Девушка с пробегом (СИ)

— Простите, товарищ сержант, — устало улыбается Давид инспектору, перехватывая на себя его внимание. — Я просто сейчас немножко потерял голову. Вот от этой богини, да. Вы же можете понять?
Он может. Этот конкретный инспектор — вполне себе может. Потому что обеспокоился он явно не из простой бдительности, и на Надю он смотрит слишком заинтересованно. Ну, по крайней мере, ревнивому Давиду так кажется.
Докопаться сержанту по сути не до чего.
Ну, в наручниках девушка, ничего по сути криминального, мало ли у кого какие ролевые игры, и кто кого как перевозит. Вот она — смеется, улыбается, ни тени недовольства нет в лучистых глазах.
— Будьте аккуратнее на дороге, — сдается сержант и вид у него слегка недовольный. Докопаться-то не удалось…
— Буду, — кивает Давид и заводит машину.
Скорей бы добраться до дома…

  
14. Как девчонка
 
После той необъяснимой выходки с гаишниками, у моего дивного божества обострилось любопытство. До нельзя. И понесло его в ту степь, в которую залезать и не очень-то рекомендовалось.
— А что у тебя с отцом Алисы? — пытливо спрашивает Давид, когда мы уже въезжаем в черту Москвы и начинаем вилять по улицам в поисках переулков, где машин поменьше.
И вот что это за мазохизм, а? Ну, какой умный зрелый любовник будет спрашивать любовницу о её семье и бывших мужчинах. Ну ай-яй-яй же. Вот как после этого не называть его малышом? Это так по-мальчишески…
— С отцом Алисы у меня Алиса, — улыбаюсь я спокойно. — Совместной опеки в Россию еще не завезли, поэтому он гуляет с Лисой один раз в неделю. Ну, два, если очень соскучится. Но это редкое состояние для Паши, тем более, что в этом случае ему самому приходится ехать в наши Мытищи, а это же жуть как далеко, ты разве не заметил, мой сладкий?
— Я летел к тебе на крыльях, — парирует Огудалов, — что мне лишний десяток километров?
— Крыльях любви или страсти?
— А если и того, и другого? — насмешливо откликается Давид.
Не успокоился.
Может, стоило сказать, что у нас с Пашей жутко сложные отношения и пару раз в год мы собираемся помириться?
Но ведь это же неправда. И даже в шутку, даже ради благого дела я вот про это врать не буду. А то ведь еще накликаю…
В первый год после развода Паша о чем-то и заикался на тему “может, попробуем заново”, но после сотого “иди на фиг” все-таки отстал. Но морали мне читал, ага.
Типа, как это я могу заниматься сексом на нашем с ним “семейном ложе”. С кем-то другим, о ужас, кошмар какой. Как у Верейского кожа тогда не слезла — ума не приложу. Лучше бы слезла, фигово Паша пригорал, слабенько. Эфир не возмутился.
Я же, выслушав Пашу с его праведным негодованием, предложила ему проспонсировать мне новую кровать. А “брачное ложе” я пообещала тут же выслать “на память”, чтобы он чувствовал себя Хранителем Семейных Артефактов, и не меньше.
Нужно ли рассказывать, что мой бывший на этом этапе скрутил свои претензии в трубочку? Ну, ничего удивительного, он же был вечно “в поиске” и, как следствие, “вечно без денег”.
Но что это я все о прошлом? Давайте лучше про “сейчас”. Оно гораздо интереснее, я считаю.
Чем дольше мы с Давидом едем, тем меньше слов нами говорится. Кажется, температура поднималась выше с каждой моей шуткой, с каждым его вопросом.
И вот мы паркуемся — и пригодного для дыхания кислорода в машине не осталось вообще. Выжгли. Вот этим вот раскаленным жаром, что сейчас окутывает нас с головы до ног.
Многоэтажка на набережной.
В принципе, ничего удивительного, в Москве же около сотни мелких и не очень рек, но все равно — уже отгорел закат, не может же он вечно продолжаться, и сейчас округу накрывают густые плотные сумерки.
Я только дергаюсь, чтобы вылезти из машины, но Давид опускает мне ладонь на колено, останавливая.
— Давай все-таки это снимем, — он касается наручников на моих запястьях.
— Так заканчивается мое похищение? — смеюсь я, позволяя голосу звучать с легким сожалением, а Давид просто склоняется ко мне, прижигая мои губы еще одним поцелуем.
 
Мой крепкий, хмельной, напористый мальчик…
Сколько их сегодня было, этих горячих столкновений губ, каждый из которых хочется растянуть на вечность?
И каждый лишний — лишь еще одна сладкая пытка для моего самообладания.
И сейчас он снова целует меня. В темноте на парковке у пустого двора.
Я не знаю, что за магию этот малыш использует — но его поцелуи будто заставляют замирать всю вселенную, от первой и до последней планеты. И меня коротит, будто током. И после этого тока — смерть, пустота, одиночество — и отсутствие его губ, а сейчас — сейчас один только кайф и болезненное ноющее желание, растекающееся по венам.
От сердца — и до самых кончиков пальцев.
Можно ли хотеть мужчину даже самым кончиком указательного пальца? А мизинца?
Можно. Отвечаю.
— Все только начинается, ты же понимаешь? — вкрадчиво и очень многообещающе шепчет мне мое дивное создание.
Я понимаю.
Он похитил меня просто так.
И ему не нужны наручники на самом деле. Достаточно только улыбки.
Что будет утром, мне прекрасно известно, но утро еще не наступило.
Сейчас, пока я позволила ему быть для меня вот этим роковым соблазнителем, достаточно даже движения брови, чтобы в душе своей я упала ниц перед его алтарем.
Ведь этот вечер принадлежит Давиду.
И сейчас — я могу себе позволить поддаться очарованию этого кудрявого эльфа, что скользит своими дивными пальцами по кистям моих рук, расстегивая наручники ключиками, которые он только что достал из бардачка.
Вылезая из машины и закрывая за собой дверь, я на некоторое время замираю, глядя в темное звездное небо. Часто его вижу, а все равно — каждый раз смотришь в глаза космосу, как в первый.
Сколько времени?
Да какая разница? Нет мне сейчас дела до таких скучных фактов.
А вот до мужчины, что подошел сейчас ко мне, опуская ладони на машину по обе стороны от меня — дело есть.
— Поймал меня? — чуть улыбаюсь я, поворачиваясь к нему.
— И не сбежишь, — ухмыляется Давид.
Давид.
Красивое имя. Красивое до одури, немного непривычное мне, привыкшей к Сашам и Пашам, и безумно подходящее ему, моему прекрасному божеству.
Даже Аполлоном его уже называть и не хочется, потому что Аполлон — это лишь теоретическое прозвище, данное мной, чтобы хоть как-то называть своего божественного любовника.
А Давид — это он, вот этот весь удивительный мальчишка с острым языком и дивными кудрями, в которые так приятно зарываться пальцами.
— Мы до дома дойдем вообще? — выдыхаю я, дурея от тепла, исходящего от его тела. Уже им можно прожарить меня насквозь, до хрустящей корочки.
— Сложная задача. Тянет на подвиг. — У него такая широкая улыбка, что сложно не поставить украдкой поцелуй в самый её уголок.
— Давай попробуем его совершить?
— Я не пробую, богиня. Я делаю. — Ах, ну вы посмотрите, как мило этот поганец выпендривается. Щипнуть бы его за задницу, на которую я и вчера, и сегодня пускала слюнки.
Хотя почему это “бы”? С каких пор я отказываю себе в таких маленьких удовольствиях?
И стоит нам с ним только оказаться в подъезде, и в лифте — как я даю себе волю.
— Эй, — Давид резко разворачивается, прихватывая меня за мою шаловливую ручонку. Возмущен таким святотатством мой сладкий бог.
— Что? — я округляю глаза, глядя на него невинно.
Ох-х.
Резкое движение, почти толчок — и меня почти пригвоздили к стене лифта, прижав сгибом руки шею.
— Как же ты меня достала, — рычит мой мальчик, а я тихонько хихикаю.
 
— Прости, мой Аполлон, ты хотел невинную гурию?
— Я. Хочу. Тебя, — отрывисто выдыхает он и почти вгрызается в мою шею, будто всерьез пытаясь откусить от меня кусочек.
Надя Соболевская — вкусная как тортик, и ни единой калории?
Мое лицо — совсем рядом с кнопочной панелью управления лифтом, и на нем мигает кнопка четырнадцать, но ладонь Давида падает ниже, на кнопку “Стоп”.