Верь мне (СИ)

Пусть бы уже чем угодно занимался… Делал с компанией отца, что вздумается… Женился на ком хочет… Только не война с Машталерами!
Господи, только не это!
Но, как я уже успела убедиться, самый страшный кошмар всегда сбывается.
«Что же ты наделал, сынок? Что же ты наделал?», – сокрушаюсь, заливаясь слезами.
Все, что беспокоило ранее, отходит на второй план. Господи, да даже не на второй… Так далеко, что часть непримиримых эмоций попросту теряется.
Если Игнатий узнает… Когда он узнает… Когда просечет все Машталер… А тут еще эта свадьба… Что будет? Что Саша задумал? Господи… Как это теперь останавливать?!
Мне нескоро удается собрать себя в кучу. Наверное, если бы не осознание того, что сын должен вот-вот вернуться домой, я бы еще долго валялась там, куда меня сама жизнь опрокинула на задницу.
Умываюсь, уничтожая поплывшие следы косметики. Расчесываюсь и привожу в порядок одежду. Горсть таблеток для понижения артериального давления никак не хочет продвигаться по пути следования в желудок. Те встают в горле удушающим комом. Приходится выпить много воды и съесть найденный у сына кусок подсохшей пиццы. Следом еще стакан воды выпиваю. Лишь после этого могу спокойно дышать и трезво думать.
Встаю у окна и принимаюсь ждать. Хуже этого, как говорится, только кого-то догонять. Но ничего другого мне не остается. Тереблю пальцами нательный крестик и беспомощно смотрю в темнеющий двор.
Какой кошмар… Столько времени прошло, а у него в квартире до сих пор ее вещи… На видных местах… Будто и не уезжала… Пижама под подушкой… Не смею выбросить, хоть желание все уничтожить велико…
Что ж такое?.. Как дальше быть-то? Что делать? На чем фокусироваться?
– Не остынет он. Если бы мог перегореть, уже бы справился, – вновь голос Тимофея из глубин моей памяти подрывает последние нервы. – По-твоему больше не будет, Люда. Один шанс спасти отношения с сыном – встать на его сторону.
– Думаешь, этот шанс еще есть?
Сколько же ночей я задавалась этим вопросом! Ответа не находила. Но если есть хоть один процент, готова попытаться. На себя плевать уже. Все неважно. Господи, мне бы только чтобы Саша уцелел. Если бы зависело от меня, в эту же секунду жизнь свою отдала.
Мальчик мой… Сынок… Что же ты наделал?..
Что же…
Что же все мы наделали?
Когда во дворе, наконец, появляется новенькая машина сына, сердце сжимается с такой силой, что кажется, взглянуть ему снова в глаза так и не успею. Сама не знаю, каким чудом все-таки преодолеваю первый, несомненно, пугающий приступ.
Иду к столу, чтобы налить себе еще стакан воды. Пока выпиваю, Саша входит в квартиру. Включает верхний свет, который я, ограничившись напольным торшером, трогать не стала.
Удивленным сын не выглядит. Ему как будто даже безразлично.
Только вот в его воспаленных блестящих глазах, в каждой его черточке, в каждом движении горит, словно неизлечимый недуг, боль. Вижу это, и сердце подвергается второму испытанию на прочность. Его разрывает на части. Дышать нереально. И спросить, что случилось, возможности нет. Знаю, что делиться не станет. Замкнется еще глубже в себе.
Эта девчонка снова в городе… Неужели из-за нее так пылает? Снова? Сколько можно?!
– Что ты здесь делаешь, мама? – выдает глухо, почти так же удушающе безжизненно, как звучал до мая.
Содрогаясь, обхватываю себя руками.
– Нам нужно поговорить.
– Не нужно, – бросает это и уходит.
Поколебавшись, следую в спальню за ним.
– Саша… – выдыхаю и замираю.
В ступоре наблюдаю за тем, как достает из сейфа тот самый пистолет, который Игнатий потерял по пьяни еще в феврале. Значит, все-таки здесь… И молчал.
Господи…
– Что ты делаешь, сынок? – начинаю как можно спокойнее. Из-за того, что пытаюсь скрыть эмоции, голос даже чересчур сухо звучит. – Во что ты ввязываешься, Саша? Что творишь? Ты не имеешь ни малейшего понятия, против кого собрался воевать. Ты не справишься.
От резкого удара ладонью по столу вздрагиваю.
– Перестань, блядь, совать свой нос в мои дела!
Смотрю на разъяренного сына и не верю своим глазам. Передо мной будто не он, а совершенно другой человек стоит. Жесткий и мрачный мужчина. В нем так мало от моего мальчика, и вместе с тем в нем так много от моего отца. Всегда казалось, что внешне на Игнатия больше похож. Но то, что я читаю сейчас в его глазах, мимике и жестах, это, определенно, мой род.
 
«Когда ты так вырос, сынок?» – все, что мне в тот момент охота спросить.
Пока глаза наливаются слезами, а слизистую носа подергивает жжением, пытаюсь справиться с дыханием.
– Я не могу стоять в сторонке и наблюдать за тем, как ты губишь свою жизнь. Даже если ты станешь этим пистолетом угрожать мне…
– Да уж, конечно, я, блядь, не собираюсь тебе им угрожать. Если понадобится, я сразу выстрелю, мама. Так что исчезни, будь так, мать твою, добра!
С открытым ртом застываю. Пока Саша достает из сейфа пачки с деньгами, лихорадочно пытаюсь решить, что делать дальше.
– Саша… Я все-таки думаю, что нам нужно поговорить. Что бы ты ни хотел мне сказать, я это выслушаю и…
– Я не собираюсь обнародовать вашу чертову связь с Полторацким, – пересчитывая деньги, не поднимает взгляда. – Мне похрен на вас обоих ровно до того момента, пока вы не мешаете моим целям.
– Дело не в нем, – слегка повышаю голос, но в целом интонации сохраняю. Знал бы кто, чего мне это стоит! – Я знаю, что ты задумал… Что ты пытаешься сделать… Ты не справишься сам!
Закинув деньги в сумку, он поднимает взгляд на меня. Впечатленным не выглядит. Зная его характер и не понимая, как до него достучаться, я прихожу в отчаяние.
– И кто же мне поможет, а? – мрачно ухмыляется. – Ты? На хрен. Ты последняя, от кого я приму хоть какую-нибудь помощь!
– Что бы ты ни надумал, я твоя мать, Саша, – голос начинает звенеть, как я себя ни пытаюсь контролировать. – Мне не нравится эта затея. Мне не нравится твой выбор. Мне не нравится эта девчонка! Но ты мой ребенок. Я всегда буду за тебя. Я умру за тебя!
Хотела бы я сказать, что произнесенное мной производит на Сашу впечатление. Нет, не производит.
– Эта девчонка? – чеканит он так жестко, что у меня в третий раз самоуничтожается сердце. – Ты сейчас о Соне? Ты, блядь, еще смеешь о ней что-то говорить?! – это не крик. Это что-то похуже. Кроет по силе как горный обвал. Сначала оглушает, а потом забивает камнями. – Закрой рот! Закрой! И никогда… Слышишь меня? Никогда ничего о ней не говори!
Раньше я бы попыталась его одернуть. Но сейчас… Я понимаю, что в этом нет никакого смысла.
Он зол и беспощаден. Он готов рвать весь этот мир на куски. Я утратила не только свой авторитет для него, но и какую-либо ценность как мать. Он больше не считает меня близким человеком. Ненавидит меня наряду со всеми остальными, кого причислил к стае своих врагов.
Это самое страшное, что может случиться в жизни матери.
Как сына я Сашу потеряла. Но я не могу допустить того, чтобы потерять его как человека.
Поэтому я иду на риск и продолжаю говорить.
– Да, как мать, я не хотела видеть рядом с тобой Софию, но я бы не причинила ей вреда. Ни в чем подобном я никогда не участвовала! И в этот раз план по устранению готовился в обход меня. Я в последний момент узнала. Времени было мало! Я пыталась предотвратить этот ужас. Мне надо было действовать резко и быстро. Они бы не успокоились! Нужно было сделать так, чтобы София покинула Одессу, а ты бы не захотел ее искать. Все мои угрозы были блефом! Я сама пережила в юности насилие! – в последний момент срываюсь. Тряся у груди сжатым кулаком, самой себе не принадлежу. Слезы, хлынув, обжигают щеки. Губы кривятся. Подбородок дрожит. – Я знаю, что это такое! И я бы никогда ни одну девчонку под подобное не подтянула! У меня просто не было другого выхода, кроме как врать и угрожать!
Задыхаюсь.
С опозданием осознаю, что позволила себе истерику.
Взмахнув ладонями, спешно стираю влагу со щек. Промокаю пальцами уголки глаз. Перевожу дыхание. Когда видимость возобновляется, с удивлением отмечаю, что Саша, сохраняя неподвижность, смотрит на меня. Эмоции понять трудно. Его взгляд нечитаем, а лицо нерушимо. Из внешних маркеров, по которым можно что-то судить, только яростно раздувающаяся на вдохах грудная клетка.