Девушка с пробегом (СИ)
— Люди тебе интереснее?
— Если нужно выбирать — да, пожалуй, — я пожимаю плечами.
В свое время я предпочла не выбирать между пейзажами и людьми, я решила объединить это все. Авторская техника, авторский стиль… Нет, это не надоедает. Как есть тысячи разных закатов, и любой из них подходит только одному человеку, так есть и тысячи разных людей, с разным характером, так по-разному отражающих такие обычные явления.
Нет, бывает, я выпускаю какие-то иные, мелкие серии картин, для особых любителей моего искусства, чтобы помнили, я еще и авангардист немного, и модернист совсем чуточку, но… Две-три картины в год. Больше — попросту не купят. А то что не купят — какой смысл писать? Творец создает для людей, а значит, люди должны потреблять его творения.
Мы с Давидом болтаем о ерунде. Я это разрешаю и себе, и ему. Отшить-то я его еще успею, а вот поболтать с приятным мальчиком, который разбирается в искусстве — кто знает, когда мне доведется еще раз.
Когда мы уже подходим к дому — нам встречается моя маман, с пакетом в руках. Кажется, она ходила в магазин за молоком и хлебом. На наш грим мама смотрит милостиво. Алиска милосердно убегает вперед с бабушкой, разрешая мне постоять у двери собственного подъезда и пообниматься со своим неотстающим богом.
Напоследок.
Звучит грустно? Ну, так, слегка.
Мы наигрались, можно и по домам. Нужно сказать, справился мой Аполлон прекрасно, я буду вспоминать его исключительно положительно, он будет самый бравый и отважный воин из всех, что штурмовали мою крепость.
Боже, как давно я не обжималась с мальчиком у этой двери, у этого подъезда. Наверное, лет с восемнадцати, еще с самого первого моего кавалера, который уже хотел большего, хотел, чтобы я пригласила его внутрь, но не понимал, что у меня кодекс чести и “до свадьбы ни-ни”.
— Номер свой дай мне, — вкрадчиво шепчет Давид, напоминая мне о еще существующей волшебной реальности бытия рядом с ним.
В этом мире я еще с ним не разошлась, в то время как в своей вселенной уже смотрела ему вслед, промакивала слезы и клялась не забывать его до конца жизни.
Я склоняю голову, глядя в его дивные глазки.
— Так вот что тебе от меня нужно, малыш, а я-то думала, ради чего все это…
Он ко мне даже не шагает, он на меня падает. Обрушивается, как хищный зверь, стискивает в своих объятиях, будто очень хочет переломать мне ребра, вгрызается в мои губы с лютостью голодного тигра.
Тот случай, когда одно неосторожное движение во время поцелуя — и можно выбить зуб.
Ох, как же хорош этот стервец…
Такой весь из себя напористый, дикий… Истинный тайфун, не ведающий пощады.
Разрывая поцелуй, Давид прикусывает мне губу, даже слегка оттягивает её. Это неожиданно больно.
— Эй! — возмущенно шиплю я. Ну, должны же быть пределы у его наглости, да?
— За малыша. Я ведь сказал, чтобы ты так меня не называла, — нахально скалится Огудалов.
— Ай-яй-яй, какая я непослушная, — не могу, хохочу, уворачиваясь от его рта, а потом любя, по-девчоночьи кокетливо и легко, прижимаюсь губами к его скуле, оставляя на нем слабый отпечаток моей помады. Вот пока в зеркало не посмотрит нахаленок, и не увидит мою роспись на его лице.
Вырываюсь из его хватки, ускользаю к своей двери, быстро набираю код. А он — меня догоняет снова, накрывает мою ладонь на дверной ручке своей, заставляет замереть, обернуться и снова с головой окунуться в его сумасшедшие глазищи.
На самом деле, не будь у меня определенного свода правил, я бы, наверное, сейчас Давида пригласила зайти. Накормила бы ужином, порисовала бы на ночь, набросала эскиз уже “с натуры”, а после полуночи мы бы тоже нашли, чем заняться.
На самом деле — не сноси он мне крышу вот так вот сильно, да я бы, конечно, так и сделала. Но он сносит. До последнего осколка черепиц. Так что обойдется.
Мне нужно выдохнуть слегка. А то он как-то выбил меня из колеи всеми своими подвигами с посудомойкой и этой вот прогулкой в компании Лисы. После которой он все еще не торопится сбежать, даже, вон, характер показывает, кусается.
Я пропускаю тот момент, когда Давид, зажавший меня у двери, успевает расстегнуть мой плащ. И может, он сам меня от холода и защищает, но у него такие ледяные ладони, что я ощущаю это даже сквозь трикотаж платья.
Ну, да, почему бы еще не поцеловаться на прощанье?
И у него по-прежнему божественно сладкие губы, я будто пью мелкими глоточками вишневый ликер, пью, пью, но не останавливаюсь, именно поэтому земля под ногами с каждой секундой танцует все сильнее.
Эй, мне нельзя столько сладкого, я на диете!
— Так что там с номером? Диктуй уже, — настырно требует мой Аполлон. И каждый его жест, каждое движение можно высекать в камне, он того достоин. Черт, малыш, отпусти меня уже, я хочу к мольберту, к бумаге, рисовать и рисовать тебя, пока не сотрутся до кровавых мозолей пальцы.
— Ты ведь можешь его, как и мой адрес, достать у мамы, — практично замечаю я.
— Я уже взял, — отмахивается Давид. — Это совершенно не то. Ты сама должна дать.
— Это для тебя квест, что ли? — с интересом уточняю я. — И квестовый предмет может быть получен только у меня?
— Ну, можно и так сказать? — откликается Давид. А меня будто кружат в своем хороводе черти, которых я вижу в его глазах.
Головокружительно.
— Ничем не могу помочь, мой мальчик, — я гляжу на него и смеюсь. — Я тебе уже говорила, все, что после обмена телефонов, меня не интересует. За вечер спасибо, но мой номер ты не получишь.
Завтра, разумеется, День Рождения Огудаловой, и я о нем помню, и обижать свою покровительницу ни в коем случае не стану, и приду.
Мой мальчик ужасно забавен в этих своих попытках меня победить. Настолько, что я даже не говорю ему вслух, что на самом деле ему ничего не светит.
Даже позволяю себе намек, хотя, разумеется, это не всерьез. И можно было бы сказать “я не дам тебе номер сегодня — так попробуй получить его завтра”, но это будет заведомое обещание, а я не собираюсь ему сдаваться. Хотя завтрашний вечер я предвкушаю даже с учетом того, что ничего-то мальчику не светит, кроме пары коитусов. Еще бы прикинуть, примерно, где для этого будет и время, и место…
Но предвкушаю я уже сейчас. Когда я еще не выплелась из объятий своего божества.
И я правда буду ждать этой встречи с моим юным вдохновением, глядя на которое, мне так хочется никогда не отводить от него глаз. Идеальный натурщик, на самом деле. Наверное, пока не нарисую — и не успокоюсь вовсе… Может, все-таки предложить ему позирование? Хотя… Я помню, чем он просил оплату. Лучше нет. Он будет ждать отношений, а я их ему предлагать не буду. Не хочу. Даже с ним — не хочу. Задолбалась разочаровываться, если честно.
Осталось только напомнить себе, что завтра — будет в последний раз.
Последний, я сказала!
Вот только как выпутаться из его хватки? Как сейчас вынырнуть из его дивных глаз?
И оказывается, у Давида есть свои планы… И он мягко улыбается, перехватывает мои запястья, прижимает их к стене над моей головой. Мне мерещится прикосновение металла к моим запястьям. Что это? Часами задел?
— Хорошо, моя непокорная богиня, — вкрадчиво и опасно шепчет он. — Раз ты упрямишься, ответь мне на один вопрос. Алиса ведь сейчас с твоей мамой?
— Да.
Это настолько простой вопрос, выбивающийся из контекста нашего разговора, что я отвечаю по инерции, не успев сообразить — а зачем Давиду вообще меня об этом спрашивать.
Мама бы написала, если бы куда-то собралась, и вообще…
— Отлично, — прохладный металл все-таки касается моей кожи снова и…
Щелк.
Мои запястья оказываются скованы наручниками. Ну, или что это за штука, которая не дает мне развести руки?
А Давид смотрит на меня с видом: “Я тебя переиграл”.
— Я тебя похищаю, моя богиня, — с коварством истинного дьявола шепчет он.
Что за?..
12. И ходит королева…
На чем мы остановились?