Театр убийц (СИ)

 - Отпустили значит, – фыркнул Стриин идя по коридору. – В моё время мы учились, даже когда шла генеральная репетиция, – а после тяжело вздохнул, – не справедливо.
 Поворот, еще поворот, за ним прямой отрезок и еще поворот. В первый раз, когда Стриин шел по этим местам, у него в мозгу постоянно гудела тревога, что он идет не туда, что здесь он уже был и просто ходит по кругу, сейчас же он может ходить здесь без всякого света, при этом никуда ни разу не врезавшись и не обо что, не запнувшись. После очередного поворота, Стриин наконец нашел людей, а точнее десять человек наблюдателей, которые, как и он, были приглашены на чей-то экзамен. Как и предполагал актер, в основном тут стояла молодёжь, шушукаясь по углам и как-то странно поглядывая на все еще закрытую дверь зала клятв. Но было здесь и два человека, уже давно вышедших из рядов зеленых юнцов. Первым был сорокатрехлетний Шони Рильт, прозванный змеем, за его мастерские побеги из мест заключения, куда он иногда попадал сам, а иногда и по заданию. Вторым был мастер танцев Аркан Свиф, самый опытный из всех нынешних мастеров, разменявший седьмой десяток, непревзойдённый гуру своего дела и ни разу, не побежденный танцор с парными топориками. Поздоровавшись со всеми присутствующими, актер отошел к стене и прильнув к ней, прямо напротив двери ведущей в зал, стал ждать начала репетиции. Пока все что-то обсуждали между собой, к Стриину, который обдумывал список учеников, готовых стать актерами, подошел мастер Аркан и оперившись нагой о стену встал рядом с ним.
 - Как твои дела, – тихим, словно уставшим, голосом заговорил пожилой мастер, – как твоя ученица?
 - Дела у меня хорошо, – не поворачиваясь начал отвечать Стриин, – работы правда в последнее время очень мало, но в целом неплохо. А что до Астрид, – Стриин замялся, подбирая слова, – у нее тоже все хорошо. Она делает большие успехи, хотя порой подростковый ветер все же задувает ей в голову, не давая ей рассуждать здраво.
 - Не будь строг к этой девушки, все мы когда-то были такими. Тебе ли не знать, что она пережила за столь малый промежуток жизни, – Аркан наклонился и над самым ухом своего бывшего ученика произнес. – Дай ей время, и твоя неуклюжая кошка, превратиться в смертоносную тигрицу.
 - Я жду этот день с нетерпением, – ответил Стриин. – А как дела у вас, мастер, как новое пополнение? Слышал, они тоже делают успехи.  
 - Да какие дела могут быть у старика, – усмехнулся Аркан, – сила и реакции уже не те, суставы ноют, – мастер скосился на ухмыляющегося Стриина, – в общем, старость, не радость. А что до нового поколения, – Аркан поднял глаза к потолку, – времена нынче не спокойные, и это не только из-за войны. Детишки, которые вступают в наши ряды в последнее время, стали куда злее, чем десять лет назад. Они не знают сострадания, любви и жалости, все они уже так или иначе видели смерть, многие выросли под избиения отцов и сверстников, под крики матерей и прохожих, в вечном страхе за свою жизнь. Это их озлобило, сделала чёрствыми и порой безжалостными, дети не должны быть такими. Мне становится страшно за будущее такого мира. Еще пару лет и все мы погрязнем в мире, где слова любовь и сострадание, будут считаться за слабость и подвергаться гонению.
 - Я путешествовал не так много, – заговорил Стриин тихим голосом, когда повисло неловкое молчание, – но я все еще вижу счастье, любовь, заботу. Не так много, как хотелось бы, в этом вы правы, но этим увядающим чувства еще есть место в нашем мире. Поэтому рано вы мастер, ставите крест на нашем проклятом мире. Возможно, мы с вами еще увидит тот день, когда мы и другие нам подобные больше будем не нужны.
 
 - Да, – мастер грустно усмехнулся, – и я надеюсь.
 За разговором, Стриин чуть не пропустил момент, когда дверь, отделяющие наблюдателей от зала клятв, открылась. В ней показался человек, одетый в красно-белый балахон, на голове глубокий капюшон, а на лице белая безликая маска с двумя прорезями для глаз.
 - Прошу вас, – привратник склонился, – генеральная репетиция вот-вот начнется.
 Пока все одиннадцать наблюдателей входили в дверь, привратник так и стоял не шелохнувшись, низко склонившись. Попав в зал, на Стриина нахлынула ностальгия. С момента его экзамена и вступления в ряды актеров прошло уже десять лет, но здесь, ничего не поменялось, все было таким же безукоризненным, как и тогда, когда он сдавал здесь экзамен танцем. Высокий, белый как молоко, потолок, без единой трещины, темно-красные стены, покрытые серебряными завитушками, на них через каждый метр чугунные держатели для факелов. Посередине зала стояла красивая до безумия сцена, сложенная из эбенового дерева, черная как ночь древесина, смотрелась просто замечательно, а приставленные к ней с двух сторон мраморные лесенки, были прекрасным дополнениям картины. Освещалась это театральное чудо с помощью четырех больших чаш, стоявших на красиво изогнутых стойках у каждого угла. Для наблюдателей вокруг сцены стоят одиннадцать кресел, причем расположены они на расстояние, чтобы во время экзамена не возникло желание переговариваться или что-то обсуждать. 
 Обычно, на генеральной сцене было пусто, тренировки проходили на других, более скромных помостах, которых было еще двое на этаже, но сейчас настоль прекрасной глазу конструкции, стояла асимметричная башня, сложенная из всякого мусора: доски, трубы, железные листы, балки и прочий строительный материал, был свален в кучу, уходившую в верх, на добрых семь метров, и не достававшую до потолка каких-то пару сантиметров. Любой, далекий от мира театра, мог бы воскликнуть “что это за уродство?”, но старшие наблюдатели уже догадались, какое испытание ждет ученика и какие трудности он будет испытывать.
 Усевшись на один из стульев, с мягкой спинкой и подлокотниками, к Стриину прилипло какое-то странное чувство тревоги. Он точно знал, что ему ничего не грозит, но что-то определённо случится, только вот что конкретно, чувство тревоги не сообщало. За самопознанием Стриин не увидел, что у противоположной стены, от той, через которую заходили наблюдатели, бесшумно появился привратник, в такой же одежде и маске, что и первый. Постояв неподвижно пару минут, он открыл дверь и склонился в еще более низком поклоне, чем его коллега.
 
 Первым в зал вступила высокая женщина пятидесяти семи лет, в красном, как и все остальные члены комиссии, балахоне, с белыми полосами по бокам. На голове капюшон, с серебряной каймой, руки скрыты в широких рукавах, тоже щедро обшитых серебром, полы наряда заканчивались чуть ли не у щиколоток, от чего ног не было видно, лишь белые плоские туфли с красной бляшкой. Это была, никто иная как Еленара Грин, директор театра двух масок, женщина с железным характером, от которой всегда пахло табаком и вином. Ее хладнокровию и непоколебимости поражались многие, она сохраняла каменное лицо порой в таких ситуациях, в которых у обычного человека уже давно бы поседели волосы или повредился рассудок.