У кромки моря узкий лепесток

— Я полечу хоть в самом аду. И хватит об этом говорить.
Так она и летела до Нью-Йорка, дрожа от страха и мучаясь рвотой, то и дело меняя бумажные пакеты. Она хотела заставить себя привыкнуть летать, поскольку знала, что в будущем ей придется это делать, если проект создания оркестра старинной музыки, которым она занималась, претворится в жизнь.
Карме ждала их на автобусной станции Андорра-ла-Велья, сидя на скамье; она была прямая как палка и, как всегда, курила. Она носила траур — по тем, кто умер, кого потеряла, и по Испании, — на голове красовалась нелепая шляпа, а из сумки, которую она держала на коленях, высовывалась маленькая белая собачка. Они сразу узнали друг друга, поскольку все трое не так уж сильно изменились за десять лет разлуки, разве что Росер приобрела стиль, соответствующий ее положению, и Карме даже немного оробела, глядя на эту женщину, хорошо одетую, тщательно подкрашенную и уверенную в себе. Последний раз она видела ее той ужасной ночью, беременную, обессиленную и дрожащую от холода в мотоциклетной коляске. Единственный, кто при встрече расчувствовался до слез, был Виктор; женщины поцеловали друг друга в щеку, словно виделись накануне, будто война и изгнание были всего лишь незначительными эпизодами в их судьбе, во всем остальном вполне безмятежной.
— А ты, должно быть, Марсель? А я твоя авиа[30]. Есть хочешь? — Так Карме приветствовала внука и, не дожидаясь ответа, достала сладкую булочку из своей волшебной сумки.
Марсель, как завороженный, рассматривал сложную географию морщин на лице своей бабушки, ее пожелтевшие от никотина зубы, пепельные жесткие волосы, выбивавшиеся из-под шляпки и похожие на сухое сено, на ее искривленные артритом пальцы и думал, что, если бы у нее на голове были еще и антенны, она вполне могла бы сойти за марсианина.
Такси марки двадцатилетней давности, скрипя, довезло их до скрытого в горах города, который, по словам Карме, являлся центром шпионажа и контрабанды, поскольку в те времена только эти два занятия приносили хоть какую-то выгоду. Сама она занималась контрабандой, для шпионажа надо было иметь связи в высших европейских структурах и знаться с американцами. После окончания Второй мировой войны в 1945 году прошло уже четыре года, и опустевшие европейские города понемногу оправлялись от голода и разрухи, однако множество беженцев и людей, согнанных с насиженных мест, все еще бродили по горам. Карме объяснила, что Андорра была шпионским гнездом во время войны, и сейчас, когда идет холодная война, продолжает таковой оставаться. Раньше через эту территорию шли те, кто спасался от немцев, в основном евреи и беглые преступники, иногда они становились жертвами самих проводников, которые либо убивали несчастных, либо передавали их врагу, а себе забирали деньги и драгоценности беженцев, если таковые у них имелись.
— Тут есть несколько пастухов, которые вдруг разбогатели, а каждый год, когда снег растает, находят трупы со связанными колючей проволокой руками, — сказал водитель, тоже участвовавший в разговоре.
После войны через Андорру шли немецкие офицеры и симпатизировавшие нацистам люди, которые всеми правдами и неправдами старались перебраться в Латинскую Америку. Часть из них надеялась осесть в Испании, рассчитывая на помощь Франко, но Каудильо редко ее оказывал.
— А вот что касается контрабанды, тут все просто: табак, алкоголь и прочая ерунда в том же роде, никакой опасности, — добавила Карме.
Они приехали в деревенский дом, где Карме жила у крестьянской супружеской пары, некогда спасшей ей жизнь. Сели за стол, на котором стояло блюдо, полное вкусной тушеной крольчатины с бобами, и два стеклянных кувшина с красным вином, и стали рассказывать друг другу обо всех перипетиях, пережитых ими за последние десять лет. Во время Отступления, когда бабушка решила, что у нее больше нет сил идти дальше, а изгнание для нее неприемлемо, она покинула Росер и Айтора Ибарру, чтобы умереть от ночного холода как можно дальше от них. К ее собственному огорчению, на следующий день Карме проснулась, окоченевшая и оголодавшая, но куда более живая, чем ей хотелось. Она продолжала лежать неподвижно, пока мимо медленно тащилась толпа беженцев, постепенно уменьшаясь в количестве, и к вечеру она осталась одна; лежала, свернувшись в клубок, словно ракушка, на обледенелой земле. Карме не помнила, что чувствовала тогда, но поняла, что умереть не так-то просто и что призывать смерть — это трусость. Ее муж умер, и возможно, погибли оба сына, но остались Росер и ребенок Гильема у той под сердцем; тогда Карме решила идти дальше, но уже не могла подняться на ноги. Через какое-то время к ней приблизился заблудившийся щенок, который брел по следам колонны беженцев, и она прижала его к себе, чтобы согреть. Этот зверь стал ее спасением. Через час или два пара крестьян, муж с женой, продав кое-какую еду беженцам, которые шли в колонне последними, уже намеревались было возвращаться домой, когда услышали, как где-то рядом скулил щенок, и они приняли эти звуки за тихий плач младенца. Так они нашли Карме и помогли ей. Она осталась жить у них, все трое выбивались из сил, но от этого жизнь не становилась менее скудной. Так продолжалось до тех пор, пока старший сын не перевез их в Андорру. Там, на пятачке земли, затерявшейся между Испанией и Францией, они прожили всю войну, занимаясь в меру сил контрабандой, а иногда, если предоставлялся случай, переправляли людей через границу.
 
— Это тот самый пес? — спросил Марсель, который держал собаку на коленях.
— Он самый. Ему, должно быть, лет одиннадцать, но он еще долго проживет. Его зовут Госсет.
— Но это не кличка. «Госсет» — по-каталонски щенок.
— Хватит с него и этого, другой клички ему не нужно, — ответила бабушка, затягиваясь сигаретой.
Прошел целый год, прежде чем Карме решила эмигрировать и соединиться со своей семьей. Поскольку она ничего не знала о Чили, об этом длинном червячке на южной половине карты мира, она стала изучать страну по книгам и спрашивала то тут, то там, не знает ли кто какого-нибудь чилийца, чтобы расспросить о его родине, но в те времена в Андорре ни одного чилийца не нашлось. Карме удерживала здесь дружба с крестьянами, которые ее подобрали и с которыми она прожила много лет, и страх снова колесить по миру без необходимого опыта, вдвоем со старой собакой. Она боялась, что в Чили ей не понравится.
«Мой дядя Джорди говорит, это все равно что Каталония», — успокаивал ее Марсель в одном из писем.
Однажды, приняв решение, она попрощалась с друзьями, глубоко вздохнула и выбросила из головы все опасения, собираясь использовать грядущее приключение себе во благо. Семь недель она ехала по суше и плыла по морю, с собакой в сумке, путешествуя в свое удовольствие, словно туристка, никуда не торопясь, любуясь разнообразными пейзажами и вслушиваясь в другие языки, пробуя непривычные блюда и сравнивая чужие обычаи со своими. С каждым днем она все более удалялась от прошлого, чтобы оказаться в другом измерении. Когда Карме работала учительницей, она изучала мир и передавала эти знания другим, но теперь убедилась, что он не похож на описания, рассказы и фотографии, напечатанные в книгах; мир был сложнее, ярче и не такой страшный. Она делилась впечатлениями со своей собакой и записывала их в школьную тетрадку вместе с воспоминаниями, делая это в качестве меры предосторожности, на случай, если в будущем потеряет память. Карме несколько приукрашивала факты, потому что знала: жизнь такова, какой мы ее считаем, так зачем же записывать неинтересное. Последним этапом ее путешествия стало такое же плавание по Тихому океану, как то, которое в 1939 году уже проделала ее семья. Сын прислал матери деньги на билет в первом классе, объяснив это тем, что после всего того, что она перенесла, она заслуживает комфорта, но Карме предпочла плыть экономклассом, где ей было удобнее. Годы войны и занятий контрабандой научили ее быть осторожной, однако она предполагала, что в дороге обязательно возникнут разговоры с незнакомцами, поскольку давно поняла, что люди всегда не прочь поговорить о том о сем и достаточно лишь пары вопросов, чтобы подружиться и многое рассказать друг другу. У каждого своя история, и каждый хочет ею с кем-нибудь поделиться.