Безумство (ЛП)

— Я просто хочу его увидеть, — тихо говорит мальчик. — Я знаю, что он не хотел причинить вред тому другому мальчику. Алекс не плохой, мама.
Ох. Бедное, наивное, невинное, милое дитя. Может быть, реальность тюрьмы немного испугает его. Она пойдет с ним утром, и ничего не сделает, чтобы защитить его от ужасов недофинансированной тюрьмы. Есть все шансы…
Вот дерьмо!
Красный.
Белый.
Испуганные, дикие карие глаза.
Удар сотрясает машину, звучит оглушительный треск.
Лобовое стекло... исчезло.
Стекло, разбитое вдребезги, обрушивается вниз, как алмазы.
Женщина вцепляется в руль, ошеломленная, слепо реагирует, рулит машиной, влево, влево, влево…
Невесомость…
Тьма…
Отчаянный, испуганный крик ребенка.
— Алекс!
Так много страха. Так много ужаса.
Белый, переходящий по спирали в черный.
Еще один удар. Резкий.
Перехватывает дыхание, тяжело дышать, рваная, острая боль... боль… боль… боль…
Скрежет металла.
Шипение пара.
Они... они съехали с дороги. В канаву. Несчастный случай. Произошел несчастный случай. Олень... из ниоткуда. Появился из ниоткуда.
— Бен? Бенни, ты... в порядке?
Ничего.
Женщина пытается повернуться и видит осколок металла, торчащий из ее груди. Этот кусок металла не имеет никакого смысла. Это часть крыла автомобиля. Как так? Он не должен быть... внутри автомобиля. Он не должен быть внутри нее.
— Бен? Бен, ответь мне, детка? Ты... слышишь меня? Ты в порядке?
Невозможно повернуться на сиденье; искореженный кусок крыла не позволяет ей сделать такое движение. Вместо этого женщине приходится использовать зеркало заднего вида, поворачивая его влево и вниз, чтобы найти мальчика на заднем сиденье. Голова у него разбита, по лицу течет кровь. Это выглядит достаточно плохо, но когда она открывает рот и пытается закричать, не раздается ни звука. Его глаза открыты. Он молча смотрит на нее, его маленькие плечи трясутся…
Боже.
У мальчика вывихнуто плечо. И она видит, как в красивых густых волнах его волос проступает белизна — та самая белизна, которая не должна быть там.
Тихий, беззвучный всхлип вырывается из его рта.
— Боже. О... боже мой, Бенни. Подожди... держись, сынок. Я... я позову... помощь. — Каждое слово дается все труднее. С каждым вдохом становится все труднее дышать. У нее внутри мокрота. Такое ощущение, что она дышит водой. Женщина обеими руками хватается за острый металл, приковывающий ее к сиденью, и начинает медленно тянуть. У них не так уж много времени. Если она попытается... если она действительно попытается... если она поспешит…
Боль почти лишает ее последних мгновений сознания. Если бы она была одна, боли было бы достаточно, чтобы заставить ее подчиниться прямо здесь и сейчас. Она бы с радостью бросила полотенце, признала свое поражение и испустила последний вздох, зная, что это будет передышка от ошеломляющей стены агонии, которая обрушивается на нее. Впрочем, она не одна. Здесь Бен. Он ранен, и она ему нужна. Если она не выкарабкается, то он не выживет…
Сломанный кусок крыла, скользкий от крови, издает глухой лязгающий звук, падая в проем для ног. Тепло разливается по груди женщины, окрашивая свитер, который она купила в аэропорту, в красный цвет.
Дверь не открывается с первой попытки. Со второй попытки она не сдвигается с места. В третий раз женщина упирается плечом в разбитый пластиковый корпус двери, и металл со стоном распахивается, вываливая ее на землю в снег.
Вставай.
Спаси его.
Спаси своего сына.
Своего сына…
Своего сына…
Своего сына…
Когда жизнь изливается из нее в холодную, безжалостную ночь, женщине удается проползти полпути вверх по склону, ведущему к дороге. Головокружение, дезориентация, борьба за дыхание, в мозгу внезапно все перемешалось.
Почему она карабкается вверх по склону?
Она перекатывается на спину, ошеломленная и онемевшая, и беззвучно смеется, кашляя кровью.
Вау. Эта ночь так прекрасна. Снежинки, кружащиеся с небес, такие густые и быстрые... они действительно похожи на звезды.
 
Глава 1.
Чувство вины — непредсказуемый зверь. Оно ведет себя совсем не так, как вы предполагаете. Когда Кейси Уинтерс все еще была бесспорной королевой Роли Хай, а я еще не была изгнана из «Сирен», она поощряла нас быть такими же ненавистными, как и она. Чем злее мы были, чем высокомернее становились, чем больше устанавливали свое господство над низшими эшелонами социально-экономического студенчества, тем больше мы нравились Кейси. Стремление завоевать ее одобрение было настоящей работой, которая требовала уровня самоотдачи и решительности, с которыми большинство старшеклассников не знакомы. Но я никогда не была такой жестокой и злобной, как Зен.
Яростно соревнуясь, Зен всегда была готова зайти слишком далеко. По всем правилам она должна была быть любимицей Кейси. Хотя это не сработало. Я смеялась вместе над шутками, делала злобные комментарии себе под нос каждый раз, когда Кейси подталкивала меня подразнить кого-то, и старалась насмехаться над девушками из команды поддержки, когда кто-то из них облажался. Оглядываясь назад, я была Джоном Ленноном рядом с полковником Каддафи — Зен, но это не имело значения. Я была любимицей Кейси.
Я никогда не чувствовала себя виноватой в тех злонамеренных действиях, в которых участвовала во времена террора Кейси. Но вскоре после этого Джейк и его друзья-ублюдки прижали меня к полу и причинили боль.
Однако сегодня утром я задыхаюсь от чувства вины. Я не сделала ничего плохого, не смастерила фальшивое тело в своей постели из комковатых подушек и парика и не выскользнула из дома посреди ночи. Следующие шесть недель мама и Макс проведут в Торонто, в гостях у моей тети Сары. Папа разрешил мне остаться в квартире Алекса. Мне не нужно быть дома до полудня, но... это рождественское утро. Такое чувство, что я нарушаю какое-то правило, просыпаясь здесь, в постели с Алексом, блаженная и безумно счастливая.
Мы провели прошлый вечер с папой, украшая весь дом, расставляя наши подарки у камина, вытаскивая украшения изо рта Ниппера и попивая гоголь-моголь, но я все еще чувствую себя плохо из-за того, что папа проснется сегодня утром в пустом доме впервые за двадцать с чем-то лет. Это просто кажется неправильным.
Солнце проникает в окно рядом с кроватью, омывая мою кожу прохладным зимним светом. Сейчас еще рано, только рассвело. Если мы сейчас встанем и оденемся, то еще успеем вернуться домой до того, как папа закончит свой утренний душ. Хотя одному Богу известно, что скажет Алекс, покидая свою теплую, удобную постель. Его рука рефлекторно сжимается вокруг меня, его тело горячее, как печь, а гладкая, твердая грудь поднимается и опускается под моей головой, когда я лежу, прижавшись к его боку. Вот уже пятнадцать минут я легонько провожу кончиками пальцев по линиям чернил, покрывающих его торс и спускающееся по рукам, восхищаясь сложностью и красотой работы, а он даже не шевелится. Как только парень проваливается в сон, очень мало что может разбудить спящего Алессандро Моретти.
Я пользуюсь случаем, чтобы изучить его. Обычно я тщательно выбираю время, когда позволяю себе смотреть на его красивые, искусно вылепленные черты. Когда Алекс бодрствует, он очень чувствителен к весу чужих глаз на своем лице; он знает, что за ним наблюдают, и не боится высказаться мне об этом, когда замечает, что я пристально смотрю на него. Много раз я делала это невольно — рисковала искоса взглянуть на него, просто чтобы посмотреть, какое у него выражение лица, или чтобы оценить выражение его глаз — только для того, чтобы прийти в ужас, когда он выгибает одну из своих темных бровей и поворачивает свое лицо ко мне, ухмыляясь, как засранец.
 
«Мучает жажда, Argento(прим. с итал. Серебро, «Silver» в переводе с англ. – Серебро)? Нужно что-то, чтобы утолить свой аппетит?»