Холодные песни
…
А что, если нет никакой бездны? Нет глубины, сотканной из пустоты и звезд, взгляд которой способен…
Что, если есть только человек?
…
Что, если в иллюминаторе только мы?
Мы и плесень.
Дрожь
1. РАДИКИспуганным сердцем набухало лето, в горле семнадцатилетнего Радика Шарипова комом стояла любовь, под городом жила ракообразная тварь. Ужасный монстр с четырьмя глазами, усиками и щупальцами на голове, утащивший в разлом тетю Одиху.
«Если бы не землетрясение, я бы не встретил Лилю», – часто думал Радик.
«Если бы не землетрясение, не погибла бы тетя», – тянула мысль-противовес.
«Ничего не вернуть, – звучал в голове родной голос, – хватай то, что есть». Одиха всегда находила нужные слова, умела успокоить, приподнять над лёссовой пылью ташкентских дворов. Смерть не отняла у нее этот дар.
Лиля жила в двухъярусном вагончике на участке с надписью «Стройпоезд Волгоградской области». Радик заприметил ее на стройке: кареглазую, белокурую, самую красивую девушку в Ташкенте! Подойти и пригласить на танцы решался долго; наблюдал, как она работает, как болтает с низенькой подругой, которая – чем? как? – сразу понравилась Элеру.
– Две взял? – спросил Радик.
– Ага. – Друг потряс доказательством. Внутри пакета нетерпеливо, тяжело постукивало: Элер завернул бутылки в газету. – С тебя лимонад и мороженое.
– Заметано. Главное, про магнитуду и афтершоки девчонкам не впрягай.
– Ну о-очень смешно.
Отец Элера работал техником на Ташкентской сейсмостанции и редкими кухонными вечерами делился с семьей подноготной катастрофы. Элер впитывал, чтобы потом похвалиться перед Радиком:
– Пять и два магнитуда была при первом толчке. По шкале Рихтера – так сейчас сейсмические волны меряют. Это не много, но тряхануло крепко, потому что очаг неглубоко, сечешь?
Пройдясь по смолкающим улицам – вечером и ночью запретили движение транспорта, чтобы не поднимать пыль, – друзья дотопали до некрашеного занозистого забора. Строительный городок охраняли милиция и добровольные патрули.
– Слышь, Эл. Что с Дюймовочкой делать будешь? – справился Радик, устраиваясь в теньке. – Зерном кормить?
– Поцелуями, – светился Элер.
– В макушку?
– У меня-то план готов. А у тебя, Рад? Хочешь про большие неприступные сиськи покумекать?
Радик пригрозил кулаком.
Уже которое утро он просыпался с мыслями о Лиле (иногда они прятались за окалиной кошмара, в котором гигантский жук забирал тетю Одиху в подземное царство). Открывал глаза, смотрел на старую арабскую картину, которую вернул на стену после первого, самого сильного подземного удара, и мечтательно улыбался.
«Если бы не землетрясение…»
В ту ночь он пробудился от толчка. Дом словно наградили увесистым пинком. Радик увидел, как падает за кровать картина, услышал, как валятся с насиженных мест вещи. «Война! Сынок, вставай!» – причитала мама. Они выбежали во двор, в поднявшуюся пыль и многоголосье. Кто-то кричал про бомбардировку, кто-то про оставшиеся в квартире документы, кто-то про обрыв телефонной линии. От пыли щипало в глазах. Трещали деревья и здания. С фасадов валились гипсовая лепка и штукатурка. Радик ощутил, как на него переползает общий панический страх. Люди выстроились посередине улицы – змейка между рядами домов. «Беги к тете», – сказала мама, и он побежал. По старому городу будто прошлись авиационные бомбы: от универмага остался огрызок торцевой стены, стрелки на больших часах остановились на пяти двадцати трех. Приближаясь к дому Одихи, он услышал грохот, дорога под ногами пружинила и стонала. По улице стучали гусеницы невидимых танков. А затем он увидел дом тети и…
– Идут, – толкнул локтем Элер.
Девчонки приближались со стороны ворот. У маленькой Светы были открытое детское личико и алые губы. Рядом с Лилей она казалась милым, но все-таки придатком к красоте подруги.
– Заждались? – спросила Лиля. Поверх синего платья она надела кофту сочного апельсинового оттенка.
– Немного… – начал было Радик.
– И вечность готовы! – пропел, перебивая, Элер. – Вино будете?
Света прыснула в кулачок. Лиля прищурилась.
– Чуть-чуть.
Радик потянул пакет из рук Элера.
До парка, расположившегося за авиационным техникумом, добрались через час.
Лавки облюбовала молодежь: парни нависали над девушками или сидели на корточках у острых коленок. Возле мусорных урн валялись смятые пачки, окурки, этикетки от пломбира. Проходя мимо здания игротеки, Элер ударился в воспоминания:
– Когда я был маленьким, сюда один чудак заглядывал. Коллекционер. Приносил игрушки разные, показывал всем. За уши отец не мог меня оттянуть. И пляшущие медведи, и поющие птицы, и хлопающие тарелками обезьяны…
– Сказка! – радовалась Света. И так просто у них с Элером складывалось, что и впрямь сказка, словно всю жизнь друг друга знают.
На танцплощадке кипело и плясало. Мелкота висела на заборе, смеясь и тыкая пальцами в старших братьев и сестер. Объявление на кассе предупреждало, что в джинсах вход воспрещен. Стоящие полукругом лавочки пестрели яркими оттенками платьев.
Объявили белый танец, и Света потащила Элера в центр площадки. Лиля смотрела на подругу и задумчиво улыбалась. Радик искал взглядом тележку мороженого, но находил лишь милиционеров.
– Следующий медленный наш, – сказал он, решившись.
– Хорошо, – ответила она.
Ждать пришлось пять быстрых танцев, а потом, после уместившегося в одно мгновение медляка, пахнущего ее волосами, они пили лимонад и ели мороженое.
Гремели колонки. В воздухе звенел девичий смех.
Радик смотрел на Лилю. Полногрудую девушку, чьи белокурые волосы рассыпались по оранжевым плечам. Она указала пальцем на сцену и что-то прощебетала. Он не расслышал, хотел переспросить, но вдруг что-то почувствовал, оглянулся и увидел, что на Лилю пялятся стоящие у ступенек эстрады парни. Один широколобый, коренастый, с загорелым лицом. Другой – низенький, плосколицый, с маленькими глазками. Широколобый кивнул товарищу, провел ладонью по ежику волос и стал протискиваться сквозь кучку подростков.
Радика охватил гадкий, размягчающий мышцы страх.
Парень приблизился.
– Потанцуем? – спросил он у Лили.
Она глянула на него, слегка приподняла брови, усмехнулась глазами и покачала головой:
– Извините.
– Ты с этим? – Широколобый кивнул на Радика. Сзади маячил плосколицый.
– А что? – с вызовом спросила Лиля.
У Радика пересохло во рту. Он искал в себе силу и презрение, чтобы сдвинуться с места, что-то сделать, сказать. Поиски затягивались.
– Танцевать с тобой хочу.
Наглец протянул руку к запястью девушки. Лиля завела руку за спину.
– Отвали! – выдохнул Радик, закрывая собой Лилю.
– О, подружка заговорила! – оскалился широколобый.
Плосколицый хохотнул:
– Отойди, пацанчик, по-доброму советую.
Руки и ноги Радика мелко вибрировали, но он надеялся, что это не заметно остальным.
– А не то что?
Как он ненавидел этот страх, эту слабость в теле! Он дрался давно, в пятом или шестом классе, дрался из-за боязни унижения, потому что все смотрели, гоготали, стравливали. Победил, разбил задире губу, порвал рубашку, но колотился каждый раз при новой встрече, не знал, как себя вести, если окатят злобой, угрозами, жил вязким ожиданием падения. И ничего не мог с собой поделать, а ведь и в драмкружок подался, чтобы перестроиться, научиться если не быть храбрым, то хотя бы играть роль храбреца. Кино закрутило, увлекло, снимать стали, с Кудратом Ходжаевым познакомился, с Хикматом Латыповым, зимой кинопробы прошел в фильм «Смелость» – вот ирония, обхохочешься. Стихия не отменила съемок, лишь обновила декорации, толпы зевак собирались на разрушенных улицах, а в устоявшем здании «Узбекфильма» кипела работа. Правда, старались без нужды внутри не задерживаться. Радик делал вид, что нисколечко не боится, – крепкие стены, крепкие нервы, но все это было напускным.