Смотрите, как мы танцуем

Однажды, едва они закончили обедать, Анри поднялся из-за стола и сообщил, что собирается вторую половину дня провести в Рабате: ему нужно кое-что купить и сделать несколько телефонных звонков. Все то время, что они жили в домике на Золотых песках, он безуспешно пытался провести в свой дом телефон.
– А еще я, может быть, встречусь с Мехди. С Карлом Марксом. Ты его помнишь? – спросил он Аишу. – Это я дал ему такое прозвище.
Аиша прожгла его взглядом. И едва сдержалась, чтобы не засыпать его вопросами. Где сейчас Мехди? Почему он не приезжает к ним в гости? Здоров ли он? Но она ответила только:
– Да, припоминаю.
– Он поступил на должность старшего преподавателя в университете Рабата. Я его отговаривал. В университете забастовки, это мешает работать. Со своим дипломом Мехди мог бы получить высокий пост в администрации. Но он вбил себе в голову написать фундаментальный труд о психологических последствиях экономической отсталости. Если он думает, что ему дадут за это Нобелевскую премию по экономике, то зря надеется.
В тот день Анри по дороге в столицу вспоминал, как в 1965 году, не проработав и нескольких месяцев, чуть было не уехал из Марокко. Он собрал чемодан и позвонил декану своего факультета, чтобы сообщить, что его надежды не оправдались. Он бежал от бывшей жены, от семьи, от друзей, не приносивших ни радости, ни утешения. От серой, вялой жизни без впечатлений и эмоций, которая вызывала у него ощущение, будто он катится по узкому желобу прямиком к старческому слабоумию. Но не для того он все это оставил позади, чтобы очутиться в самом центре страны, охваченной огнем и залитой кровью, страны, где его учеников могли убить у него на глазах. Сегодня он не сожалел, что изменил свое решение. Если бы он тогда отступился, если бы сел в самолет и улетел отсюда, то не встретил бы Монетт, не снял домик на пляже и у него не было бы этой жизни, которую он считал самой счастливой, самой прекрасной из всех возможных. Но именно это счастье, эта сладость бытия порой казались ему неприличными, неуместными. Он ощущал, что за этой безграничной, разлитой в воздухе радостью, за этой беспечной жизнью на прохладном берегу под жгучим солнцем таится страх и угнетение душ.
Его неотступно преследовало воспоминание о мартовских днях 1965 года, когда сотни лицеистов выплеснулись на улицы Касабланки, чтобы выразить протест против циркуляра, запрещающего учащимся старше шестнадцати лет поступать в лицей. Тогда Анри еще жил в городе, в районе Готье. Он видел, как молодые люди переходят через залитые солнцем улицы и направляются к рабочему кварталу Дерб-Султан. Парни несли девушек на плечах. Они скандировали: «Хотим учиться! Хасан Второй, убирайся вон, стране не нужен твой закон! Хлеба, работы, школ!» К ним присоединились родители, безработные, бедняки из трущоб, они начали возводить баррикады и поджигать здания. На другой день Анри проходил мимо центрального комиссариата полиции и видел толпу встревоженных родителей: они умоляли сказать, известно ли что-нибудь об их пропавших детях. У крепостной стены Новой Медины военные держали на прицеле лицеистов, приказав им сцепить руки за спиной. Анри до сих пор слышал свист пуль, жужжание минометов, сирены «скорых» и особенно ясно – шум лопастей вертолета, из которого, по слухам, генерал Уфкир [27] лично стрелял по толпе. Потом еще несколько дней Анри не раз замечал следы крови на мостовых Касабланки. Он тогда подумал, что власть посылает народу предупреждение: здесь стреляют даже по детям, и приказы не обсуждаются. А 29 марта Хасан Второй сделал следующее заявление: «Для страны нет более серьезной угрозы, чем так называемые интеллектуалы. Было бы гораздо лучше, если бы вы были неграмотными». Тон был задан.
Хозяином «Океана», самого красивого ресторана на побережье, был Зиппо, высокий бербер с серыми глазами и бычьей шеей. Своим прозвищем он был обязан зажигалке, которую постоянно вертел в руках. Он ее все время открывал, закрывал, и его руки пропитались резким запахом бензина. Эту зажигалку ему подарили в 1950 году американские солдаты с военной базы в Кенитре: «Это были потрясающие парни с такими белыми зубами, что они выглядели как ненастоящие. Я никогда не видел таких красивых, таких сильных мужчин. Да, Америка – это что-то!» Солдаты очень к нему привязались. Они давали ему слушать пластинки, которые получали спустя всего неделю после выпуска. Диски Элвиса и Билла Хейли. Едва заслышав музыку, юный Зиппо начинал вилять бедрами, и военные покатывались со смеху.
 
Зиппо часто говорил: «Я благодарен Богу за то, что никогда не учился». Он был убежден в том, что избыток знаний только вредит делу, и полагал, что за свои блестящие финансовые успехи должен благодарить интуицию. Необязательно просиживать штаны на университетских скамьях, чтобы понять, как раскрутить небольшой ресторан и примыкающий к нему ночной клуб. Ключевое слово: музыка. В «Океане» музыкальный автомат был включен всю ночь на максимальную громкость. Музыка заставляла молодых людей танцевать, от танцев им хотелось пить, они шли к стойке и заказывали пиво. Проще простого. Зиппо весь вечер боролся с сонным оцепенением клиентов. Он подходил к столикам, за которыми сидели компании робких прыщавых молодых людей, молча взиравших на танцевальную площадку и потягивавших из бутылок кока-колу. Он поднимал их боевой дух, советовал быть смелее, пользоваться своей молодостью и приглашать на танец девушек, тихонько хихикавших за соседним столом. Он внимательно наблюдал за входом и старался не допускать потасовок, чаще всего случавшихся ближе к полуночи. Марокканцы, утверждал он, плохо переносят алкоголь, к тому же имеют неприятную склонность приставать к хорошеньким испанкам, за что и получают от их братьев кулаком по физиономии со словами: «Хотели независимости? Ну и охотьтесь на своих землях, а наших женщин не трогайте».
Десятого июля 1969 года Анри, Монетт, Аиша и вся их компания расположились на террасе «Океана». Монетт уговорила подругу надеть облегающее фигуру платье из белого муслина. Она заявила, что нужно подчеркнуть ее стройность, и одолжила Аише комплект браслетов и кольцо, которое ей было велико, и она боялась его потерять. Она зачесала волосы назад, открыв загорелое лицо. Во время ужина Монетт напоила ее ром-колой и пообещала, что ничего плохого с ней не случится, если она немного опьянеет. Аиша уже начала чувствовать действие коктейля, щеки у нее порозовели. Они поужинали креветками пиль-пиль [28], жареной рыбой и салатом из помидоров и сладких перцев, приправленных кумином. Музыка звучала так громко, что они почти оглохли, а потому поскорее вышли из-за столика и отправились на танцпол. Там Аиша его и увидела.
Мехди танцевал среди толпы.
Чтобы понять Мехди, нужно было увидеть, как он танцует. Его жесты, его движения были мастерскими и при этом удивительно непринужденными. Казалось, он отдается ритму музыки, позволяет ей завладеть им и управлять, словно марионеткой, которая оживает в руках хозяина. Он закрывал глаза, подтягивал руки к груди, сжимал кулаки – и мир переставал для него существовать. Потом он открывал глаза и бросал вызывающий взгляд на других танцоров. «Полюбуйтесь, вот что я умею», – как будто говорил он. Приподнимал правую ногу и начинал танцевать твист. Он уже был не в ночном клубе на побережье, а в одной из музыкальных комедий, которые он смотрел через дыру в ванной комнате. Он был в тот момент Джином Келли или Фредом Астером и мечтал о том, что сейчас Сид Чарисс раздвинет толпу и протянет ему руку. Аиша смотрела на него как завороженная. Автомат заиграл The Great Pretender [29], и Мехди продолжил танцевать один, щелкая пальцами в ритме музыки, опустив глаза на мыски кожаных ботинок. Он был стройным и грациозным. Аиша заметила, что у него новые очки модного фасона, в толстой черепаховой оправе.