Акула пера в СССР
– Листья дубовые падают с ясеня, – сказал я. – Вот ни хрена себе, так ни хрена себе. Ты, что ли, ее супруг?
– Выходит, что так! – приосанился он.
– С северов приехал?
– Именно!
– И первым делом напился и пошел лупить меня, да?
– Дык!
– Туебень ты, супруг. Я к Езерскому-старшему ходил, иди к тестюшке своему, у него спроси.
– А чего голым по огороду шастал в субботу?
– Что-о-о? А-а-а-а! Так жарко было! Мы с Анатольичем навоз разбрасывали! – я действительно снимал майку и завязывал ее на башку, но вообще-то был в штанах и никакой не голый!
– С каким Анатольичем? – его глаза теперь разбегались в стороны. – С каким таким Анатольичем?
– С водителем из редакции. И со старшим Езерским тоже. Навоз, понимаешь? Арганичныя угнаенни, у глебу! Дзеля шматликага и каштоунага ураджаю, разумеешь?
– Не! – сказал муж Арины Петровны. – Не разумею. Мне Станиславыч сказал, что видел голого мужика в огороде у Аринки, а потом ты ночью ее домой приводил… И узнал он тебя, потому что на мероприятии каком-то видал…
– Ты со Станиславычем этим пил?
– Ну да…
– Вопросов больше не имею. Жена-то знает, что ты вернулся?
– Не-е-е-е, откуда? Я только сегодня приехал, а она на работе!
– А меня как нашел?
– Так я в эту вашу… Редакцию шел, разбираться… А из окна Волкова услышал, мол, Белозор то, Белозор это…
– Тебя звать-то как, друг мой ситный?
– Гриша!
– Иди, Гришенька, цветов жене купи, умойся и дома приберись. И проспись до ее прихода – пара часов у тебя есть.
– Так ты с Аринкой ни-ни?
– Боже упаси! – замахал руками я.
– А Маша кто такая?
– Не дай бог никому… – я едва не перекрестился, но вовремя вспомнил, что тут так не принято.
– Так ты это… Прости меня, а, Белозор? – он полез обниматься, но я не дался.
Во-первых, этот Гришенька был пьяный. А во-вторых, липкий!
– Слушай, Белозор… – ему снова удалось сфокусировать зрение. – Ты только Аринке не говори, ладно? Ну, по-братски, а?
– Не скажу. Переводился бы ты со своих северов обратно в Дубровицу, Григорий…
Я шел в редакцию, время от времени шевеля пальцами и одновременно пытаясь отряхнуть костюм от грязи, и задавался вопросом: какого черта у Арины Петровны фамилия отца? Вроде же в СССР тоже было принято менять ее в браке? Да и выглядел этот Гришенька несколько моложе моей как бы начальницы… Ну, то есть она была ого-го, и даже очень, но… Точно – глубинные травмы, детские комплексы и всё такое. Потому и драться полез, чтобы доказать свою мужественность, и что-то там с Эдиповым комплексом еще надо обязательно приплести, только что – не знаю.
* * *Конечно, первой, кого я встретил на работе, была Арина Петровна.
– Гера! Что это такое? Что вообще с тобой происходит в последнее время? – она всплеснула руками.
– Ретроградный Меркурий, – сказал я. – Понимаешь ли, редкое расположение планет вдоль оси небесной эклиптики. Ну и сильнейший солнечный ветер. Даже спутники с орбиты сходят и электроника сбоит, а ты хочешь, чтобы я себя хорошо чувствовал…
– Что? Ай, ну тебя! Есть во что переодеться-то?
– Ну, есть…
– У нас прямая линия с Драпезой, будем из кабинета шефа проводить, ты что, забыл? Я знаю – у тебя хороший диктофон, а редакционный Скибицкая забрала…
– То есть я должен сделать материал про прямую линию с Драпезой?
– Точно! – кивнула Арина Петровна. – Я думала – сама, но раз ты пришел – пойду верстать объявления.
– Есть еще два вопроса…
– Ну?
– У тебя есть аптечка? И второй: Драпеза это у нас кто?
Она сделала большие глаза и ничего не сказала. Симпатичная жена досталась Грише. Но мне не завидно, я уже видел, во что эта няшечка здоровенного носорога превратила.
А аптечку мне Стариков дал. И спрашивать ничего не стал – залил содранные костяшки перекисью, засыпал стрептоцидом и помог замотать бинтом, как бог на душу положит, и предложил таблетку анальгина. От таблетки я отказался, а за остальное поблагодарил от души и пошел переодеваться. Пиджак отправился на дно шкафа, рубашка и эта сойдет, а вот брюки следовало тоже сменить. Не начинать же общение с человеком по фамилии Драпеза в брюках, измазанных в собачьих какашках?
Глава 20, в которой, наконец, находятся нормальные штаны, ботинки и турка
На прямой линии с директором Дубровицкого водоканала Алексеем Алексеевичем Драпезой народ интересовала ржавая вода, протечки коллектора и работа ливневки. Седой и матерый, Драпеза обладал внушительными статями, пышными усами и хриплым, проникновенным голосом, который тут же вызывал доверие у собеседника. И дело свое он знал: прошел путь от сантехника, через мастера и главного инженера – к должности руководителя предприятия. Женская половина коллектива от него откровенно млела, мужская – уважала своего Алексеича и, даже если и поругивали, как всякие подчиненные всякое начальство, то – с оговорками. Мол, человек он правильный, а это всё так, дело житейское.
Я бы поставил его на один уровень с Исаковым и Волковым – эти трое могли бы сворачивать горы и руководить страной, кажется. Но они держались за свои предприятия всеми руками и ногами и на партийную или советскую работу переводиться не желали категорически. Знали – на своем месте каждый из них царь, бог и воинский начальник, а в вертикали – один из винтиков, очередной пиджак. Волков только в девяностых возглавил город, когда понял, что всё, иначе – аллес капут. Не будет Дубровицы, разворуют к чертовой матери. И вытянул, спас то, что мог.
К Драпезе у меня вопросов было много, но я решил повременить с ними. Записался на прием, чин по чину, обменялся с этим монументальным мужиком контактами. Помимо дел глобальных имелись вопросы и самые обычные, бытовые…
Самый банальный пример – коллектор. То есть огромная труба с говном со всего города. Он пролегал под самой улицей Советской и вел на очистные сооружения к берегу Днепра, под железной дорогой, Залинейным микрорайоном и Слободкой. Пока многоэтажек было мало, с объемами коллектор справлялся. Но в следующие сорок лет центральная канализация будет только прирастать, и стоки со всего города будут уже непосильной нагрузкой для конструкции хрущевских времен. Вторую ветку никто не прокладывал – экономили, а потом столкнулись с провалами земли, прорывами, и хлещущими фекальными массами. Решение нашли в аварийном порядке – в износившиеся от времени бетонные и керамические трубы начали вставлять пластиковые гофрированные, чуть меньшего диаметра.
Глубина залегания коллектора – около десяти-пятнадцати метров. Тогда чуть вся центральная городская улица не ушла под землю, в самое говно. Успели… ценой неимоверного напряжения усилий. Теперь это можно было предотвратить – еще работал керамико-трубный завод, и в моих силах, по крайней мере, было донести до адекватных людей необходимость еще одной-двух веток коллектора. Тем более, если мой проект Нью-Васюков удастся, рост Дубровицы и, соответственно, жилищное строительство, будет гораздо более бурным…
В общем – прямая линия закончилась, мосты с Драпезой были наведены, и мне оставалось только собрать воедино и набрать на машинке. И можно было сбегать! Шеф уехал в Гомель обмениваться опытом с главредом «Гомельской правды». Они были старыми друзьями-врагами-партнерами-конкурентами, так что до завтрашнего утра главред точно в редакции не появится.
Потому, заварив себе крепчайшего чая, я погрузился в работу и не вставал, пока пальцы не заболели от клавиш, а последний Драпезин ответ на последний вопрос от дубровицких бабулечек не был красиво сформулирован и облечен в мундир машинописного текста.
– Вот! – сказал я, шагнув в кабинет Арины Петровны и протягивая ей стопку листков. – Вот ваша прямая линия.
– А чего это она моя? – нахмурилась девушка, – И вообще, признайся, где кулаки сбил?
– С ветряными мельницами сражался, и за отсутствием Росинанта и дуэльного копья пришлось атаковать врукопашную!