Зимний Фонарь (СИ)

— Нет, я просто хотел, чтобы мы были семьёй и… ты права. Н-наверное, ты права. Наша семья умирает.
В немом возмущении девушка открывает рот. Также беззвучно закрывает. Вылетая в подъезд, напоследок бросает:
— Я напишу тебе.
Ложь.
Близнецы понимают это, но оба молчат.
Входная дверь захлопывается. В квартире становится ужасающе тихо.
— Вот мы и остались одни, — звучит пронизанный сочувствием голос. Элиот нерешительно оборачивается и видит на пороге своей комнаты Шарлотту. В полутьме её волосы переливаются медью, а кончик конопатого носа, как и подушечки пальцев, чернеет обморожением. Немёртвая складывает руки на груди и добро улыбается. — Здравствуй, Элиот.
  
Глава третья. Однажды в октябре
 
«Запись от 6.15: …нам удалось выяснить, что Федра, как и прочие всадники Немока, имеет терминальную стадию, но не каждый экзи́т (разговорное название носителей недуга — прим. редактора) до неё доживает: в организме больного начинают происходить необратимые изменения, приводящие к летальному исходу. Согласно прошлогодней статистике, чаще всего пациенты с таким диагнозом умирали от диффузного экзитоза и эмболии…
Запись от 6.28: …при изучении заболевания в НИИ “Кемистри” среди подопытных был выявлен экзит с терминальной стадией Федры. Несмотря на полиорганное поражение организма, на протяжении всего периода содержания состояние носителя оставалось стабильным. Как предположил мой коллега С. Блок, организм подопытного находится в симбиозе с паразитами: в голове экзита была обнаружена экзитальная капсула — киста, задевающая гипоталамус и сдавливающая соседние участки мозга…
Запись от 7.01: …за счёт отличной физиологии подопытный обладает высокой способностью к восстановлению: экзитус встраивается в повреждённые ткани и исцеляет носителя от механических повреждений. Очевидно, гельминты способны преодолеть гематоэнцефалический барьер, но нам пока не удалось выяснить, при каких условиях экзит выживает…»
— Э. Горштин, «Неопубликованные дневники “Кемистри”: причины бунта»
Эпизод первый
Нулевая Высота: Липовое кладбище
10-17/975
Огонь отпугивает монстров.
Костры у горизонта не гаснут. Собранные из костей почивших героев, они отгоняют кошмары погибших цивилизаций. Жертвенное пламя скрывает дол посмертия, кишащий руинами и отзвуками прошлого. Из-за горной громады проступают земли, затянутые бескрайним туманом. Их почва состоит из проржавевших гильз, сгнивших стрел, сломанных мечей и винтовок, заклинивших в бою. Войной пропитана каждая песчинка в тени костра. Войной великой, незабвенной — той, что никогда не закончится и, как ведомо всем, никогда не изменится.
Вдоль огней движется безмолвная процессия, и шествуют не люди, но мертвецы. Их шаги невелики, неторопливы. Каждый даётся с заметным усилием, будто всех вместе и каждого по отдельности удерживают кандалы. Цепи, пронзающие бесплодные равнины насквозь. О давности кончины идущих сложно судить — их лица скрывают гипсовые слепки, обращающие страсть в паралич. Только шинели хранят фрагменты нерассказанных историй: тлеющие полы, расстрелянные груди, вспоротые животы…
Одни говорят, что они никогда не жили. Другие — что не могли умереть.
Одну и ту же историю можно начинать по-разному, но Аверс привык, что его начинается с гробовой доски.
Сердце прогрызают черви и заставляют биться. Имя размывается на бирке, а время выгорает вместе с кислородом. Комок боли вьётся о рёбра. Удар. Ещё один. Судорога. Опять удар. Вены полнятся кровью — пульс набирает силу. Вдох — ужас. Выдох — облегчение.
Наспех сколоченный-заколоченный гроб. Весь вымокший. Расслоившийся. В попытках выбраться наружу Реверсон разбивает кулаки — с крышки капает кровь. Наконец древесина сдаётся под его ударами. Хлипкая, она разбивается надвое. Вместо земли ложе засыпает песок: смесь пепла и измельчённых костей. Доламывая остатки досок, Аверс выбирается наружу. В рот лезет солоноватая пыль. Части опаленных тел заполняют могилу. В груде трупов Реверсон признаёт выдворенных из Синекама отступников.
 
Демиборец выползает из ямы. Сбрасывает с себя зацепившиеся пальцы мертвеца. Жмурится, делает вздох. Тот выходит настолько глубоким и жадным, что грудину сковывает боль. Волной проходится по позвоночнику. Волнует уставшее сердце. Мужчина сдавленно кашляет, и отравленная кровь бежит по подбородку. Вытерев её рукавом потрёпанного плаща, карпеец оглядывается.
Перед взором расстилается Липовое кладбище. Название пошло от одного из восточнославянских языков: имелись ли в виду липы древесные или могилы, липовые своим содержанием, нигде не уточнялось.
Пытаясь отдышаться, жнец тянется к шее — к армейскому жетону, чья сталь не одно десятилетие теплела его кожей. Вместо этого пальцы пронзают пустоту. Рука напряжённо сжимается в кулак. После резко расслабляется. Мужчина бросается к земле. В приступе паники перебирает месиво из пепла и грязи. Слепо шарит перед собой, но всё, что находит — осколки костей да несгоревшие пуговицы с манжетами.
Когда отчаяние достигает пика, внезапно ладони касается остывшая цепочка. Аверс неуверенно подтягивает её к себе. Поднимает к глазам жетон. Более новый, качественный. Не его. Большим пальцем мужчина стирает с пластины налипший мусор и читает вырезанное на металле имя.
«Антон Кемром — 220918».
— Geache… Gejr sazerkkor zos-ker.
Дрожащими руками капитан застёгивает смертник на своей шее. Немигающим взглядом смотрит вдаль. Медленно выдыхает. После чего поднимается на ноги и, пошатываясь, направляется прочь с кладбища.
Эпизод второй
Карпейское Каэльтство: Градемин (Староград)
Финемилий площадь и Дангери
10-24/985
Над Староградом возвышается готический дворец — в охраняемом аппендиксе, окружённым со всех сторон горами. Древние камни и склоны стали частью его стен; омытые слезами черепа гигантов давно слились с пейзажем. Так погибает история. Финемилий, не одно столетие прослуживший символом власти, ныне заброшен.
Коридоры опустевшего именья полны следами утраченного величия. Стены украшены с десятком портретов: среди запечатлённых лиц не только представители рода Ганноморт, но и аристократии, духовенства. Каждый мазок кисти принадлежит придворному художнику, Иоганну Ма. Именно он написал растиражированный портрет Оскара Неупокоенного. Даже сейчас, когда краска потрескалась, на одной из картин можно обнаружить благородного юношу со светлыми кудрями и волевым подбородком. Таким был цесаревич Оскар при жизни — таким его запомнила Вендига, последняя представительница славного рода Ганноморт.
Тронный зал замер в агонии. По сей день на пути к престолу стоят неподвижные фигуры. В иные часы, когда лучи солнца касаются растрескавшегося пола, можно заметить мерцающие силуэты. На резном троне у стены сидит женщина: части скелета, запечатанные в деметалловый каркас. Плоть её вылита из стекла, одеяния собраны из осколков, а корона — из гильз, что остались после расстрела дома и двора. В области живота находится деметалловый скелет поменьше; нерождённого ребёнка, вцепившегося в позвоночник матери.
К трону приближается незваная гостья и преклоняет колено. Отречённая, чьё лицо, как и открытые кисти, забинтованы. На её правом плече висит снайперская винтовка, на левом — продолговатый чехол.
На мгновение дворец искажается: зал наполняется толпой мертвецов, во главе которых их гниющая Царевна. Теперь трон её облеплен глазами — живыми, подвижными, — и каждый из них направлен на пришелицу. Элегические споры поражают воздух, и щупальца посмертия тянутся к ней.
 
— Я подвела тебя, моя Царевна, — шепчет визитёрша. — Позволь мне всё исправить и вернуть его домой.
Стоит ей поднять голову, как морок рассеивается.
После недолгих блужданий по скрытым ходам и колосникам отречённая выбирается на крышу дворца. Достаёт из-за пояса пистолет и, подняв руку, стреляет. Штурмовой крюк цепляется за одну из башенных гаргулий. Убедившись в прочности крепления и троса, женщина взбирается наверх.