У кромки моря узкий лепесток

— Представляете себе, вот незадача, нигде нет кофе, — сказал он, плеснув коньяку женщинам в чашки.
Часть мяса Айтор отложил на завтра, рассчитывая, что на таком холоде оно не успеет испортиться, и к мясу добавил полбуханки хлеба, который выменял на очки одного сбитого итальянского летчика. Вполне вероятно, что эти очки раз двадцать переходили из рук в руки, пока не попали к нему, и продолжат свой путь по белу свету и дальше, пока где-нибудь не разобьются.
Карме отказалась от мяса, сказав, что поломает себе зубы, пока жует эту подметку, и отдала свой кусок Росер. Потом она стала обдумывать, как бы ей ускользнуть от своих спутников и навсегда исчезнуть под покровом ночи. Из-за холода она чувствовала себя все хуже, ей было трудно дышать, каждый вдох вызывал кашель, в груди у нее болело, она задыхалась.
— Вот бы у меня случилась пневмония, тогда бы все разом и кончилось, — прошептала она.
— Не говорите так, сеньора Карме, подумайте о ваших сыновьях, — ответила Росер, услышав эти слова.
«А еще неплохо было бы умереть если не от пневмонии, то замерзнув в ночи», — подумала про себя Карме; она где-то читала, что так умирают старики на Крайнем Севере. Разумеется, ей хотелось узнать, кто родится, внук или внучка, но это желание растворилось в сознании, словно сон. Главное, чтобы Росер добралась до Франции живая и здоровая, там родила ребенка и воссоединилась с Гильемом и Виктором. Карме не хотела быть обузой для молодых; в ее возрасте она для них — лишний груз, без нее Айтор с Росер доберутся до места быстрее и легче. Росер, видимо, разгадала ее намерения, потому что неусыпно следила за ней до тех пор, пока ее саму не свалила усталость и она не уснула крепким сном. Девушка не слышала, как Карме выбралась из коляски, бесшумно, словно кошка.
Айтор первый заметил, когда еще было темно, что Карме нигде нет; он не стал будить Росер и отправился на поиски в одиночку; повсюду, куда бы он ни шел, он видел страдающих, несчастных людей. Чтобы ненароком ни на кого не наступить, он освещал себе дорогу фонарем; он понимал: Карме передвигается с трудом, так что далеко уйти она не могла. Рассвет застал его по-прежнему бродившим среди скопища людей и узлов с пожитками; он выкрикивал ее имя, и оно смешивалось с другими именами женщин и мужчин, он слышал, как то же, что и он, делают другие люди, потерявшие своих родственников. Какая-то девочка лет четырех, с хриплым от плача голосом, насквозь вымокшая, посиневшая от холода, ухватила его за ногу. Айтор вытер ей нос, сожалея, что не захватил с собой ничего теплого из одежды, и посадил ребенка себе на плечи, рассчитывая на то, что кто-нибудь узнает ребенка, но никого не трогала чужая судьба.
— Как тебя зовут, красавица?
— Нурия, — едва сдерживая слезы, прошептала малышка.
Айтор, чтобы отвлечь ее, стал напевать одну из любимых песенок ополченцев, которую все знали наизусть и которая не сходила с его губ все последние месяцы.
— Пой со мной, Нурия! Когда поешь, становится легче, — сказал он, но девочка продолжала плакать.
Довольно долго баск шел вперед с ребенком на плечах, с трудом прокладывая себе путь и призывая Карме, как вдруг увидел у придорожной канавы грузовик, в котором две медсестры раздавали молоко и хлеб группе детей. Он объяснил девушкам-медсестрам, что девочка искала свою семью, и они предложили Айтору, чтобы он оставил Нурию с ними; дети, что были в грузовике, тоже потеряли родителей. Через час, так и не найдя Карме, Айтор пустился в обратный путь. Добравшись до места, где он оставил на ночь Росер, баск обнаружил, что Карме ушла, оставив свое непромокаемое пальто.
С началом дня толпа несчастных пришла в движение и стала похожа на огромное, темное, вытянутое пятно. Слухи о том, что граница закрыта и все больше людей скапливается у пунктов пропуска, передавались из уст в уста, усиливая панику. Оголодавшие люди — старики, дети и раненые — слабели с каждым часом. По обеим сторонам дороги валялось множество телег и грузовиков, оставленных в первом случае потому, что животные больше не могли тащить поклажу, а во втором — потому что кончилось горючее. Айтор решил съехать с дороги, по которой все равно невозможно было продвигаться из-за толпы, и направился в сторону гор, в поисках перехода, где был менее строгий контроль на границе. Росер сначала отказывалась продолжать путь без Карме, но баск убедил ее, предположив, что та наверняка подойдет к границе с остальной толпой и во Франции они обязательно встретятся. Они долго спорили, пока Айтор не потерял терпения и не пригрозил девушке, что уедет в горы сам и бросит ее одну. Росер почти не знала его и потому поверила, что так он и сделает. В детстве Айтор часто ходил с отцом в горы, и сейчас он многое отдал бы за то, чтобы старик оказался рядом. Однако он был не единственный, кому мысль об окольных путях пришла в голову: люди целыми группами тянулись к подножию гор. Беременная Росер, с большим животом, отекшими ногами и воспалением седалищного нерва, очень тяжело переносила дорогу, но еще тяжелее она давалась семьям с детьми и стариками, а также солдатам с ампутированными ногами, в окровавленных бинтах. Ехать на мотоцикле можно было, только пока не закончится тропинка, но будет ли Росер в состоянии дальше идти пешком?
 
Как и предполагал баск, на мотоцикле они добрались до самых гор, он попытался забраться на нем повыше, пока наконец надрывавшийся мотор, выпускавший тучи дыма, окончательно не заглох. Дальше пришлось продолжить восхождение пешком. Айтор спрятал мотоцикл в кустах, поцеловал на прощание верного железного друга, словно преданную супругу, и пообещал, что обязательно за ним вернется. Росер помогла ему распределить узлы, которые они взвалили себе на спину. Большую часть вещей пришлось оставить и взять только самое необходимое: теплую одежду, запасную обувь, оставшуюся еду и французские деньги, которые предусмотрительный Виктор дал Айтору. Росер натянула на себя плащ и две пары перчаток: руки надо было беречь, если она хочет когда-нибудь снова сесть за фортепиано. Начался подъем. Росер шла медленно, но решительно, не останавливаясь; местами Айтору приходилось подталкивать ее или тянуть за собой, и при этом баск шутил или что-то напевал, поддерживая дух своей спутницы, будто бы они просто выбрались на пикник. Те немногие, кто тоже решил идти во Францию через горы, обгоняли их, издалека коротко помахав рукой Айтору и Росер. Вскоре они остались одни. Скользкая козья тропа окончательно исчезла. Ноги путников утопали в снегу, Айтор и Росер то и дело натыкались на валуны и упавшие стволы деревьев, время от времени им приходилось огибать пропасти. Один неверный шаг — и полетишь вниз на сотни метров. Ботинки Айтора, доставшиеся ему, как и очки, от вражеского офицера, павшего в бою, хоть и были сильно поношенные, но все-таки защищали ноги лучше, чем городская обувь Росер. Как бы то ни было, через довольно короткое время оба путника уже не чуяли под собой ног. А перед ними, на фоне пасмурного неба, возвышалась покрытая снегом гора, огромная и крутая. Айтор опасался сбиться с пути; он понимал: чтобы добраться до Франции, им нужно несколько дней — это в лучшем случае, — и они с Росер уже не смогут присоединиться к обогнавшей их группе беженцев. В душе баск проклинал себя за решение свернуть в горы, но всячески старался успокоить Росер, уверяя, что знает дорогу как свои пять пальцев.
Уже вечерело, когда они увидели вдалеке слабый свет и, собрав последние силы, приблизились к небольшому бивуаку. На расстоянии можно было различить несколько человеческих фигур, и Айтор решил рискнуть, даже если люди у огня — националисты, ведь альтернативой было заночевать на снегу. Он оставил Росер и осторожно приблизился к незнакомцам: вокруг костра сидели четверо мужчин, изможденных, бородатых, одетых в лохмотья, один с забинтованной головой. Ни лошадей, ни военной формы, ни зимних ботинок, ни походных палаток — ничего этого Айтор у них не заметил; незнакомцы скорее походили на оборванцев, чем на вражеских солдат, но ведь они могли оказаться бандитами. На всякий случай баск взвел курок пистолета, спрятанного под курткой; это был немецкий люгер-парабеллум, настоящее сокровище по тем временам, раздобытый им несколько месяцев назад во время одного из самых своих удачных приключений. Айтор Ибарра подошел совсем близко к костру, всячески пытаясь жестами продемонстрировать свое миролюбие. Один из мужчин, с винтовкой наперевес, шагнул ему навстречу, со спины его прикрывали еще два человека с ружьями, и все были так же осторожны и недоверчивы, как и Айтор. Мужчины остановились на некотором расстоянии друг от друга. Айтор в сердечном порыве выкрикнул приветствие на каталонском и на эускара[12]: