Божественный сумасброд

От звука стрелы Друкпы Кюнле вся земля Ямдрок содрогнулась.
— Отчего это зимой вдруг гремит гром? — дивились люди [74].
— Это звук от стрелы Друкпы Кюнле! — кричали дети.
Приземлилась стрела в Драмокма, округе Тёпа Лунг в Бутане, на крышу дома зажиточного и благочестивого Тёпы Цеванга. Семья выбежала из дома, подумав, что произошло землетрясение, и только обнаружив ещё дрожащую стрелу на фронтоне крыши, они поняли, что сотрясало весь дом. Предчувствие охватило молодую жену Цеванга.
— Не беспокойся напрасно, — сказал Цеванг, — этот знак предвещает нам рождение сына. Вымой руки и отнеси стрелу в дом. — Девушка обернула стрелу в шёлк, принесла в алтарную комнату и положила на алтарь.
Тем временем Друкпа Кюнле в поисках своей стрелы спустился с Нангкаце, пересёк горный перевал Пхагри Тремо Ла [75] и сошёл в южные долины, воистину являющиеся обетованным местом для людей. Невдалеке от горы Воде, что между Пхагри и Паро, ему повстречались несколько путешественников, расположившихся лагерем у горы. На вопрос, можно ли ему присоединиться к ним, они указали на место у входа в пещеру. Перед тем как лечь спать, он услышал их бормотание: "Будь благосклонен к нам, владыка демон Водё!"
Перед тем как отойти ко сну, Лама произнёс: "Да будет благосклонно моё "это"!"
Посреди ночи его сон прервал свирепый демон с развевающимися но ветру волосами.
— Что же за "это" такое, к чьей благосклонности ты взывал?! — набросился он на Кюнле. — Покажи же мне его!
— А вот оно! — ответил Лама, показывая демону свой твёрдый как сталь член.
— О! Голова как яйцо, сам как рыба, а низ — как свиное рыло, — воскликнул демон, — что же это за диковинный зверь?
— Это я тебе сейчас покажу, — крикнул Кюнле, направил свой Пламенный Алмаз Мудрости на демона и с такой силой ткнул им тому в морду, что выбил ему все зубы.
Демон обратился было в бегство, однако затем вернулся в миролюбивом состоянии духа. Лама изложил ему Учение и, взяв с него связывающие обещания, обязал демона служить Буддам. С тех пор демон Водё больше никогда не причинял вреда путешественникам [76].
Ниже Шингкхараба (в направлении Паро) Лама отыскал то место, где, как он знал, обитала демоница, пожирающая человеческое мясо. Он подождал под деревом, и наконец она приблизилась к нему под видом прекрасной женщины.
— Откуда ты? — спросила она.
— Из Тибета, — ответил ей Лама. — А ты? Где твой дом, и что ты тут делаешь?
— Я живу на перевале и спускаюсь в долину в поисках пищи и одежды.
— Чем ты питаешься и какие платья ты носишь? — продолжал спрашивать Лама.
— Я ем человечье мясо и одеваюсь в человечью кожу, — ответила она угрожающе.
— Тогда накинь это! — сказал Лама, растянул в длину свою крайнюю плоть и обернул в неё девушку.
— Пусть в будущем ты не сможешь пошевелиться, не промокнув до костей от дождя летом и не закоченев от холода зимой.
Так демоница, вследствие благословения Ламы, наложившего на неё такой заговор, не могла больше причинить никакого вреда людям.
Пока Лама спускался с Чхуюл в восточный округ Паро, слава о нём обогнала его как блеск предрассветных сумерек возвещает о восходе солнца. По пути он встретил старуху, которой было как минимум лет сто. Она обходила ступу, бормотала мантру Мани и молила о благословении Ламы.
— Какому Ламе ты молишься? — спросил её Кюнле.
— Друкпе Кюнле, — ответила она.
— Видела ли ты его хоть раз?
— Нет, я его никогда не видела, но с тех пор, как я услышала о нём несколько историй, я очень ему доверяю, — ответила старуха.
— Что бы ты сделала, если б он сейчас стоял перед тобой?
— Я старая женщина, и тело моё немощно, так что его я не могла бы поднести его ему. Но у меня дома есть чанг и пища, их бы я ему и поднесла, — сказала она. — Но вряд ли мне выпадет на долю большее счастье, чем услышать его имя.
 
Лама открылся ей, и она расплакалась от радости и коснулась лбом его стоп.
— В этой жизни и в последующих я принимаю в тебе Прибежище! — повторяла она снова и снова.
Затем она провела его к себе в дом и дала семь мер чанга, которые у неё были готовы.
Пока он пил, она спросила, нельзя ли ей позвать своих соседок, таких же старых вдов, как и она, чтобы они могли выразить ему своё почтение. Лама согласился, и чуть позже пришли старухи, каждая с кружкой чанга в качестве подношения Ламе.
Спустя некоторое время, изрядно опьянев, он подозвал хозяйку дома:
— Насколько сильно ты в действительности мне доверяешь? — спросил он её.
— Доверие моё безгранично, — услышал он в ответ, — если хочешь мою жизнь, — возьми её!
— Ты действительно отдала бы мне свою жизнь? — спросил Лама с особым упором.
— Я всё сделаю для тебя! — утверждала старуха. Зная, что её срок пришёл и что посланники Владыки Смерти заберут её не позднее как этой ночью, Друкпа Кюнле распорядился:
— Если ты готова к смерти, подними руки и покажи мне свои рёбра.
Она сделала, что ей было велено, а Лама выхватил стрелу и лук и выстрелил. Увидев, как стрела пронзила её насквозь, старухи заорали:
— Убийца! Убийца! Бежим! Бежим! — и разбежались во все стороны.
Позже собралась толпа соседей, и они стояли, растерянные и безмолвные. Один из них принялся ругать Ламу:
— Ты — подлый дикарь из Тибета! Убийца! Зачем ты убил эту безобидную старуху?
Остальные плакали и причитали.
— Он мой Лама, которому я безгранично доверяю, — прошептала лежащая на полу старуха. — Он — мой лучший друг. Не считайте его врагом!
И сказав так, она умерла.
Лама отнёс её тело в кладовку и положил на лавку; затем он опечатал дверь, наказав людям присматривать за тем, чтобы она оставалась заперта в течении семи дней, до тех пор, пока он не вернётся.
Однако через шесть дней домой вернулся сын старухи, и ему рассказали, как его мать приняла какого-то нищего из Тибета за Друкпу Кюнле и как тот, напившись, убил её и запер её тело в кладовке.
— Ах эти подлые тибетцы! — негодовал сын. — Они приходят сюда, требуя нашего гостеприимства, убивают своих благодетелей, и к тому же ещё запирают трупы их жертв, чтобы те гнили!
Однако стоило ему изломать дверь, как оттуда, к его удивлению, распространился приятный аромат, а мёртвое тело вплоть до большого пальца правой ноги превратилось в радужный свет. В этот момент вернулся Лама:
— А кха кха! Открыли дверь прежде срока, и из-за этого остался палец! — сказал он.
Несчастный сын онемел от неожиданности, а когда снова пришёл в себя, преисполнившись доверия, принялся благодарить Ламу.
— Благодарен ты или нет — это не важно, — сказал ему Лама. — Гораздо важнее то, что твоя мать находится теперь в Чистой Стране Будд.
Спустившись с долины Паро и шествуя и направлении индийской равнины, Лама проходил мимо дома, где справлялись поминки по старой женщине по имени Акьи. Родственники умершей заметили его, когда он проходил мимо, и пригласили выпить с ними.
— Приятно попить чанг в это жаркое время года, — сказал он и, не сходя с места, принялся запрокидывать кружку за кружкой. Когда он был совершенно пьян, ему сказали:
— Ты всё-таки святой человек, верно? После того, как ты теперь выпил так много чанга, ты определённо мог бы отнести труп на кладбище.
— Вы негодяи! — выругался он. — Я же всё-таки не какой-то нищий, что берётся за самую низкую работу. Разве вы не знаете пословицы: "Хоть и наелся досыта, я не потащу трупа, хоть и счастлив, не стану мять глину".
— Прости, — ответили они, — ты совершенно нрав. Но для старухи было бы большим счастьем, если бы ты помог ей в бардо [77].
— Ях! Ях! — сказал Лама. — Коли так, я позабочусь об этом. Ну, где кладбище?