Большие пожары
— Вот где объяснение эманации… — а также ваших бабочек, — хотела было продолжать Озерова, но остановилась. Насторожились и все…
За окном, в саду, раздался длительный, странный звук, похожий отчасти на визг прижатого поросенка, а отчасти на скрип вилки по стеклу. И тотчас же стало ясно, что давно настал рассвет, взошло солнце, и пришла вместе с солнцем уже привычная, набившая оскомину, тревога.
— Что такое? — рванулся к окну Корт, всей пятерней срывая пуговку кобуры. Крик въелся в уши снова — и ближе. Мишин дернул шпингалет и ударом кулака распахнул окно. И он, и Корт разом высунулись в окно.
— Тьфу, погоди, Корт, — сейчас же откинувшись сказал Мишин. — Это же Кимка! Погоди, отойди от окна!
Корт, облегченно вздохнув, застегнул кобуру и сел на место.
— Ты что здесь делаешь, Кима? — смущенно спросил Мишин в окно. — Иди домой, здесь нельзя.
— Тебя вызываю, — ответил звонкий голос за окном. — Ты мне нужен. А через ворота не пустят.
— Извиняюсь, товарищи, — совершенно смущенно сказал Мишин в комнату, и снова в окно: — Ты что же, через забор перелез? Зачем я тебе, говори скорей? От мамы, что ли?
— Станет тебе мама вставать в пять часов утра. Нет, я по делу. Ты ведь, кажется, интересовался бабочками?
— Ну, и что же, что? — нетерпеливо спросил Мишин.
— А то, что и я ими интересуюсь, как тебе известно. Ну, и вот. Я их видел.
— Кого?
— Бабочек. И очень много.
— Товарищ Мишин, немедленно позовите сына сюда, — властно сказал Куковеров.
В окно взлетела веревка, Мишин ее поймал, и через пять секунд на окне начальника ЗУР'а стоял уже известный нам по предыдущей главе двенадцатилетний гражданин.
— Позвольте представить, — и смущенно, и с гордостью сказал Мишин. — Сын мой, Ким, пионер и любитель птиц.
— Здорово я издаю павлиний крик? — спросил Ким. — Похлеще всего звена! Здрасте, товарищи!
— Слушайте, товарищ, — очень вежливо сказал Куковеров. — Чрезвычайно важно, где и когда вы видели бабочек.
— Только сейчас, — знаете, за Боенской улицей, по дороге к кладбищу, там еще много пасикуш растет.
— Каких пасикуш? — не понял Корт.
— Да это неважно, Корт! — торопил Куковеров, а сам весь так и ходил от волнения. — Скажите, тов. Ким, при каких обстоятельствах вы видели бабочек?
— Да их много летело, и все одна за одной, и все в одном направлении. Тогда-то я и решил провентилировать вопрос.
— В каком направлении, — вы не можете определить?
— А, по-вашему, я пионер — или кто? В юго-восточном направлении.
— Ну, а как же ты вентилировал? — внезапно перешел на «ты» Куковеров.
— Ну вот, понимаешь, — невозмутимо ответил пионер. — Я встретил одного гражданина, и мы с ним оба почувствовали дым.
— Дым? — встревоженно переспросил Корт.
— Ну да, дым. Тогда мы решили исследовать происхождение этого дыма, он пошел на север, а я — на юг.
— Да кто был этот гражданин-то? — спросил Мишин.
— Перебиваешь и задерживаешь. Это был торговец Мебель, он меня очень испугался, но я его успокоил. А потом я пошел на юг, и вдруг вижу — бабочки. Все одной породы. Я обратил внимание, потому что их давно нигде нету. Но я не стал их ловить, а стал искать место, откуда они летят — может, их там сразу много.
Куковеров, лихорадочно рассматривавший план города на стене, круто повернулся:
— А ты уверен, что в юго-восточном направлении?
— Могу дать честное пионерское!
— Товарищ Корт! — вне себя от волнения крикнул Куковеров. — Возьмите мой автомобиль, сколько можете красноармейцев, и дуйте на Воинскую: они хотят взорвать пороховой склад.
— Это еще не все, товарищ Корт, — добавил пионер. — Бабочки дисци-пли-ни-ро-ванно летели из окна одного дома.
— А какой это был дом? — спросил Мишин.
— Степана Горбачева дом. Там такой маленький Боенский переулок есть, — с одной стороны дома, а с другой просто поле.
Корт рванулся к двери, но в тот же момент качнулся дом, потемнели окна, стекла со звоном посыпались на пол, лопнул воздух, лопнул весь мир.
В комнату вбежал агент Сусов и, размахивая руками, быстро-быстро заработал ртом.
Куковеров слышал только отчаянный звон в ушах, силился вспомнить, сообразить район действия воспламенившегося пороха, но ощутил внезапную слабость, головокружение — и тихо тюкнулся головой в стол.
Мишин схватил Кима за руку, сунул ее в руку Озеровой, показал размашистым жестом на комнату и вместе с Кортом выбежал вон.
Через окно Валентина Афанасьевна видела, как на горизонте встал гигантский столб огня, мгновенно вслед за огнем черный дым закрыл полнеба — и новый немыслимо-грозовой удар сотряс дом, воздух, все существо. Валентина Афанасьевна инстинктивно прижала к себе Кима, но Ким освободился из ее рук, вскочил на подоконник, нахмурил брови, схватил ее голову, прижал ухо к своим губам и прокричал, пустив в дело всю силу двенадцатилетних легких:
— Я же говорил, что в юго-восточном направлении!
Н. ОГНЕВ
В. КАВЕРИН
Глава XXII. Возвращение пространства
Весь этот день Варвий Мигунов чувствовал странное беспокойство. Бормоча что-то, он неутомимо шагал из угла в угол, огромный красный платок торчал из заднего кармана его брюк, как перевернутый флаг или знамя армии, понесшей поражение. Бабочки, вырезанные из папиросных коробок, из архивных дел, висели во всех углах, аккуратными стопочками лежали на подоконниках, и он подолгу, не отрываясь, смотрел на них.
Самый лучший экземпляр бабочки, вырезанный особенно тщательно, висел на нитке посредине комнаты. Прекрасные пушистые брандмейстерские усы торчали на этом экземпляре, большой запачканный ваксой хвост с некоторой величественностью плыл в воздухе.
Над этой бабочкой Мигунов работал с того самого дня, как он был выпущен из сумасшедшего дома и снова поступил под присмотр Ефросиньи. Он был тих, молчалив, почти спокоен. Старуха подчас забывала, что рассудок покинул его. Бесконечная работа Варвия над бабочками начинала казаться ей службой, едва ли не важным делом, имеющим государственное значение. Иногда она даже принимала участие в этой работе — например, именно она запачкала хвост самой лучшей бабочки ваксой.
Быть может, так бы и окончил свою жизнь бедный архивариус с ножницами в руке и странной задумчивостью в глазах, лишенных разумного выражения — если бы не этот день…
В этот день, с самого утра, он почувствовал беспокойство.
Пошатываясь, заложив руку за спину, пожевывая губами, он шагал по комнате.
Утомившись, наконец, он сел на подоконник и уставился, напряженно раскрывая глаза на стену соседнего дома. Вдоль стены, раскинув руки, приподнявшись на носках, осторожнейшим образом крался мальчик лет двенадцати; красный галстук болтался у него на шее, он шел, высоко поднимая ноги, совершенно таким же образом, как крадется сыщик за преступником в каком-нибудь авантюрном кино-фильме.
— Пио… пионер… — смутно припоминая что-то, пробормотал Варвий.
Он распахнул окно и сел, свесив ноги с подоконника. Пионер, не обращая на него ни малейшего внимания, остановился, вытащил из кармана какой-то маленький круглый предмет и внимательно посмотрел на него.
— Так я и думал, в юго-восточном направлении, — внятно сказал он.
— Часы… нет, компас, — мучительно морща лоб, вспоминал Варвий.
Он соскочил с подоконника на улицу и, подражая пионеру, пошел вдоль стены. Так он прошел одну и другую улицу. Мелькнул фонарь, мигнул зеленый шар аптеки. Деревянные помосты златогорских панелей скрипели под его ногами, как скрипят мачты корабля, в ненастную ночь отплывающего от незадачливой бухты. Он, пугаясь, шел вперед, красный галстук пионера давно уже исчез за утлом, а он все шел и шел: улицы лежали перед ним, как разбитое зеркало — в каждом осколке его помраченная голова видела его самого, архивариуса Варвия Мигунова, уходящего от кого-то, следящего за кем-то…
