Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

Второстепенный путь, ведущий к Мантуе, в эти печальные времена совсем не годился для путешествий. Кроме нашей повозки никто не двигался в северном направлении, лишь навстречу иногда попадались люди — насмерть перепуганные, некоторые в окровавленных одеждах — они стремились как можно дальше уйти от родных очагов. Окрестности дороги напоминали пустыню, и даже лошади временами отказывались идти в нужном направлении, вознице приходилось вести их за узду через сплошную полосу дыма.
Лев облегченно вздохнул, когда перед ним возникло огромное поле. Ближайшая возвышенность на открывшейся равнине и ее подножие были заняты бесчисленным количеством воинов. Великий понтифик понял, что достиг ставки Аттилы. Он велел остановить лошадей, сменил плащ пилигрима на облачение епископа и обратился к вознице:
— Найди в багаже Авиена документ с императорской печатью. Если приблизятся гунны, показывай им и говори, что привез римских послов. Возможно, тебе удастся сохранить лошадей и собственную жизнь.
— Может быть, тебе, отец римлян, будут полезны некоторые документы? В вещах консуляра я видел пергаменты с большими печатями. — Возница страстно желал оказать Льву хоть какую-то помощь.
— Благодарю, любезный друг, но теперь мне остается уповать только на Господа. Даже самые важные слова на пергаменте не смогут усмирить эту орду.
Лев уверенно пошел в самую гущу гуннов. Следом, на расстоянии трех шагов, едва поспевая, семенил на своих больных ногах Проспер.
Свирепые кочевники Льва не останавливали. Уверенная походка, невозмутимый взгляд римлянина убеждали гуннов в том, что этот человек здесь не случайно, возможно, его вызвал сам Аттила. Опытные ратники повидали столько королей и предводителей неведомых племен за прожитые в походах годы, что их не мог удивить человек в необычном одеянии. Отсутствие при Льве оружия не давало гуннам повода для волнений. Лишь молодые воины изредка бросали любопытный взгляд на чужака.
  
В лагере гуннов
 
Некоторое время назад мы оставили Аттилу в комфортном императорском дворце Медиолана. Недолго предводитель кочевников находился в состоянии покоя, удобства — в окружении богатства и красоты. Хорошая добыча сыграла плохую шутку с великим завоевателем; его войско теперь желало вернуться в Паннонию. Гунны хотели порадовать жен и детей красивыми одеждами и вещами, которыми пользовались богатые римлянки и их отпрыски, они рассчитывали похвастаться своими подвигами и победами. Даже Аттила не мог возразить всему войску, и он не стал уговаривать кочевников обратить свой взор на богатейшие римские столицы. Коварный правитель воинственного народа согласился вести своих воинов в Паннонию, но… только новой, не разоренной ими же, дорогой.
Теперь, когда утреннее солнце светило им в глаза, воины Аттилы были уверены, что идут домой (ведь с востока они пришли в Медиолан), и гунны некоторое время не замечали, что все чаще это солнце светит в глаза… и в полдень. Войско незаметно отклонялось на юг и становилось ближе не к Паннонии, а к Равенне и Риму. Вопреки советам мудрого Онеге-сия, Аттила не отказался от своей мечты.
Гунны, отягощенные добычей, двигались далеко не с прежней прытью. Это не нравилось Аттиле, однако, словно назло ему, превращение боевых коней во вьючных животных продолжалось. На пути гуннов возник красивый, богатый город Тицин, основанный древними лигурами. Жители его, напуганные слухами о жестокости кочевников, разбежались по окрестностям, а потому защищать город было некому. С ним завоеватели обошлись милостиво: почти все дома Тицина остались стоять и после прохождения гуннской орды, но только уже пустыми. Окружавшие Тицин земли не имели в Северной Италии равных себе по плодородию. Некоторое время гунны отъедались в окрестностях ограбленного города. Только когда в этом, еще недавно цветущем, крае не осталось ничего, что можно было бы положить в походный мешок или в рот, гунны лениво поплелись дальше.
Войско Аттилы вышло на превосходную Эмилиеву дорогу, но, по собственной глупости, пользовалось ее удобствами недолго. Гунны поняли наконец, что с каждым шагом они становятся дальше от Паннонии, и ворчание их становилось все громче. Опасаясь бунта, Аттила повернул войско на северо-восток. Введенные в новое заблуждение гунны теперь шли веселее, прославляя своего вождя в песнях, слагаемых на ходу. Наивные, они и не подозревали, что мысли Аттилы по-прежнему занимала не Паннония, а Рим или, при худшем обороте дела, Равенна. Скоро гуннам станет не до песен, трудности нарастали, словно снежный ком, катящийся с гор, по мере удаления от Эмилиевой дороги.
 
Аттила водил гуннов по чужой земле, словно библейский персонаж иудеев по пустыне, и терпеливо ждал, когда в сердцах его воинов вспыхнет древний неукротимый воинственный огонь. На половине пути между Медиоланом и Равенной, воины Аттилы оказались в труднопроходимой местности, среди болот, озер, лесов. Гунны потеряли большую часть ценностей, награбленных по дороге; гибли воины — кто от болезней, кто от усталости, кого-то поглотила ненасытная трясина, но что для кочевников печальнее всего — гибли лошади. Гуннам приходилось пересекать небольшие реки с болотистыми берегами, строить мосты. Как оказалось, римские проводники намеренно повели гуннов по бездорожью, чтобы сберечь Мантую — город, который непременно должен был оказаться на их пути. Гуннов можно было обмануть, но рано или поздно Аттила разоблачал ложь. Проводников ждала мучительная смерть, но Мантуя избежала разорения и гибели.
Наконец, войско Аттилы вышло на огромную равнину, которая у римлян именовалось Амбулейским полем. Через эту местность шли дороги, по которым можно было добраться до Равенны, Рима — в общем, куда угодно. Однако прежде, чем куда-то направиться, гунны, не сговариваясь, не дожидаясь приказа, расположились на отдых. Стоянка затянулась на много дней; уставшим, изголодавшимся лошадям требовалось больше времени, чем людям, чтобы восстановить силы. У гуннов появилась возможность оценить свое положение и осмотреть имущество. Результаты последнего действа огорчили кочевников, потому что огромная добыча большей частью была утоплена в болотах и реках, а многие оставшиеся вещи были повреждены либо безнадежно испорчены. В головах гуннов укреплялась мысль, осторожно поданная их военачальником, что неплохо бы взять Рим. В таком состоянии войско Аттилы и застало римское посольство.
Великий понтифик сбавил шаг, когда приблизился к лагерю гуннов, потому что он не представлял, куда идти. На первый взгляд казалось, что гунны расположились в полном беспорядке, но когда гость углубился в эти лежащие, сидящие толпы вооруженного народа, то обнаружил между ними свободные улицы и целые тракты. Примерно так устраивались римские лагеря. Впрочем, было и существенное отличие; стоянка гуннов не имела внешних защитных сооружений: ни вала, ни рва, ни стены из вбитых в землю кольев. Многочисленность гуннов позволяла им проявлять некоторую беспечность. Долго не думая, Лев выбрал самую широкую дорогу, ведущую к холму.
Льва не особенно интересовала чужая жизнь, но некоторые невольно вставшие перед глазами картины его поразили. Грязные, оборванные люди ели и пили из серебряных, и даже золотых, чаш и кубков. Удивительнее было другое: бесценные вещи валялись где попало, но молодые воины пользовались скромной деревянной и глиняной посудой и не обращали на них внимания. Ни у кого не возникало соблазна потихоньку прибрать к рукам разбросанные повсюду сокровища. То была чужая награда за храбрость, и право на нее священно. Равнодушием к богатству они напоминали непобедимых, лишенных корыстолюбия римлян республиканских времен — когда для доблестных воинов не золото и серебро, а одобрение соотечественников было самой высокой наградой.
Невольно Лев почувствовал симпатию к гуннам за их равнодушие к вещам, которыми страстно желали обладать его единоверцы. Не будучи христианами, эти полудикие люди понимали, что все в этом мире преходяще. Гунны не старались наполнить свои могилы по примеру соседних народов, сокровищами; они не насыпали огромных курганов и холмов над могилами знатных воинов. Они хоронили своих усопших в неприметных местах, сравнивая место погребение с окружающим ландшафтом. Такие действия отнюдь не свидетельствовали о презрении к умершим соплеменникам. Кочевой народ понимал, что завтра они снимутся со стоянки и больше, возможно, никогда не вернутся в эти края. А потому могилы непременно окажутся во власти чужих народов.