Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

— Лучшие воины, каких знала земля, обращаюсь к вам! После побед над таким множеством племен, после того как весь мир, если вы устоите сегодня, будет покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами. Пусть занимается этим либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением — это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся перед нами разноязычные племена: признак страха — защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы же сражайтесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на вестготов. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите все ваши силы и разум, примените ваше оружие! Ранен ли кто — пусть добивается смерти противника, невредим ли — пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему удача утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Я не сомневаюсь в исходе — вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!
Вдохновленные словами предводителя, гунны жаждали только одного — поскорее напасть на врага.
Незадолго до того, как над Каталаунскими полями зазвучала речь Аттилы, римский военачальник роздал последние приказания готовой к бою армии и решил обозреть войско гуннов. Аэция поразила необыкновенная тишина, наступившая за холмом — там, где находились неисчислимые массы врагов, откуда ранее неслись миллионы звуков, сливавшиеся в один сплошной гул. Военачальник, стараясь минуть валявшиеся повсюду трупы, поднялся на холм.
Войско варваров открылось, как на ладони. Оно стояло неподвижно, а впереди на горячем скакуне, который и одного мгновения не мог оставаться недвижимым, восседал человек. Лица его невозможно было различить с дальнего расстояния, но по ситуации Аэций понял, что одинокий всадник и есть Аттила. Лицо предводителя гуннов было обращено к войску, но поднятый его рукой меч указывал прямо на Аэция. Римлянина видело все войско гуннов, но ни один человек не посмел выскочить из строя и помчаться за врагом. Казалось, даже мухи стали летать беззвучно над телами погибших ночью франков и гепидов. Никто не смел прервать речь Аттилы.
Аэций понял, что атака гуннов начнется с минуты на минуту, и поспешил к своим войскам, чтобы ободрить воинов хотя бы несколькими словами:
— Братья! Доблестные готы, аланы, римляне, франки… — перечислял Аэций стоявших в строю воинов, стараясь не забыть и самое малое племя. — Сегодня мы, не имеющие кровного родства, стали братьями, ибо ждет нас единая судьба, единое будущее для всех или… его не будет вовсе. Пред нами не сосед, с которым мы будем бороться за пограничные земли и не противник, с которым предстоит померяться силами, дабы захватить добычу. Сегодня мы вступаем в смертельный бой с силами тьмы, посланными для истребления рода людского. Наградой в этой битве будут не тучные стада животных, не украшенное золотом оружие, но жизни наших отцов, матерей, сестер, коленопреклоненно молящих Господа о спасении. Сражайтесь так яростно, как вы не сражались до сих пор, и никогда не будете сражаться впоследствии! Сегодня в ваших руках судьба всего мира!
Воинственные возгласы на той стороне холма, распугавшие даже ворон — непременных спутников войска, были знаком начала величайшего сражения.
 
"Какую можно сыскать причину, достойную того, чтобы привести в движение такие толпы? — печалится ученый гот Иордан, приступая к описанию битвы. — Какая же ненависть воодушевила всех вооружиться друг против друга? Так уж принято, что род человеческий живет для королей, если по безумному порыву единого ума совершается побоище народов и по воле надменного короля в одно мгновение уничтожается то, что природа производила в течение стольких веков".
Конные массы довольно скоро достигли возвышенности, и, спотыкаясь о трупы гепидов и франков, одолели ее. Войска союзников даже не сдвинулись с места, когда гунны начали спускаться вниз. Аэций сменил тактику и без боя уступил территорию, столь желанную для соперников прошедшей ночью. У Аттилы поведение врага вызвало тревогу, но войско гуннов сочло его обычной трусостью. Пришпорив лошадей, кочевники спешили вперед, в душе надеясь на богатую добычу.
И вот в союзное войско полетел смертоносный дождь из стрел. А за мгновение до этого Аэций приказал всему войску бежать что было сил, навстречу врагу.
Первые ряды римского войска имели хорошие доспехи и щиты и почти не пострадали от смертоносных жал. Более всего досталось слабозащищенным вестготам Теодориха. Но мало кто из гуннов успел выпустить по второй стреле.
Народ умевший делать на коне решительно все, в бою, конечно же, использовал свое искусство верховой езды. Главный успех гунны извлекали из своей убийственной тактики: молниеносная атака, тучи стрел и столь же стремительное отступление. Незатейливое действие повторялось столько раз, сколько требовалось для полного уничтожения противника; при этом потери самих гуннов были ничтожны. Чтобы использовать непревзойденную тактику кочевников, Аттила много дней бродил по Галлии в поисках пригодной равнины.
Теперь оба войска столкнулись, и при столкновении погибло больше пеших из войска Аэция, чем конных воинов Аттилы. Но ситуация скоро изменилась; союзники, следуя замыслу военачальника, слились с войском Аттилы и делали все, чтобы между враждующими сторонами не оставалось свободного пространства, чтобы враг не ускользнул из жестоких объятий. Сеющие ужас и пожинающие врагов, словно хлебные колосья, знаменитые гуннские луки оказались бесполезными деревяшками с костяными накладками. Превосходнейшие всадники, привычные к действиям на просторе, теперь были стеснены со всех сторон и лишены знаменитой гуннской маневренности. В непривычной среде знаменитые воины походили на только что родившихся котят, которых мог обидеть каждый. Задние ряды гуннов напирали на впереди стоящих, надеясь общей мощью сломить вражье войско, коль нет возможности уничтожить его стрельбой из луков, но только валили с ног своих товарищей вместе с лошадьми. В страшной тесноте бесполезными стали даже копья, и только римские мечи работали без устали. Но более всего воинов погибло не от оружия, а было раздавлено лошадьми и людьми. Упавшие случайно уже не поднимались никогда, они задыхались под тяжестью тел, беспрерывно падавших сверху.
Множество воинов Аттилы погибло ужасной смертью; однако досталось и противоположной стороне. Король Теодорих, объезжавший войска, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же воинов. Пророчество гуннского гадателя сбылось, и не его вина, что Аттила на месте Теодориха в мечтах своих видел Аэция. Обычно гибель вождя приводит в смятение подданных и обеспечивает победу противнику, но Аттиле на этот раз не повезло. Вестготы не заметили потери своего короля и продолжали яростно уничтожать во славу его своих же братьев — остготов.
С великим мужеством сражались аланы из войска Аэция, ведомые королем Сангибаном. Лишенные возможности совершить предательство, они видели только один путь спасения: прорубить мечами дорогу в строю противника.
Аттила, видя, что его войско не может сражаться должным образом, подал сигнал отхода. В свою очередь, Аэций прекрасно знал, что удаление огромных конных масс на расстояние полета стрелы сделает гуннов неуязвимыми, а римское войско обрекает на гибель. Римские рожки дружно затрубили сигнал атаки, и он звучал все время, пока шла битва. Войска союзников упорно бежали за отступавшими гуннами, не позволяя им оторваться. И вот уже битва кипит на холме, среди неубранных трупов с ночной битвы. Кони и люди часто о них спотыкаются, и наконец-то погибшие ночью гепиды и франки оказались погребенными под толщей свежих тел.