Шаровая молния 2 (СИ)

— Что вы меня понукаете? — взвизгнула «химичка». — Вы хоть представляете, сколько лет прошло с того времени, когда я этим занималась?
— Представляю. И понимаю, что за эти годы вы могли очень многое забыть. Но память человеческая настолько странно устроена, что в ней может храниться масса информации, не относящейся к тому, над чем работает этот человек. Поэтому очень вас прошу: если что-то будет всплывать совершенно «не нужного», фиксируйте, пожалуйста, и это. Что угодно! От технологии изготовления кожзаменителей до формулы ракетного топлива, от тонкостей производства капролактана до состава медицинских препаратов. Нам всё нужно и важно.
Быстрый взгляд чёрных глаз при слове «капролактан».
— Так вы…
— И я тоже. Но это тоже сверхсекретная информация, которой владеют единицы людей.
— Я многое записывала поначалу, — как-то сразу «сдулась» она. — Чтобы не свихнуться в психушке, куда меня поместили. Целые разделы учебников, по которым когда-то училась. И не только их. По памяти восстановила несколько техпроцессов, которые разработал наш институт. Ну, тех, к которым я имела отношение. Почему-то память стала работать намного лучше, чем в прежней жизни. Знала, что когда-нибудь это может пригодиться. Вы поможете мне вернуть те мои записи?
— Они сохранились? — загорелся Николай.
— Да, я смогла вынести их из лечебницы, когда её пациентов распустили во время голода двадцать первого года. Потом, когда поняла, что могу погибнуть, спрятала в надёжном месте. В церкви, священник которой меня приютил. Я узнавала: она, после того, как отца Иоанна репрессировали, несколько лет стояла заброшенной, а потом превратили в колхозный склад. Естественно, меня внутрь не пустили. Но я спрашивала: ту стену, в которую я замуровала тетради с моими записями, не ломали.
Женщина нервными движениями выхватила из сумочки папиросу и закурила так, что мгновенно окуталась сизым облаком табачного дыма. Настолько густого, что Николаю пришлось разгонять его, маша рукой.
— Не курите?
— Бросил.
— Извините.
— Ничего, я переживу. У вас кто-то близкий есть?
— Да какие могут быть близкие? После того, что со мной в Гражданскую войну вытворяли. Ну, и во время голода приходилось поступать, чтобы хоть чуть-чуть еды добыть.
— Белые?
— Все. И белые, и красные, и серо-буро-малиновые с продрисью. Я же тогда ещё не старая была… Когда забеременела после очередной смены власти в городке, очень боялась за будущего ребёнка. Но повезло: от тяжёлой работы выкидыш случился. А потом уже ничего не прилипало…
Кошмар! Женщина, потеряв нерождённого ребёнка, считает это везением.
— Наталья Геннадиевна, напишите, как эту церковь найти, и нарисуйте, к каком месте ваши тетради искать. Если церковь цела, то найдём мы их. Непременно найдём.
  
10
 
Два прилично одетых мужчины, сидящие за столиком, выставленным прямо на тротуар, явно давно не виделись. Если судить по тому, как долго они трясли друг другу руки при рукопожатии. Роднили их не только костюмы того покроя, которые предпочитают чиновники, и любовь к крепкому кофе, но и осанка, выдающая принадлежность к касте военных. Пусть они и одеты в гражданскую одежду, но военная форма наверняка «роднее», чем та, что на них сейчас.
— Вы, Курт, просто священнодействуете, отхлёбывая из своей чашечки, — подметил тот, что постарше.
«Молодой» тоже не выглядел юношей. На вид — между тридцатью пятью и сорока. Но второй явно постарше и держится как человек, привыкший, чтобы ему повиновались.
— Вы не представляете, герр… Простите. Вы не представляете, Вилли, насколько сложно в Москве найти кофе. Даже не хороший кофе, как его умеют делать в Вене, а просто кофе. Так что я не упускаю ни единой возможности насладиться этим напитком, когда приезжаю в Берлин. Но, как я понимаю, вы пригласили меня отнюдь не ради того, чтобы я мог это сделать.
— Это верно. И то, что пригласил, а не приказал явиться, тоже верно. Хотя мы, по большому счёту, и делаем одно и то же — защищаем интересы Фатерлянда — но формально относимся к разным ведомствам. Так что я могу вас только попросить. И вам очень нежелательно открыто появляться в… гм… нашем учреждении.
 
Курт согласно кивнул и развёл руками.
— Да, я понимаю это.
— Дело в том, что я сейчас курирую работы по урановой проблеме. Как вы знаете, ради здоровой конкуренции руководство Рейха разделило лиц, занимающихся этими исследованиями, на три независимых группы. Дело многообещающее, но нескорое. К тому же, лимонники сумели нам подгадить, взорвав норвежский завод по производству тяжёлой воды и успев вывезти основную часть его готовой продукции.
— Вы считаете, что они тоже занялись этим вопросом? Но я никогда не работал в Англии, и не имею ни малейшего представления о том, куда англичане могли её вывезти, — решил опередить коллегу «молодой».
— Возможно. Очень возможно, что занялись. И то, что для них понадобилась тяжёлая вода, говорит, что наши учёные на верном пути. И не только это. Нашему… гм… учреждению удалось перехватить также запрос агентам Коминтерна с требованием добывать любые данные, касающиеся технологии производства тяжёлой воды. Мало того, был замечен интерес русских к местности, где находился тот самый взорванный завод. И это очень настораживает.
— Русские и урановая проблема? — удивился Курт. — Хотя… Если учесть переезд в Россию Ферми и Пантекорво, то их интерес может быть не столь уж необычным.
— Вот и мы считаем так же.
— Хорошо, Вилли. Я попытаюсь отыскать информацию, касающуюся деятельности этих итальянцев. Хотя это будет очень непросто: Ферми настолько напуган историей с попыткой его похищения, что придётся действовать через местную агентуру.
— Попытка похищения, — недовольно проворчал «старый». — Не было никакой попытки похищения. Похоже, это была чья-то инсценировка. Либо лимонников, либо большевиков. Тем более, в то же время, когда в Швеции находился Ферми, там отмечено пребывание русского диверсанта Эйтингона. По крайней мере, никто в Рейхе не отдавал приказа похищать этого итальянского еврея. У нас и без него достаточно своих евреев.
Собеседник несколько раз понимающе кивнул. Логика подсказывала, что это действительно, скорее всего, русские. Если судить о том, где в результате всей этой истории оказался итальянский физик.
— К сожалению, русские, как и мы, полностью прекратили публикации в научной прессе всего, что может относиться к исследованиям урана и других радиоактивных материалов.
— Да, наши аналитики тоже обратили на это внимание. Поэтому нам нужна любая. Слышите? Любая информация, касающаяся данного вопроса.
— Но почему нельзя было эту задачу поставить передо мной в официальном порядке?
— Увы, Курт. Как мне кажется, адмирал недооценивает значимость данного вопроса.
— Ну, да. Его больше интересует количество русских танков и самолётов.
— Нас это очень интересует. Особенно в свете того, что у группы Ровеля начались проблемы с полётами над Россией. Восточнее Москвы пропало уже три высотных разведчика. Подать запрос об их судьбе, как вы понимаете, мы не можем, а сами русские молчат, словно ничего не произошло.
— Может быть, отказ техники?
— Возможно. Но тогда большевики всё равно нашли бы обломки, по которым легко определить принадлежность бывшего самолёта. И отреагировали на них нотой протеста.
— Тем более — если пилотам удалось посадить машину…
— Исключено. Даже если посадка произошла без происшествий, то в каждом самолёте имеется заряд взрывчатки, предназначенный для его уничтожения. Да и, судя по вашим же докладам, у России нет высотных перехватчиков, способных подняться на высоту, на которой летают «Юнкерсы» и «Дорнье» Ровеля.
Мимо протарахтел выхлопной трубой мотоцикл, и дипломат молча проводил взглядом едущего на нём фельд-жандарма. Непривычная для столицы картина, но мало ли что понадобилось в городе грозе армейских водителей.