Поручик Державин
— Что вас подвигло лезть не в свое дело? — простонал Вяземский.
— Дело, о котором вы изволите говорить, Александр Алексеевич, входит в круг моих обязанностей!
— Вы понимаете, что ваше разоблачение ставит пятно на Сенат?
— Пятно поставил не я, а тот, кто совершил подлог.
Князь метнул на него яростный взгляд. Ишь ты! На все есть ответ! Морщины на его бугристом лбу волнообразно зашевелились, выдавая работу мысли. Усилием воли он заставил себя успокоиться и даже состроить что-то вроде улыбки.
— Чего уж теперь искать виноватого… Следует думать, как выйти из положения! — Он помедлил с минуту и неожиданно предложил: — Нам, Гаврила Романыч, надобно обсудить сей вопрос вечерком, за чашкой чая. Окажите честь визитом! Поужинаем, заодно и потолкуем.
Вечером Державин отправился к Вяземскому. Князь был воплощением любезности и за рюмкой вишневой наливочки пытался склонить Державина на свою сторону, обещая покровительство и повышение в чине.
— Зачем ходить вокруг да около? Заберите свой рапорт — и через неделю вы получите новый чин! Недостачу покрою сам. И бумаги выправлю!
Наливка Державину понравилась, а предложение — нет.
— Не могу, ваше превосходительство… Мне отец, умирая, сказал: "На небе — Бог, а на земле — закон".
— Да законы-то люди пишут!
— По Божьему наущению. Тому пример — "Наказ" нашей государыни императрицы.
Спорили они долго, но так ни к чему и не пришли. Под конец усталый и мрачно-пьяный генерал-прокурор обещал превратить службу Державина в такой ад, что тот сам запросит отставку. Как раз в эту минуту вошел слуга и объявил, что к господину Державину явился курьер.
— А почто он ищет его в моем доме? — вспылил князь.
— Помилуйте, ваше сиятельство! Посыльный искал господина Державина на его квартире, но там ему сказали, что он к вам поехал…
— Ладно, зови!
Вошел гвардеец и, лихо щелкнув каблуками, громоподобно провозгласил:
— Милостивые государи, имею поручение к мурзе Державину!
На несколько мгновений воцарилось молчание. Опомнившись, Державин шагнул вперед:
— Это я… С чем пришел, братец?
— Приказано вручить пакет, ваша милость! — доложил бравый курьер, протягивая запечатанный сверток.
Рука Державина дрогнула: пакет неожиданно оказался тяжел. В тот же миг гвардеец, воскликнув: "Честь имею!" — развернулся по артикулу кругом через левое плечо и удалился строевым шагом.
Князь вытер пот со лба батистовым платком.
— Ч-что все это значит?
Державин прочел надпись на пакете:
— "Из Оренбурга, от киргизской царевны мурзе Державину".
Сердце застучало дробью: прочла! Откликнулась! Даже пошутила!
Всего лишь на миг он закрыл глаза… И словно наяву, прекрасная дама в гвардейской треуголке вновь пронеслась мимо него на белом коне, одарив лучезарной улыбкой. Видение пропало так же быстро, как и появилось. А рядом бубнил Вяземский:
— Ничего не понимаю! Что за царевна? Почему из Оренбурга? Уж не взятка ли это, святой вы наш…
Державин вскрыл пакет. Казалось, тысяча солнц разом вспыхнули и заиграли разноцветными огнями! В пакете оказалась золотая табакерка, усыпанная бриллиантами. Драгоценные камни сверкали и переливались, составляя причудливый узор.
— Боже мой, — простонал Вяземский. — Какая роскошь! А что внутри? Только осторожнее… Вот кнопочка.
Внутри табакерки находилось пятьсот золотых империалов!
— Да-а… — еле выдохнул генерал-прокурор. — Подарок с выдумкой и тонким вкусом, как и подобает императрице.
— Почему вы думаете, что это от нее?
— Ужасно трудно догадаться! Взгляните на вензель! — Князь указал на затейливую букву "Е" в бриллиантовых завитушках. — Но чем вы заслужили сию неслыханную милость? И почему ее величество называет вас мурзой?
Пришлось Державину рассказать об оде "Фелица".
— Государыня изволила пошутить со мной, — пояснил он.
— Ничего себе шуточки… А как вам удалось сочинить оду? Вы поэт?
— Кажется, сегодня я поверил в это.
Несколько мгновений генерал-прокурор молча хлопал рыжеватыми ресницами, потом, словно очнувшись, расплылся в льстивой улыбке.
— Поздравляю, Гавриил Романович, и горю желанием поскорее прочитать ваше творение! Обожаю стихи!
— Об этом я наслышан… А как с делом о подлоге?
Вяземский с жаром воскликнул:
— Выгоню подлеца! С позором! Не посмотрю, что родственник!
***Присев за небольшим круглым столиком, Екатерина Алексеевна снова с удовольствием раскрыла альманах "Собеседник". В жизни она не встречала ничего подобного! И вовсе не комплименты автора так поразили ее… Слыхала она и более громкие дифирамбы в свою честь. Но те шли не от сердца и потому не трогали. Впервые поэт изобразил свою императрицу живой женщиной, прекрасной, доброй и простой, радеющей о пользе Отечества, но в чем-то слабой и обманутой своими лукавыми царедворцами. "Откуда он так хорошо знает меня и моих вельмож? Верно, Господь надоумил…" — думала Екатерина, перечитывая оду Державина и останавливая взор то на одной, то на другой строчке. Раньше она любила только прозу и мало интересовалась стихами, считая сам способ выражения мысли в рифму неестественным. Но "Фелица" растрогала ее душу. "Читаю и плачу, как дура", — призналась она княгине Дашковой, которая однажды спросила, понравилась ли ей ода Державина.
Она не только проливала слезы умиления, но и рассылала книжки альманаха своим министрам и фаворитам, пороки которых высмеял поэт, и собственноручно подчеркивала касающиеся их строки. Особенно удачным, по ее мнению, получился Григорий Потемкин:
А я, проспавши до полудни,Курю табак и кофе пью,Преобращая в праздник будни,Кружу в химерах мысль мою:То плен от персов похищаю,То стрелы к туркам обращаю,То, возомнив, что я султан,Вселенну устрашаю взглядом,То вдруг, прельщался нарядом,Скачу к портному по кафтан…Вельможи хоть и злились, но не осмеливались мстить дерзкому стихотворцу. Он словно получил индульгенцию из рук самой государыни и отныне был защищен от всех посягательств.
Опомнились и знаменитые поэты России. Херасков из Москвы прислал Державину письмо с поздравлением. Гаврилу Романыча стали приглашать в известные литературные гостиные, куда ему доселе был доступ закрыт. Вместе с ним высшее поэтическое общество стали посещать и его молодые друзья: Капнист, Львов и Хемницер.
Николай и Мария Львовы недавно сыграли свадьбу. А влюбленный в Машу Иван Хемницер, самый молодой и впечатлительный из их компании, хотел было застрелиться, но передумал после того, как "Собеседник" опубликовал его первые басни — вольные переводы Лафонтена и собственные сочинения. Особенно понравилась его басня "Богач и бедняк", которая быстро разошлась на цитаты:
Сей свет таков, что кто богат,Тот каждому и друг и брат,Хоть не имей заслуг и чинаИ будь скотина…Читатели говорили, что в этом роде поэзии Хемницер превзошел самого Сумарокова. Но никто не мог затмить славу Державина…
Императрица приняла его во дворце и около часа расспрашивала о житье-бытье. А потом частенько присылала ему приглашения то на спектакль, то в маскарад, то на званый ужин. Державин обожал ее и считал идеальной правительницей. Все безобразия, творившиеся в России, он относил к ее недругам — бесчестным вельможам и алчным сановникам. А она была добра, прекрасна и не ведала, что ее бесстыдно обманывают те, кому она доверилась. Словом, поэт пожинал плоды своей славы и пребывал в некоем сладком сне.