У кромки моря узкий лепесток

С годами их вкусы и желания стали совпадать, но они так и оставались разными по характеру. У них было мало причин для споров и ни одной — для ссор, они всегда были согласны в главном и чувствовали себя вдвоем так уютно и спокойно, как это бывает только с самим собой. Они хорошо знали друг друга, и заниматься любовью было для них всего лишь ничего не значащей возней — процессом взаимного удовлетворения, не более. Виктор не хотел превращать близость в рутину, тогда бы Росер быстро все наскучило, и он это понимал. Сама она всегда была разная; обнаженная женщина в постели, элегантная, уверенная в себе дама на сцене или строгая преподавательница в классах музыкальной школы. Вместе они прошли через множество испытаний, прежде чем в годы зрелости достигли мирного сосуществования без экономических и эмоциональных проблем. Они жили одни, поскольку Карме после смерти Госсета переехала к Джорди Молине — тот был уже совсем старый, он ослеп и оглох, но оставался полностью в здравом уме, — Марсель же снимал квартиру вместе с двумя приятелями. Он выучился на горного инженера и работал государственным служащим в меднорудной промышленности. Он не унаследовал ни блестящего музыкального таланта матери и деда, Марселя Льюиса Далмау, ни бунтарского темперамента отца; не было у него склонности ни к медицине, как у Виктора, ни к преподаванию, как у бабушки Карме, которая в восемьдесят один год продолжала работать школьной учительницей.
— Странный ты какой-то, Марсель! Ну на что тебе сдались эти камни? — спросила у него Карме, узнав, какую профессию выбрал внук.
— Они ни о чем не спрашивают и ничего не отвечают, — сказал Марсель.
Неудачный роман с Офелией дель Солар оставил в душе Виктора Далмау глухой, затаенный гнев, который мучил его около двух лет и который он считал прямым наказанием за собственную бессердечность. Он не имел права влюбляться в невинную девушку, зная, что несвободен и что несет ответственность за жену и сына. С тех пор прошло много лет. В конце концов жгучая тоска, которую оставила в нем та любовь, переместилась в серую зону памяти, где все пережитое постепенно стиралось. Он считал, что получил от жизни урок, хотя глубинный смысл этого урока понимал смутно. Та история была единственным глубоким любовным увлечением за много лет, поскольку вся его жизнь была подчинена работе. Одно-два торопливых свидания с какой-нибудь приятной медсестрой — не в счет; это случалось редко, обычно во время суточного дежурства. К тому же скоротечные объятия никогда не перерастали во что-то более серьезное, у них не было ни прошлого, ни будущего, и они забывались через несколько часов. Якорь, который держал всю его жизнь, — это нерушимая нежность к Росер.
Даже получив прощальное письмо от Офелии, Виктор все еще таил надежду снова ее завоевать, хотя и понимал — это значит сыпать соль на раны и ей, и себе. Росер же решила, что от подобного самокопания Виктору необходимо сильнодействующее лечение, и легла к нему в постель, как говорится, без приглашения, так же как когда-то она поступила с его братом Гильемом. То был лучший поступок в ее жизни, потому что следствием его было рождение Марселя. Теперь же она рассчитывала застать Виктора врасплох, однако оказалось, он ее ждал. Он ничуть не удивился, увидев ее на пороге своей комнаты, полуобнаженную, с распущенными волосами, он лишь подвинулся, освобождая для нее место на кровати, и сжал ее в объятиях, как и полагается супругу. Они занимались любовью добрую половину ночи, познавая друг друга в библейском смысле, не слишком искусно, но с воодушевлением, и оба понимали, что хотели этого еще в те времена, когда тихонько шептались, спорили и строили планы, плывя на спасительном «Виннипеге», пока другие пары ждали своей очереди, чтобы укрыться в шлюпке и предаться любви. Они больше не вспоминали ни Офелию, ни Гильема, вездесущий призрак которого сопровождал их во время всего путешествия, но рассеялся среди новой жизни в Чили и мало-помалу остался в дальнем уголке сердца у обоих, где он им не мешал. С этой ночи они спали в одной постели.
 
Гордость не позволяла Виктору шпионить за Росер или высказывать свои подозрения. Он не соотносил свои сомнения с постоянно мучившими его болями в желудке, объясняя их язвой, и ничего не делал, чтобы поставить диагноз, ограничиваясь лишь потреблением молока с магнезией в устрашающих количествах. Его чувство к Росер так сильно отличалось от безумной страсти, которую он испытывал к Офелии, что прошло больше года, прежде чем он смог дать ему определение. Чтобы заглушить муки ревности, он с головой погрузился в лечение своих пациентов и занятия наукой. Достижения медицины тогда сделали такой скачок вперед, что казались невероятными, — речь шла об успешной пересадке человеческого сердца. За два года до этого, в Миссисипи, сердце шимпанзе пересадили умирающему человеку, и, хотя пациент прожил всего девяносто минут, этот эксперимент поднял возможности медицинской науки до уровня чуда. Виктор Далмау, как и другие врачи, мечтал повторить этот подвиг, используя в качестве донора человека. С той минуты, когда он сжал в ладони сердце юного солдата, которого называл про себя Лазарь, — целую жизнь назад, — мысль об этом волшебном органе не отпускала.
Вне работы и занятий Виктор переживал один из своих периодов глубокой меланхолии.
— Очнись, сынок, — сказала ему однажды Карме во время семейного обеда в доме Джорди Молине. Там говорили на каталонском, но Карме переходила на испанский в присутствии Марселя, поскольку тот, дожив до двадцати семи лет, так и не заговорил на языке своей семьи.
— Бабушка права, папа. Ты похож на блаженного. Что с тобой? — прибавил Марсель.
— Я очень скучаю по твоей матери, — произнес Виктор, повинуясь душевному порыву.
Это было открытием для него самого. Росер находилась в Венесуэле на гастролях, которые стали казаться Виктору слишком частыми. Он задумался над своими словами; до того момента, пока он не высказал, как она ему необходима, он будто не отдавал себе отчета, насколько Росер ему дорога. Оба, привыкнув ничего не скрывать, никогда не произносили любовных слов по причине необъяснимой стыдливости; к чему во всеуслышание говорить о чувствах, если есть другие способы выражения. Раз они вместе, значит любят друг друга, и зачем без конца повторять эту простую истину.
Через пару дней, когда он тщательно обдумывал, как удивит Росер официальным признанием в любви и преподнесением настоящего обручального кольца, которое должен был подарить ей еще много лет назад, она вернулась в Сантьяго без предупреждения, и планы Виктора были отложены на неопределенный срок. Росер выглядела прекрасно, как всегда после поездок, была довольна жизнью, что еще больше подтверждало подозрения мужа, и была одета в эффектную мини-юбку в черно-красную клетку, похожую на кухонный передник, совершенно не подходившую к ее сдержанному стилю.
— Тебе не кажется, что юбка слишком короткая для твоего возраста? — спросил Виктор, вместо того чтобы наговорить ей красивых слов, которые он так тщательно готовил.
— Мне сорок восемь, но чувствую я себя на двадцать, — ответила она, пребывая в прекрасном расположении духа.
Это было впервые, когда Росер уступила последним веяниям моды; обычно она была верна своему стилю, который почти не менялся на протяжении всей жизни. Вызывающая позиция Росер убедила Виктора в том, что лучше все оставить, как есть, и не рисковать, пытаясь вызвать жену на объяснение, которое может оказаться слишком болезненным или вообще покончит с их отношениями.
Спустя несколько лет, когда это уже не имело никакого значения, Виктор Далмау узнал, что любовником Росер был его старинный друг Айтор Ибарра. Эти счастливые, хотя и всегда непредсказуемые свидания продолжались в течение семи лёт, и только когда Росер приезжала в Венесуэлу, в остальное время они с Айтором не поддерживали никаких отношений. Все это началось со времен ее первого концерта старинной музыки, который воспринимался в Каракасе как культурное событие. Айтор увидел имя Росер Бругеры в газете, подумал, что вряд ли это та самая женщина, которую он, беременную, вел через Пиренеи во время Отступления, однако на всякий случай купил билет. Оркестр выступал в огромном зале Центрального университета, где под потолком парили модули Кальдера[31] и в котором была лучшая в мире акустика. На большой сцене Росер казалась совсем маленькой, она дирижировала музыкантами, игравшими на прекрасных и очень редких инструментах, доселе невиданных. Айтор смотрел на нее в бинокль со спины, и единственное, что показалось знакомым, был узел волос на затылке, такой же, как во времена их молодости. Он узнал ее окончательно, как только она повернулась на поклоны, но, когда Айтор появился у нее в грим-уборной, она признала его с трудом. В нем мало что осталось от того худого юноши, любителя пошутить, которому она была обязана жизнью. Он стал процветающим импресарио, его движения были неторопливы, имелись лишние килограммы, волос на голове осталось немного, но зато он носил густые усы, и взгляд все так же вспыхивал смешливыми искорками. Он был женат на великолепной женщине, которая в свое время получила титул королевы красоты, у него было четверо детей и сколько-то внуков, и он сколотил приличное состояние. Он приехал в Венесуэлу с пятнадцатью долларами в кармане, поселился у родственников и стал делать то, что умел, — ремонтировать автомобили. Он открыл автомастерскую, и вскоре у него появились такие же и в других городах; до продажи автомобилей коллекционерам оставался всего один шаг. Венесуэла стала замечательной страной для таких предприимчивых и дальновидных людей, как Айтор.