Ever since we met (СИ)

— Чтобы ты расслабилась, вот прям сейчас, никто на тебя не гонит, — Саша подмигивает, тянется к ней, чтобы по макушке темноволосой потрепать. Соня под ее ладонью жмурится довольной кошкой, ластится совсем по-детски. — Я вот, например, не знала, когда меня посвящали, что порезы на ладони залечиваются только после окончания ритуалов. И вот меня попросили продемонстрировать свои умения, а я возьми и залечи ладонь Верховной.
— И что было? — Соня заинтересованно к ней подается, вызывая улыбку, почти непроизвольную, почти невольную, а все же. Ей, как и Алине, невозможно не улыбаться в ответ на чуть ли не все, что она делает.
— Да ничего не было, мне же это не объяснили, а значит, вины в этом моей не было, и Мать не гневалась, — она еще чаю отпивает, улыбаясь, мол, да-да, все нормально. — Так что не нервничай, никто на тебя ругаться и не собирался. Ну погас бы тот костер, ну разожгли бы его снова, вот и все.
— Как у тебя все просто, — вздыхает Соня.
— У нее всегда все просто, — влезает Ваня с хитрой моськой, голову снова поднимая. В итоге в эту самую лохматую голову подушку, резво ею из-под себя вытащенная, и попадает. Он макушку трет картинно, переводит на Соню обиженный взгляд. — А я с ней уже пять лет в одном доме живу, прикинь!
Ну, а нечего лезть, когда не просят, злорадно отмечает Саша про себя. Целее будет. В конце концов, в ведьминском доме главные ведьмы, кто бы что ни говорил про то, что мужчины всегда главнее.
День Макоши уже завтра — подготовка уже пару недель не идет, а кипит. Тетя Лена вздыхает, что опять кучу денег на камни потратила, тетя Наташа, на чай заглянув, заносит нужные травы, Яна забегает, чтобы попросить запасное веретено, потому что ее, полуготовое, пес сгрыз — дядя Андрей лишь смеется, у него всевозможных деревянных изделий для их, ведьминских штучек столько, что хоть пару ближайших ковенов одари, а все равно полный сундук останется. Саша свое веретено уже закончила — подношения Матери должны быть похожи на подарки, говорила ей Верховная. Макошь любит прясть — вот и одаривают ее резными веретенами с капельками горного хрусталя или лунного камня в узоре, каждая сама все делает, сама свое веретено украшает, чтобы на следующий год на этом веретене нить ее судьбы прялась, и нити тех, кто ей дорог, рядом.
И в день Макоши же Соню ждет подарок, уже лежащий в ее шкатулке — подвеска, такая же, как у них у всех на шеях. Квадрат, на четыре расчерченный — символ Матери. Если не скрывать, не прятать под одеждой, любая ведьма узнает в ней свою лишь по этому значку. Они, их ковен, обычно прячут, так привычнее. Саша помнит, как счастлива была получить свой кулон, и надеется, что Соня тоже будет рада. Но это она ей подарит на закате, прямо перед наступлением ночи, перед тем, как они начнут свои ритуалы. Пока же надо ее подготовить ко всему, что случится, и всему научить. Ей повезло, она была посвящена до равноденствия, и к октябрю уже знала, что и как, не волнуясь так сильно. Кому-то не так везло.
— Когда-то, — говорит Соня уже позже, устраиваясь на кровати в ее комнате, крутя свое веретено в руках, — нас сожгли бы на костре.
Ладошки у нее небольшие, вся она маленькая и тоненькая, не выглядящая младше своего возраста, но миниатюрная, похожая на куклу, которую хочется на полку поставить и любоваться. Темные волосы в две косы заплетены, старательно и аккуратно, чтобы не запутаться за ночь. Саша со своей стороны под одеяло подлезает, веретено свое кладет под подушку — так принято, чтобы оно было рядом на время сна.
— Нас бы утопили, — поправляет она. — Жгли ведьм в Европе, а у нас топили. Тоже не самая приятная процедура, но хотя бы не жарко.
— Мисс позитив, найдешь хорошее во всем, — Соня фыркает, затем зевает, тоже прячется под одеяло. — Спокойной ночи, сладких снов, пусть тебя в них не сожгут.
Ее во снах, думает Саша, глаза закрывая, никогда не сжигали. Может, лучше было бы так, но какую власть она над снами имеет? Никакой совершенно, на самом деле. Никакой, напоминает она себе, открывая глаза еще до рассвета, выбившиеся прядки липнут к влажному от пота лицу, горло саднит от крика, никого не разбудившего и наружу не вырвавшегося, а руки трясутся. Лучше, думает она, сгореть бы, чем видеть, как она тогда, больше месяца назад, не успела, как не смогла вырваться из круга, как Ваня не добрался до поляны без ее помощи.
 
Если бы она могла его ненавидеть, она бы ненавидела его за эти кошмары, виной которым он стал — не в первый раз этой ночью. Только вот ненавидеть его она не может. Уснуть обратно не помогает даже сопение Сони на соседней подушке: она ворочается, ненавидя все то, что, кажется ей, могло бы стать причиной ее бессонницы, даже прячет голову под подушку, пытаясь отрезать себя от всего мира и уснуть, но терпит неудачу. Ну и ладно. Подумаешь, убеждает она себя, утро воскресенья, пять часов? Она никому не повредит, если пойдет на кухню и выпьет чашечку чая. Ноги в тапочки, теплый халат на плечи, и тихо-тихо, тенью, чтобы никого не разбудить, вон из комнаты. Чайник вскипает — она ему даже засвистеть не дает, чтобы не разбудить других, оставляет чуть остыть, за заварником тянется. Щепотка черного чая, пару листиков мяты для очищения, розмарин для восполнения энергии. Саша тихо благодарность травам шепчет, прежде чем залить их горячей водой, и разворачивается резко, почувствовав присутствие у себя за спиной.
И едва не обваривает Ваню водой из чайника, который еще не вернула на плиту.
— Спокойно, Саш, — он ее ловит за плечо одной рукой, другой перехватывает ручку чайника, забирая его у нее. — Все в порядке, это всего лишь я. Ну чего ты?
— А чего я? — огрызается она беззлобно. Он смеется тихонько.
— Зайчик ты. Глазищи большие, напуганные, встрепанная все, сердечко так стучит, что услышать можно, даже не прислушиваясь, — он чайник отставляет и по волосам ее треплет. Саша думает, не стоит говорить, что частично в том, как у нее сердце заходится, виновато то, что он совсем рядом стоит, а не то, что он ее напугал. — Разве ведьмы боятся кого-то, кроме других ведьм?
— Ведьмы, — фыркает она, — боятся того, например, что кто-то подойдет, кому они не хотели бы навредить, и застанет их врасплох. А ведьма, которую застали врасплох, обычно проклинает чем-нибудь мелким, но противным и сложно снимаемым. Тебе это нужно?
— Вредина, — парирует он, чмокает ее в висок, мол, не сержусь я на тебя, и ты на меня не сердись. — Ты чего тут в пять утра? Все спать будут как минимум до восьми.
— Кошмар приснился, — Саша глаза отводит, прячет, но успевает краем глаза заметить, как поджимает Ваня губы недовольно, прежде чем ее к себе прижать, за плечи обняв. Ну да, защитник, как всегда. Вот бы он ее мог защитить сразу. С другой стороны, она уже большая девочка, должна уметь сама справляться, не ожидая ничьей помощи. — Сам-то чего?
— Просто проснулся и не смог уснуть обратно, — пожимает он плечами в ответ. — Сваришь мне кофе, Сашуль? Раз уж не заснуть, то хоть проснусь нормально и буду делом заниматься.
Из кармана его халата, накинутого поверх пижамы и не завязанного, как и у нее, торчит край блокнота — она это замечает, отстраняясь. Рисовать его начала учить она, года четыре назад, но всевозможные наброски и мелькающие иногда на страницах эскизы он начал придумывать сам, уже без нее. Она как-то раз обронила, что ему стоит попробовать свои силы в дизайне одежды — тем удивительнее для нее было то, что туда он и пошел, никому не сказав ничего, пока не узнал, что поступил. И сейчас она знает, что значит его «делом заниматься» — знает, он сядет сейчас за стол с чашкой кофе, и будет снова что-то рисовать. Так что, вместо того, чтобы спорить, она на носочки встает и тянется, чтобы чмокнуть его в висок. Все равно не достает, но получается где-то рядом.
 
— Будет тебе твой кофе, — смеется она, и уже собирается повернуться, как за шею что-то дергает — цепочка натянута. Теперь смеется Ваня. — Что такое?
— Ничего, — смеяться он все же не перестает. — Обратно повернись и стой смирно. У нас кулоны запутались.