Верь мне (СИ)

Нам нужен этот тайм-аут. Согласен.
Только вот когда Соня покидает поле моего зрения, у меня, блядь, не получается упиваться облегчением. Я чувствую и, кажется, слышу, как мой сердечный ритм выравнивается в прямую смертельную линию. Все это настолько знакомо, что уже даже на инстинктах не пугает. Страшно становится, когда эта ебанутая мышца совершает рывок за рывком, самостоятельно себя откачивая, и принимается долбить мне в ребра, с явным намерением проломить путь наружу.
– Прошу прощения, – выдаю сипом, словно успел простыть. И якобы неспешно поднимаюсь. – Сделаю пару звонков, пока на телефоне остался заряд.
Еще до того, как я разворачиваюсь к выходу, Тоха с Чарой в синхрон хмыкают. Остальные Чарушины не издают ни звука, но именно их молчание сейчас значительнее любых комментариев. Оно ложится мне на плечи тяжестью. Должно бы остановить, наверное… Но… Ни хрена.
Целенаправленна ли моя ложь? Нет. У меня действительно есть необходимость связаться с несколькими сотрудниками. Кроме того, планирую прокурить мозги и охладить кровь.
Только вот с каждым шагом во мрак чистота моих помыслов мутнеет. За грудиной что-то раскалывается. Там становится горячо и больно настолько, что у меня увлажняются глаза и срывается дыхание. Когда все так рьяно бурлит, тяжело определить источник этих ощущений. Но даже если предположить, что расползлись раны, которые чуть больше трех недель назад так старательно латали хирурги, остановиться я уже не могу.
Я забываю о работе и чертовых сигаретах. Забываю о решении держать с Соней дистанцию. Забываю о том, что должен уважать ее чувства и выставленные границы.
Пересекая гостиную, я иду в комнату к Солнышку с прямым намерением спросить, реально ли то, что я увидел сегодня в ее глазах.
«Ты меня любишь?» – крайне стремный вопрос.
Но, если есть хоть крохотный шанс получить положительный ответ, я готов переступить через свою гордыню.
И, клянусь, я это делаю.
Перемахиваю без колебаний коридор и оказываюсь у Сони в комнате. Только вот, стоит ей обернуться, я тупо теряю способность говорить.
Шок в глазах Солнышка настолько сильный, что ничего кроме него увидеть невозможно. Едва я это осознаю, на голову мне обрушивается страх весом с четырехтонную плиту.
– Почему ты здесь?
Она задает этот вопрос несколько раз. А я, мать вашу, просто не знаю, что ей ответить. В попытках протиснуться свозь толщу нашего общего потрясения и увидеть те самые чувства, что заставили меня сюда явиться, шагаю к Соне, пока не удается ее коснуться.
И да… Боже, да!
Она содрогается и выдает взглядом головокружительный поток эмоций.
– Почему?..
– Потому что не могу сдержать свое слово, – признаю свою слабость конкретно перед ней. – Соня… Я все понимаю, но… – выдох, который я совершаю, мог бы быть последним. Очень сложно собраться с мыслями и найти слова, которые бы не звучали как мольба. Ведь мне не нужна ее жалость. Мне нужна ее любовь. Пауза перед последним шагом навстречу к Соне Богдановой, как в той самой песне, длиннее жизни. Трудно сказать, сколько ударов сердца разбивают мне грудь, прежде чем я решаюсь и преобразовываю свои мечты в предложение: – Будь снова моей. Навсегда.
И…
Соня горько всхлипывает, издает еще какой-то непонятный сдавленный звук, резко втягивает воздух и… разражается слезами.
В моей груди прокатывается огненный шар. Мигом сжигая чувствительную слизистую, он оставляет после себя уже знакомую боль.
Я прикрываю глаза, судорожно перевожу дыхание и отступаю.
– Понял. Прости, – хриплю я со всей ебаной мужественностью, которая у меня, блядь, есть.
Мне, сука, больно. Больнее, чем было, когда я реально подыхал от пулевых. Все тело дрожит, но я делаю вид, что ничего этого нет.
– Прости, – давлю еще тише. – Я не должен был…
Разворачиваюсь, чтобы оставить ее в покое. Делаю шаг и застываю, когда Соня вдруг ловит меня за руку. Под кожей моментально несется ток.
– Ничего ты не понял, – шепчет она вроде как сердито.
Я делаю вдох. Грудь тяжело, но крайне сильно раздувается. За ребра будто инородные существа зарвались. Я не могу их вытолкнуть. В принципе пошевелиться неспособен, пока они устраивают внутри меня гребаный бунт.
 
– Если ты думаешь, что я не справлюсь с твоим отказом… Знай, я справлюсь, – цежу сквозь зубы, не потому что злюсь. А потому что едва дышу сквозь эту чертову боль. – В общем, не стоит обо мне беспокоиться. Все нормально.
– О, поверь, дело не в беспокойстве! – толкает Соня почти разъяренно. При этом она, блядь, продолжает плакать и держать меня за руку. – Саша, ты совсем дурак, что ли?! – выпаливает на разгоне истерики. Догадываюсь, что это должен был быть крик. Если бы у нее хватило сил… Блядь. – Значит, Даня был прав… Ты реально боишься моей жалости? Если так, то прими экстренное сообщение: я не собираюсь тебя жалеть! Я тебя, черт возьми, хочу поколотить!
Дернув меня за руку, полагает, что никакого воздействия на меня не производит. А потому явно намеренно впивается ногтями мне в кожу. Я стискиваю челюсти и молча терплю. Даже когда Соня встает передо мной, чтобы долбануть меня кулаками в грудь, не двигаюсь. Охреневаю, но не шевелюсь.
Она плачет и продолжает меня колотить до тех пор, пока не выдыхается из сил.
– Боже… Боже… – ловит губами воздух. – Саша… Саша! Ты, блин… Ты собираешься просто стоять?
Я облизываю губы, сглатываю и слегка морщусь, чтобы пережить обширное жжение, которое охватывает не только тот участок груди, где Соня прошлась, но и все мое тело.
– Я ни хрена… – выдаю растерянно и глухо. Прикусывая язык, торможу себя, чтобы избавиться от мата, который, хоть и рвется сам собой, кажется сейчас совершенно неуместным. – Я слишком много раз ошибался… Я не знаю, что делать… – выталкиваю так же тяжело. Мне нужны конкретные подсказки. – Что ты хочешь, Сонь? Просто озвучь, что я должен сделать?
Она смеется и снова плачет.
– Может, обнять меня? Ты задолжал мне много объятий.
Сразу после этого я слышу рваный скрипучий выдох. Но не сразу понимаю, что он принадлежит мне.
Наши взгляды встречаются.
В моей голове образуется космос, и перед глазами начинают взрываться звезды.
Я кладу ладони Солнышку на талию. Обнимаю ее, словно бы невзначай, чтобы сохранить хоть какое-то, мать вашу, равновесие. Но она шагает вплотную, вжимается в меня всем телом, и у меня, блядь, выбивает дух. Очевидно, чертово сердце все же пробило в моей груди дыру, и только близкий контакт с Соней не позволяет ему вывалиться, на хрен, на пол.
– Саша… – шепчет она, прочесывая пальцами кожу на моем затылке. – Боже, Саша… Как я все это время хотела тебя обнять… Как же мне это было нужно… Ты не представляешь…
Она права. Я не представляю, потому что упорно старался не допускать подобных мыслей. А сейчас… Я не знаю, смогу ли ее теперь отпустить.
Меня колотит от резких перепадов температуры, которые происходили в моем теле. Но это не то, что могло бы меня сейчас хоть немного беспокоить.
Едва Соня отстраняется, я собираю остатки своей смелости и с неприсущей моему характеру откровенностью вскрываю перед ней свое гнилое нутро.
– Ты называла меня рогатым принцем. Минотавром. Я злился. Но по правде… Соня, я чувствовал и до сих пор чувствую себя этим чертовым монстром. Заточенным, мать вашу, в лабиринте.
– Боже, Саша… – шепчет она, кусая губы, чтобы сдержать слезы.
– Я люблю тебя, Соня, – выдыхаю, теряя немалую часть отмеренных мне годов. – Я люблю тебя больше жизни! Но я, блядь, до сих пор блуждаю в той темноте. Добровольно. Потому что не знаю, хочешь ли ты, чтобы я оттуда вышел.
– Ты шутишь… – выплескивает она со слезами.
– Если то, что ты сказала мне на моей фальшивой свадьбе, в силе, дай знать, и я просто уйду. Навсегда, – выдаю достаточно ровно, будто это на самом деле не смертельно. – Если же… Если ты все еще любишь, как мне сегодня показалось… Соня, брось мне этот пресловутый клубок.