Право на жизнь (ЛП)
Ее тело обливалось потом, словно тело хотело потушить всепоглощающий огонь, который охватил ее всю, а не только ягодицу. Когда пытка была закончена, Сара со стоном упала, повиснув на своих оковах, прижавшись к крестовине, и услышала, как лед и вода хлюпают в металлической емкости, а затем почувствовала, как садист прижимает к ране ледяную холодную ткань, и часть боли выходит из нее и скользит в ткань, и снова возвращалась яростной и горячей, и снова и снова, пока тряпка не нагрелась, пока он не погрузил ее снова и не прижал к ней, и все это время они ничего не говорили, молчаливые, как священники, стоящие перед алтарем.
* * *
Кэт дважды проверила свою работу над повязкой. В квадратной белой марлевой подушечке было достаточно зазора, чтобы, когда Сара двигалась внутри ящика, лента не стягивала ее слишком туго, и рана могла дышать. За ночь бацитрацин[14] сделает свое дело, но V-образный волдырь, вероятно, еще некоторое время будет гноиться. Ей придется следить за этим. Осмотреть его утром.
Инфекции не должно было быть.
Самодельное клеймо - вилка для фондю с двумя зубцами и деревянной ручкой - лежало рядом с остывающей плитой на рабочем столе. Ей нужно было убрать его. Сара не должна была видеть, что он использовал для создания "своего символа". Он умел придумывать изобретательные способы использования повседневных предметов обихода. В его руках шампур для мяса, нож для пиццы или даже дюжина прищепок и бечевка могли превратиться в орудие изысканной пытки, во многих отношениях более страшной, чем все ремни и плети. Вилка для фондю была его новаторством, ее Стив еще ни разу не использовал в своих "играх", но он всегда придумывал что-то новое. Иногда она видела, как он просто сидит в кресле, уставившись в пространство, и знала, что он мечтает обо всех возможностях. Перебирает их в уме.
Иногда просто наблюдение за ним приводило ее в трепет, и она содрогалась от одного лишь взгляда на него в тот момент.
Она взяла Сару за плечи, повернула ее к ящику и легонько подтолкнула вперед. На пленнице все еще были кляп во рту и повязка на глазах. Ее шаги были маленькими, неуверенными. Она шла как ребенок, который только научился ходить.
- Хорошо. Остановись здесь.
Длинный ящик был открыт, но ей все еще нужно было выдвинуть панель с бегунком. Сегодня утром Стивен смазал колесики и полозья маслом "три в одном", поэтому панель легко выдвинулась.
- Угадай, что? - сказала она. - Сегодня ты заслужила подарок. Вообще-то, три подарка. Во-первых, никакого кляпа. Ты же видела вчера вечером - все равно вокруг никого нет. К тому же стены звукоизолированы.
Она развязала его и вытащила резиновый шарик из ее рта. Ей никогда не нравилась эта штука. Мяч был склизким. Ей даже не нравилось дотрагиваться до него, когда приходилось вынимать его изо рта. Тем более из чужого.
- Во-вторых, ты получишь это. Протяни руку.
Кэт протянула ей тонкую ночную рубашку из выцветшего хлопка. Когда-то та принадлежала ее матери. Ее мать умерла три года назад, и она перерыла весь дом в поисках всего, что могло им пригодиться, прежде чем они продали ее имущество. Большинство из того, что она взяла, оказалось менее полезным, чем она думала. Ночная рубашка, например, так и пролежала в нафталине вместе с кучей других вещей в коробке на чердаке. Она была слишком велика для нее. И слишком велика для Сары. Но для нее пленницы сгодится. После стирки она все еще слабо пахла нафталином, но это не имело значения.
Спасибо, мама.
- Можешь надеть ее.
Пленница ничего не сказала, даже не поблагодарила, только нащупала горловину, потом низ и натянула ее через голову. Кэт отметила про себя не забыть рассказать Стивену об отсутствии какой-либо благодарности.
- Но настоящий подарок, из-за клейма и всего прочего, заключается в том, что сегодня ты будешь спать на матрасе. На воздушном матрасе. Иначе ты бы никогда не заснула, понимаешь? Стивен накачал его для тебя. Видишь? Вот, наклонись и потрогай.
Она взяла ее руку и провела ею по надувному матрасу.
- Приятный и мягкий, да? Тебе нужно в туалет или еще куда-нибудь?
Она покачала головой - нет.
- Хорошо, двигайся сюда и ложись, а я засуну тебя внутрь. Осторожно, не сдвинь бинты, а то будет жутко больно. К тому же мне придется делать все заново.
Кэт смотрела, как та опускается, опираясь на правое бедро, затем переставляет ноги вдоль матраса и медленно ложится, снова опираясь на правую сторону тела.
Ночь все равно не будет легкой, - подумала Сара. - Надувной матрас или не надувной матрас. Ожоги болят. И как там говорится, если ты ударился локтем один раз, то, скорее всего, ударишься снова.
В какой-то момент пленница точно потревожит на ожог. Но все это было не ее проблемой. Стивен ждал ее наверху, в спальне. Она знала, что сегодня он захочет потрахаться. Правда не знала, сможет ли выдержать, если он будет так же энергичен, как накануне вечером. Синяки после прошлой ночи-то будут затягиваться еще неделю.
Говорят, что убийство возбуждает.
Теперь у нее есть доказательство этого.
- Спокойной ночи, - сказала она, задвинула панель в ящик, захлопнула крышку и задвинула замок. Когда она снова встала, то почувствовала запах собственного пота.
Если они собирались трахаться, то ей определенно нужно было принять душ.
* * *
Сара сразу же спустилась в конец ящика.
Кот лежал, свернувшись калачиком, у ее ног.
Она задалась вопросом, как он пробрался внутрь и как ему удалось избежать травм от раздвижной панели, но вспомнила, что кошки очень проворны. Она знала это с детства.
Она научилась этому на собственном опыте.
* * *
Ее кот Тигги тогда был еще котенком. Ей и самой было всего пять или шесть лет, и она любила его до безумия. Она, наверное, сводила его с ума, постоянно хотела взять его на руки, гонялась за ним по дому, пытаясь погладить. Но он был по-кошачьи терпелив с ней и терпел ее объятия и поцелуи, пока она не становилась слишком назойливой, и тогда он подавал сигнал, что хватит, слегка мяукая, и чаще всего она отпускала его и шла своей дорогой.
Но иногда Сара не отпускала его, не сразу, и причиной тому было его дыхание. Его дыхание было одним из ее главных удовольствий. Его мех пах чудесно. Но в каком-то смысле его дыхание пахло еще лучше. Оно пахло морским берегом. Так было всегда, независимо от того, рыбу, курицу или мясо он ел, и это казалось ей удивительным. Оно был теплым и насыщенным, а его соленый привкус напоминал ей о лете на берегу. Поэтому иногда она не отпускала его по первому требованию. Вместо этого прижималась к нему, приближая нос к его рту, чтобы почувствовать его дыхание во время очередного мяуканья, не позволяя ему вырваться.
И он укусил ее. Только один раз.
Они были на задней лужайке, сидели в траве, и она держала его, держала слишком долго и, вероятно, слишком крепко, и вместо того, чтобы мяукнуть во второй раз, как он обычно делал, он укусил ее за нос. Не настолько сильно, чтобы прорвать кожу, но достаточно сильно, чтобы причинить боль и заставить ее рассердиться, сильно рассердиться на него. Когда она думала об этом позже, будучи взрослой, то поняла, что, должно быть, расценила укус как своего рода отказ. Отказ от ее любви, такой же, как отгороженность ее отца, потому что она была девочкой, а не мальчиком, которого он хотел. Как принятие ее матери, которая лишь выполняла свои родительские обязанности, но ни разу не приласкала ее. Как отвержение других детей, потому что она была толстой и еще не красивой.
Кот мгновенно почувствовал ее ярость и начал рычать и плеваться, оскалив зубы и выпустив когти, и хотя она никогда раньше не видела его злым, и это пугало ее, она прижала его к себе, пока он извивался и вырывался, и она сжимала его до тех пор, пока кот не завыл с нечестивым ужасом, и тут она поняла, что делает, терроризируя маленькое животное, вымещая свою злость на невинном котенке. И с болью в сердце, с внезапно хлынувшими слезами, она бросила его на траву.