Лето на чужой планете (СИ)

  
Глава 8
 
Ночи сменялись днями, проливные дожди — невыносимой жарой. Немощёные улицы посёлка то раскисали в кашу, то клубились мелкой жёлтой пылью, от которой щекотало в носу и неудержимо хотелось чихать.
Флегматичные улитки неутомимо поедали виноград. Породистые папашины свиньи исправно толстели. Одна принесла среди ночи дюжину крепких проворных поросят. Папаша по этому поводу устроил праздник и приговорил бутылку настойки.
Отошла сладкая кореника в лесном болотце, зато поспевали вороньи яблоки. Усталые фермеры едва успевали отгонять от деревьев обнаглевших прожорливых птиц.
Кукурузные стебли клонились к земле под тяжестью жёлтых початков. Урожай обещал быть богатым. Мельничные жернова с нетерпением ожидали первой жатвы.
А корабль по-прежнему кружил над Местрией.
Папаша как будто смирился с моей учёбой. Даже выделил мне комнату — бывшую кладовку в столярке. За два дня я, надрываясь, вытащил из неё весь хлам. Куча получилась вровень с крышей дома. Как это всё помещалось в кладовке — ума не приложу. Интереса ради я попытался впихнуть хлам обратно, так влезла едва ли четверть.
Само собой, взять и просто выкинуть всё это барахло было не в характере отца. Он — рачительный хозяин. Даже мои позапрошлогодние ботинки приспособил на огородное пугало. Да ещё ворчал, что они драные, и продать их нельзя.
Пришлось всё разобрать, починить сломанное, укрепить расшатанное и заменить сгнившее. Занимался этим, разумеется, я — комнату-то мне обещали.
Покончив с уборкой, я принялся было мастерить мебель. Папаша скептически поглядел на мои старания, выругался и решил взяться за дело сам.
Пастор Свен сказал душевную проповедь о бескрайней Вселенной, которая открывает нам свои материнские объятья, благодаря милости Создателя. Я сильно сомневался, что Вселенная не может прожить без кукурузы, свиней и кислого вина, но вышло у пастора красиво. Женщины расчувствовались до слёз. Я даже пожалел, что не надел на службу калоши.
Народу в церкви собралось больше обычного. Весь посёлок уже знал о прилёте корабля. Слухи ходили самые разные, и всем хотелось узнать мнение Создателя. А кто растолкует его лучше, чем пастор?
Многие ждали, что дядька Томаш выкинет что-нибудь этакое. Но он пришёл в свежей рубашке, начищенном сапоге, трезвый и благостный, как ангел в день Творения. Любители повеселиться заметно расстроились — одной привычной забавой у них стало меньше.
А я попросту порадовался за дядьку Томаша и тётю Джуди.
Мы с тётей Джуди успели-таки разок сходить к реке за глиной. Как раз в тот день у нас опоросилась свинья, и папаше недосуг было приглядывать за мной — он праздновал поросячий день рождения.
Мы оставили тачку на обрывистом берегу и спустились к быстро текущей воде. Глина здесь выступала прямо на поверхность — только бери, да откалывай тяжёлые слипшиеся куски. Труднее всего было таскать её вёдрами наверх — и как тётя Джуди справлялась с этим сама? Ума не приложу.
День был солнечный, и я обливался потом. Под нависшими кустами изредка сонно всплёскивала крупная рыба. Над водой носились белобрюхие летучие мыши — у них подрастали детёныши, и родители трудились без устали, чтобы прокормить потомство.
Глина для посуды была тёмно-коричневая, жирная и липкая. Но тётя Джуди показала мне и другую глину, бело-голубоватую. Для горшков она не годилась, но замечательно подходила, чтобы обмазывать изнутри печные топки и дымоходы.
Стип Брэндон всё ещё лежал в доме доктора Ханса. Он уже начал вставать и выходил на улицу, но домой Ханс его пока не отпускал. Остальные Брэндоны совсем не появлялись в посёлке. А может, это мне везло, и я с ними не встречался.
Я собрался с духом и навестил Стипа. Он посмотрел на меня пустыми глазами и вяло поздоровался. По просьбе доктора Ханса я начал рассказывать ему поселковые новости, но скоро заметил, что Стип не слушает. Равнодушным взглядом он следил за стрекозой, которая перепархивала с одной травинки на другую, трепеща слюдяными крыльями.
 
Стрекоза полетела за угол дома. Стип поднялся и пошёл за нею, не дослушав меня. Походка у него стала странная — он дёргал плечом и подволакивал ногу.
У меня комок подкатил к горлу. Хоть Стип и получил по заслугам, но я чувствовал себя виноватым. И помочь ничем не мог. Я тихо вышел за калитку и отправился к Лине.
С Линой мы виделись каждый день. Я сам не понимал, как это получилось — только что были врозь, и вдруг уже всё время вместе. Мы вдвоём ходили в школу и обратно, я провожал её домой. Целовались у калитки — нежно и долго. Но дальше отношения не заходили. Наверное, я ощущал, что следующий шаг уже будет безвозвратным. Как будто стоял на берегу заводи и медлил. А Лина не хотела меня торопить. Ей было важно, чтобы этот шаг я сделал сам, по своей воле.
Иногда я чувствовал духоту, словно перед грозой. Воздух становился вязким, было трудно дышать. Я бился в нём, как муха в ягодном киселе и никак не мог вынырнуть.
***
Я помогал Говарду закрепить солнечные батареи на крыше школы. Раньше Интен раз в неделю вешал их на ветку яблони. Но теперь связь с кораблём держали постоянно, а на дерево всё время не налазаешься.
Лина и Матильда возились с обедом, а Интен стоял на поляне, задрав голову, и всё время спрашивал, не надо ли нам чего. Ему тоже хотелось поучаствовать в работе, но он боялся высоты.
С неба жарило солнце, крыша нагрелась. От неё шла такая волна тепла, что воздух дрожал и переливался. Мы стянули с себя рубахи, а штаны закатали до колен, и всё равно было жарко.
Батареи мы крепили на южном скате крыши, чтобы на них попадало как можно больше солнца. Ноги скользили по звонкой глиняной черепице. Чтобы не упасть, мы обвязались верёвками и закрепили их на коньке крыши.
— Как твои родители, больше не возражают против учёбы? — спросил Говард. Он уже знал о нашем с папашей противостоянии.
Мы отдыхали, сидя возле печной трубы, из которой шёл вкусно пахнущий дымок. Я старался укрыться в её тени или хотя бы спрятать голову.
— Мама всегда была за меня. А папаше теперь всё равно.
Отец, действительно, в последнее время сбавил нажим. Не заваливал работой больше обычного и ничего не говорил, когда я собирался в школу. Чаще всего он делал вид, что вообще не замечает меня.
— Ты действительно собираешься стать учителем? Или это просто аргумент в споре с отцом?
Говард умел спрашивать так, чтобы собеседнику не хотелось отвечать наобум. Поэтому я честно подумал и сказал:
— Хочу. В этом есть смысл. А какой смысл всю жизнь возиться в навозе?
Говард покачал головой.
— Смысл есть во всём, Ал. Но каждый ищет то, что ему по душе. Ладно, давай заканчивать.
Чтобы не дырявить черепицу, мы перекинули через конёк крыши деревянную раму. А уже на неё закрепили батареи. Получилась надёжная съёмная конструкция. Провод от неё спускался по водосточному жёлобу и исчезал в окне кабинета.
— А вы научите меня своей профессии? — спросил я Говарда, когда мы слезли на землю.
— Научу. Но, думаю, есть более правильный путь.
Лина принесла нам кувшин холодного морса, прямо из погреба. Я жадно выпил кружку, потом ещё одну.
— Ал, ну что ты делаешь? — сказала Лина, отбирая у меня кувшин. — Простудишься, придётся доктору Хансу тебя лечить.
Говард пил морс маленькими глотками, не торопясь, и глядел на нас с улыбкой.
После обеда мы принялись устанавливать антенну. Соорудили мачту из соснового ствола и решили закрепить её к фронтону дома, чтобы обойтись без растяжек. Говард надеялся, что высокая антенна поможет улучшить качество связи.
Я копал яму под основание. Земля рядом с фундаментом была плотно утрамбована, копалось тяжело. Да ещё и камни попадались. Сперва я рыхлил землю заступом, затем выгребал лопатой. Говард с Интеном в это время крепили к мачте проволочную антенну.
Устав копать, я спросил Говарда:
— Что вы имели в виду, когда говорили про другой путь?