Царица Теней: возвращение Персефоны (СИ)

— Ты возьмёшь то, чего желаешь, Вестник, — с придыханием произнесла она, — это разрушит чары Афродиты, и ты забудешь сюда дорогу. Ты согласен на эту сделку?
Зачарованный её голосом, взглядом, запахом кожи, Гермес не сразу понял, что именно она говорит. Но, когда, наконец, смысл слов сформировался в его затуманенной страстью голове, весь мир будто бы обрёл излишнюю чёткость, даже жёсткость. Внутренности заледенели, а пылающий в груди огонь угас. Гермес тут же отстранился и сел.
— Нет. Каплей вина жажду не утолить... по крайней мере, не ту, которая сжигает изнутри, — Гермес посмотрел прямо на Гекату, не скрывая своих чувств. Но он и сам не догадывался, насколько сильно его расстроили её слова, пока не заметил, как крылышки шлема, оставленного у очага, сбросили пару золотых перьев на пол. — Не Афродита связала нас и не стрелы Эроса, они лишь предлог для того, чтобы я смог найти силы сделать первый шаг к тебе.
Геката усмехнулась и тоже села, поджимая под себя ноги.
— Да, я слышала. Мойры решили нашу судьбу... — она откинула длинные волосы с плеча на спину, — но я не верю в это. Гермес, подумай сам, свести Аида и Персефону — логично, а вот какой прок им от нашего союза? Чего они ждут от нас?
Он пожал плечами.
— Может быть, чтобы мы вышли за пределы конфликта, были теми...
— Не романтизируй! Ты прекрасно знаешь, что это невозможно, особенно для меня. Правая рука Аида. Его друг, напарник и слуга. Ещё одна собака у чёрного трона. Так обо мне говорят?
Гермес мотнул головой.
— Я никогда не говорил ничего подобного. Я знаю, кто ты...
Геката прищурилась и потянулась к нему, упираясь руками в белый мех шкур.
— Ты ни-че-го обо мне не знаешь, Вестник. Сейчас ты или принимаешь моё предложение, или идёшь на проклятый Олимп и не появляешься рядом со мной без крайней надобности.
— Или, — Гермес коварно ухмыльнулся и тоже потянулся к ней, замирая в сантиметре от её губ, — я остаюсь и принимаю твоё предложение на своих условиях, — тон его голоса становился всё ниже, завораживая, так что, когда Гермес положил ладонь на щёку Гекаты, она забыла отстраниться, — и ты не сможешь отказать мне.
— Не смогу, — прошептала она в ответ, но тут же опомнилась и оттолкнула его руку, — брось эти игры!
— Нет, — в глазах Гермеса искрилась хитрость, — не брошу. Ты не можешь отказать мне, ты ведь не отказала, когда я пришёл спрашивать твоего совета. Признайся, драгоценная, ты не можешь устоять перед моим обаянием.
— Я не могу устоять перед желанием придушить тебя, — ответила она серьёзно, но Гермеса уже нельзя было провести. Ей нравилось спорить с ним.
— Ты злишься, потому что получила сердце самого очаровательного бога на свете, самого прекрасного, сиятельного и...
— Просто заткнись! — Геката, не сдержав улыбки, преодолела оставшееся расстояние до его губ и поцеловала.
Теперь ни у одного из них не осталось сомнений — они предназначены друг другу самой судьбой, их путь отныне и на долгие века сошёлся в единую широкую дорогу. В окно заглянули три луны, будто специально выделяя силуэты влюблённых, сглаживая острые углы, размывая детали... Геката была открыта, свободна и уверена в проявлении своих чувств, не стыдилась своей наготы, не боялась действовать требовательно и иногда грубо. То, что она делала с ним, не поддавалось никакому описанию. Гермес даже не мог сравнивать её с Афродитой, потому что с Гекатой было по-настоящему, это было по любви — искренно, отчаянно, горячо. Луны подсвечивали её со спины, создавая ареол, и Гермес любовался... видел саму суть жизни и смерти, рождался и умирал вместе с ней. Он терялся в ней, он терялся в чувствах, и всё, казавшееся невозможным ещё до заката, сейчас стало реальным, ощутимым, настоящим.
— Геката... Геката... — сухие губы шептали признания, смысл которых ускользал от погрузившегося в негу сознания. Только Геката, только её дыхание, только её тело, только их сердца, бьющиеся в унисон, — госпожа моего сердца.
— Не слишком ли смелое заявление для одного из двенадцати? — сбиваясь, прошептала она, устраиваясь в его объятьях.
 
— Не слишком, — он смотрел только на неё, гладил лицо и плечи, — я могу перестать быть одним из двенадцати ради тебя, я отрекусь от всего, скажи только слово...
— Мальчишка! — Геката убрала с его лба золотистый локон. — Такие жертвы мне не нужны.
— А какие нужны? Чего ты хочешь, моя богиня, я сделаю, что...
Геката прервала эту пламенную речь, прижав палец к его губам.
— Никаких жертв, никаких обещаний, никаких слов.
Гермес взял её руку и поцеловал каждый палец. Он был счастлив, как ребёнок, нашедший нечто ценное, то, о чём очень давно мечтал.
— Всё, что скажешь, всё, что угодно...
— Нет, — очень серьёзно сказала Геката и села, склоняясь над ним так, что её волосы, волной упавшие вниз, закрыли его от света трёх лун, — послушай меня внимательно, Гермес. Очень скоро все узнают, что ты был здесь... — она помялась, — слухами мир полнится, а Олимп любит слухи. Наш союз опасен и нежелателен для обоих сторон, будь осторожен в том, что говоришь и делаешь, следи, чтобы упоминание нашей связи не шло одновременно с важной информацией. Мы не откроем друг другу ничего из того, что должно быть сокрыто...
— Мы будем вне конфликта, как я и сказал, — заключил Гермес, выдыхая с облегчением. — О большем я не мог и мечтать.
Геката улыбнулась и шепнула.
— Но ты получишь больше, — она изящно провернула ладонь, сжала пальцы и раскрыла их, показывая Гермесу ярко-алый рубин, мерцающий её божественной силой. — Возьми, — она вложила рубин ему в руку, — и не утруждай себя поиском перекрёстков. Сожмёшь камень в руке, и он доставит тебя прямо сюда, ко мне... в следующий раз дам ещё один, они одноразовые.
— В следующий раз... — мечтательно повторил Гермес, а затем приподнялся и утянул Гекату на себя, в поцелуй, который говорил больше слов о его счастье, о его чувствах и благодарности.
Они ещё долго не могли оторваться друг от друга, прежде чем Геката отстранилась, чтобы перевести дыхание.
— Побудь со мной, богиня моего сердца, — шепнул Гермес и вдруг изобразил испуг, — ты же ещё не выгоняешь меня?
Глаза Гекаты светились счастьем, да и вся она сияла божественной силой, будто обрела себя, раскрыла нечто глубоко запрятанное на дне души.
— Конечно, нет, — игриво заверила Геката и передразнила его, — ведь ты же самый прекрасный, сиятельный, неподражаемый Олимпийский засранец, каких я... — она рассмеялась, ускользая от его поцелуя, — ещё не знала.
— Иди сюда! — подхватывая её смех, Гермес сделал рывок и сцапал её в охапку, притягивая к себе, прижался лбом к её виску, и заявил уже совершенно серьёзно. — Я счастлив, Геката. Ты не можешь себе представить, как я счастлив.
Она обняла его в ответ.
— Почему же? Могу. В этом мы единодушны.
***
(наши дни)
Фиолетовым облаком Гипнос спустился ко дворцу Аида, где у края серых лиан, изрывших землю, стояли три девушки. Рыжая толстушка, поедая пирожок, сидела на корточках и заинтересованно разглядывала переплетённые сухие стебли, худенькая девушка с косой смотрела в алое небо, выискивая что-то, известное только ей, третья — высокомерная леди в брючном костюме — расхаживала из стороны в сторону, тихо рассуждая сама с собой.
— Что здесь случилось, Геката? — спросил Гипнос. — Я... когда я уходил, всё было в порядке.
Геката собралась в единую себя и вынула запутавшийся в волосах листик гранатового дерева.
— Если ты последним видел Аида, то знаешь, что он отдал скипетр Персефоне? — вместо ответа спросила она.
Гипнос потянулся поправить одежду, и его рука на этих словах застыла в неоконченном движении. Он поднял на Гекату взгляд, полный глубокого неподдельного удивления.
— Что он сделал?
— Он отдал скипетр, чем понизил свои шансы на выживание почти до нуля.
— Я не понимаю...
— Я тоже. Единственное, что можно предположить, — Геката оттолкнула подкравшуюся к ней лиану, — это его желание её спасти. Если всё прошло не так, как надо, и Персефона пострадала, он мог отдать ей скипетр, чтобы она осталась в порядке.