводов для радости. Ты больше не мальчик. Ты мужчина. Нет, ты король среди людей. У тебя есть любовь красивой женщины. Я так горжусь тобой, mi amore. Ты освещаешь весь мир. Продолжай. Выйди в мир и стань великим. Будь тем человеком, которым я знаю, ты можешь быть».
Я понимаю, что уже довольно давно не слышу голоса матери в своей голове. С тяжелой дозой грусти, которая заставляет мое горло пульсировать от эмоций, я думаю, что это будет самый последний раз, когда я его слышу. Не знаю, откуда я это знаю. Я просто знаю.
— Ух ты. Это потрясающе, — шепчет Сильвер позади меня, перегнувшись через спинку дивана, чтобы посмотреть на рисунки через мое плечо. — Черт возьми, Джакомо мог бы зарабатывать себе на жизнь как художник. Какого черта?
Мог бы. Ничто не мешало ему стать иллюстратором, дизайнером или каким-нибудь свободным художником. Однако он выбрал для себя другой путь — эгоистичный путь, который, в конце концов, никому не принес пользы. Даже ему самому.
— Она была так прекрасна, Алекс, — тихо говорит Сильвер. — Мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
— Да. — Я пробегаю пальцами по другому изображению моей матери, чувствуя тупую боль в груди. Маме бы очень понравилась Сильвер. Она любила всех, кто знал, что у них на уме, и не боялась сказать, что там у них на уме. А Сильвер, в свою очередь, обожала бы мою мать. Невозможно было не влюбиться в нее.
У меня так мало фотографий моей мамы. Полагаю, что их никогда не было много, а те, что существовали, были утеряны, когда она покончила с собой, и Служба опеки забрала нас. Я был слишком мал, чтобы спрашивать, что стало с ее вещами. Все, что принадлежало моей матери, скорее всего, было упаковано ее старым арендодателем и отправлено в благотворительный магазин. Возможно их просто могли выбросить в мусорный бак. Джакомо, конечно же, никогда не возвращался за всем этим.
 
Эти рисунки — связь с моей матерью, которую я потерял с тех пор, как мне исполнилось шесть лет. Мне плевать, что их нарисовал Джакомо. Я буду лелеять их до конца своих дней.