Год Быка

В понедельник, 26 октября, не успел Платон открыть дверцу холодильника на работе, чтобы положить только что вымытые яблоки, как услышал, за выходные подзабытый, голос Надежды:
– «Платон! Ну-ка, дайка! Я положу в холодильник своё!».
Тут же он автоматически отпрянул, но не от начальственного рыка, или по причине воспитанности, а от омерзения, неприкрытого хамства, и неуважения к себе – напрочь забытое им за выходные на девственно культурной природе.
Да! Она со своим уровнем половой доски… далеко пойдёт! Хотя нет! Уже дошла! Вместе с телом постарела и её совесть! – решил обиженный и оскорблённый.
Причём Надежда Сергеевна к тому же постоянно врала по мелочам, по каждому поводу, а то и без, лишь бы найти хоть какие-то контрдоводы в свою пользу. И это мудрому Платону было смешно слышать.
Как это ни парадоксально, а человека низкого сразу видно, особенно когда он врёт по мелочам. Значит, боится сказать правду.
На неё не хватает ни интеллекта, ни чести, ни совести, ни смелости. Прям, детский сад, какой-то?! – про себя он подвёл её итог.
Однако днём она реабилитировалась, пытаясь поднять рейтинг Платона в глазах Гудина:
– «Иван Гаврилович! А Вы знаете, что мне сегодня Платон объяснил?».
Но тот даже не ответил безразличным «что?».
– «А он сказал, что если при Вас кто-то скажет «Блин», то ему надо возразить: ты неправильно перевёл! Надо говорить «Ватрушка»! А знаете почему? Потому что это женщина лёгкого поведения!».
В пол уха слушавший Надеждино от Платона, безуспешно пытавшийся на компьютере закатить шарики в нужный ряд, Циклоп, после почти пол минутного переваривания информации от начальницы, вдруг всё же заржал, выдавив из себя:
– «Так он просто кладезь знаний!».
А вечером Платон в своей электронной почте неожиданно обнаружил субботний ответ на своё пятничное послание Жану Татляну.
Уважаемый Платон. Извините, что не смог так долго ответить на ваши письма. Дефицит времени. Спасибо за воспоминания и такое тёплое отношение на протяжении всех этих лет. Спасибо за стихи. Думаю, что вы преувеличиваете значимость моей личности. Что касается создания моих песен. Сначала возникает идея, сюжет, потом рождается мелодия, дальше нахожу поэта, который может воплотить эту идею. Никогда не писал песни на готовый текст, как бы прекрасен он не был. К сожалению или к счастью я так устроен. По поводу дня рождения. Родился я не осенью, но всё равно спасибо за поздравление. С уважением Жан.
Как человек тонкий, Жан Арутюнович наверно почувствовал прощальную нотку в послании Платона, и сжалился над ним, сразу и ответив.
Весь следующий день Платон был просто окрылён. Он любовался экстерьером окружающей его жизни, невольно расширяя и обогащая свой эмоциональный и моральный интерьер.
И так пролетела вся неделя.
Но на землю поэта опять спустила его начальница.
– «Что-то Гаврилыч сегодня разболелся. Я его домой отправила!».
– «Наверно свиной грипп? Или птичий? Или и тот и другой?!» – поддержал разговор Платон.
– «Ха-ха-ха!» – закончила его начальница.
В обед в столовой Платон, делая заказ, по-обыкновению любезничал и шутил с раздатчицей Фаиной, одной из трёх богатырок. Вдруг его отвлекла тень, юркнувшая между ним и впереди стоящим мужчиной.
О! Это был… «Шурик»!
Он сложил почти пополам своё худое тело, просовывая голову между прилавками, и попросил жалобно, не то пища, не то блея, держа в обеих руках блюдечко с мелкими дольками кабачка:
– «А мне можно сметаночки?!».
– «Конечно, можно!» – вытаращила на него недоумённо красивые глаза Фаина.
Довольный, со сметанкой, «Шурик» бодро пошёл в зал, как все очкарики чуть закинув голову вверх, дабы лучше видеть через чуть спустившиеся с переносицы очки. Поэтому его небольшая аккуратная бородка стала торчать немного вперёд, а её обладатель, как форштевнем рассекал ею воздушные волны. Ища свободный стол, Платон краем глаза искал и забавного «Шурика». И лишь когда он пересел от сквозняка лицом к залу, то сразу увидел того на его излюбленном месте у колонны. «Шурик», как всегда ни на кого не глядя, не спеша, тщательно и щепетильно принимал пищу.
 
Платон же изредка невольно поглядывал на сидящую к нему лицом, одну из трёх молодых женщин. Ему показалось, что та заинтересовалась его персоной, и периодически стреляла в него своими глазками, не прекращая щебетать с подружками. Но Платон был без очков и тонкостей не видел.
Когда же потом троица встала и пошла мимо него, он удивился метаморфозе лица наблюдательницы, а потом и её фигуре. И поэта осенило:
А-а! То она исподтишка наблюдала за мной, не находя от меня ответа. А теперь она встала и злорадно улыбается произведенному на меня своим шикарным телом эффекту! Да-а! Она великолепна! Просто, королева! И возбудила меня сразу! Прям…
– «Красимира Филиппова!» – услужливо из глубины подсказал рогатенький.
Да! – чуть ли не вслух согласился с ним Платон.
Вот разложить бы её на кровати и гонять всю ночь! – размечтался, было, он.
– «Из угла в угол!» – внезапно, дополнив его, кончил парнокопытный.
Вечером в пятницу 30 октября на улицах столицы стало как-то безлюдно и безмашинно.
Вместе с минусовой температурой будто бы наступил и паралич всей жизни. Москва затихла в ожидании снега. На улице было сухо и холодно, что Платон в этот раз ощутил в полной мере в своей бейсболке и лёгких полуботинках.
По дороге к метро «Новокузнецкая» у Платона замёрзли уши и ступни ног – две крайности одного тела. Его «Кейптаун» уже не согревал голову.
Однако количество, ходящих без головных уборов, москвичей, видимо имеющих горячие головы или горячие мысли в остывшей голове, особенно среди молодёжи, было значительным.
Заканчивался последний рабочий день октября и последний день официальной работы Платона в ООО «Де-ка».
Трудовые будни прикатились в своей беспрерывности к неминуемой своей безысходности.
Наступили очередные выходные дни. Но теперь они были без дачи, без гаража и машины, пока даже без лыж. Платон теперь отдыхал, но не в другом труде, а без физических нагрузок, в одном лишь писательском творчестве.
Начался ноябрь.
– «Плат-о-о-он!» – прервал раздумья писателя традиционный понедельничный крик начальницы.
Не успел он ответить, как та вошла к нему с подругой.
– «Петрович! Давай, напихай Маше!» – с порога начала она.
– «Что? Прям стоя?!» – не устоял он от словесного соблазна.
– «Лецитину и масла!» – уточнила Надежда.
– «А-а! Чтоб лучше вошло!» – сделал он окончательный вывод уже почти про себя.
Позже начальница угостила подчинённого большими яблоками из своего сада. Пробуя сочный плод, Платон с подвохом спросил:
– «А ты в землю навоз кладёшь?».
– «Конечно! Разве не видишь результат?!».
– «Не вижу, а чувствую! Немного отдаёт!» – ответил садовод, тут же вспомнив и об обеде.
После него Платон, в послеобеденной прогулке расслабившийся осенними лучами Солнца, спускался по Покровскому бульвару к себе на Воронцово поле. Вдруг навстречу ему продефилировал «Шурик».
Он шёл в горку очень смешно, ставя ступни по одной линии, как девушка на подиуме, но сильно сгибая ноги в коленях. Его голова была сильно запрокинута назад и бородка опять рассекала встречные потоки воздуха, как наконечник трубки Пито (ПВД) в носу реактивного самолёта.
После возвращения Платона, соскучившаяся по интеллекту, Надежда пришла к нему немного «поскулить о своих девичьих делах». Вскоре к ним присоединился и Гудин. Но Платон неожиданно закашлялся.
– «Ты чего раскашлялся?» – спросила начальница с укоризной.
– «Аллергия на старьё!» – не глядя на него, ответил Платон.
– «А чего ты иногда всякие пошлости говоришь?» – поинтересовалась Надежда, кивая вслед вынужденно уходящему Гудину, опять не закрывшему за собой дверь.