Год Быка

Совместно завершив обрезание малины и заполнение ею костровой бочки, соответственно попив кофе с печеньем и съев кусочек сыра, они, наконец, отправились в долгожданную дорогу.
– «Теперь я тебе ни за что молнию не открою!» – предупредил Платон.
А тот поначалу опять терпел, но потом стал, как в прошлый раз, нудно мяукать. Платону пришлось в отверстия в сумке совать свои пальцы и поглаживать беспокойное животное, тем самым отвлекая его.
Постепенно мерные покачивания успокоили и убаюкали Тимошу, и он на некоторое время затих. Но шум подходившей электрички вновь привёл его к активности. В почти пустом вагоне Платону пришлось постоянно уделять внимание малышу, то гладя и разговаривая с ним, то замирать и затихать до следующего его требовательного мяу.
К концу пути терпению Тимоши пришёл конец, и он стал просто верещать на все лады, доходя в громком крике почти до человеческого голоса. Попытки хозяина успокоить строптивого лёгкими ударами пальцев по лбу на короткое время прерывали истерическое мяу, но после паузы оно возобновлялись на новые лады, с новой и даже возрастающей силой.
Лучше с чёртиком не связываться! – решил Платон, запирая озорника молнией.
Далее они ехали более менее спокойно. С чувством выполненного долга и глубокого удовлетворения проспал Платон эту ночь. Теперь он не был связан кошками, и мог в будни ночевать дома, в семье.
И хорошо, что именно в эти погожие дни он уложился с ними.
Его весенняя борьба за урожай, теперь успешно продолжалась летне-осенней борьбой с урожаем. И все свои сражения Платон вёл успешно.
Поэтому сейчас эта битва переросла лишь в арьергардные бои с яблоками.
И хотя этот год и был урожайным, но яблочным его назвать было нельзя, бывало яблок и более.
Поэтому теперь для их переработки вполне можно было обойтись и одними выходными днями.
Четверг встретил его в Москве удивительно хорошей погодой.
То есть вторая серия Бабьего лета продолжалась уже и пятый, и шестой день, но и она завершилась пятничным ливнем.
А после этого, уже ставшего традиционным, опять пятничного ливня начался третий, возможно заключительный этап перехода осени в осень.
Вечером в пятницу и всю субботу на даче в Загорново Платон гнал сок в основном из сорта Уэлси.
А в воскресенье он капитально занимался компостной кучей уже на даче в Купавне.
И если в субботу днём выглядывало Солнце, то в воскресенье стало теплей и пасмурней. А в конце дня уже было что-то на грани осадков.
Но в понедельник, в тёплой атмосфере из белой пелены сплошных облаков стали не падать, а как-то повисать в воздухе мелкие капельки влаги. И только скапливаясь на крышах, они стекали на асфальт редкими, ленивыми ручейками.
И теперь Платон перестал ночевать на даче. Но пока он приезжал туда каждый вечер. Он успевал поработать час, полтора в огороде, и, собрав урожай яблок, отвозил очередную партию банок домой в свет, в тепло, в цивилизацию.
Очередным рабочим утром трамвая долго не было, и Платон решился пройтись пешком. Самым проблематичным местом его пути был вход на Большой Устьинский мост. Светофоры работали так, что для пешеходов там не было места, нужно было приспосабливаться, что Платон давно и сделал.
Каждый раз он наблюдал поведение разных водителей, со временем сделав необходимые выводы.
Хама за рулём можно, например, определить по доносящейся из открытого окна дверцы его автомобиля громкой музыке. А о самой культуре водителя можно также судить по её репертуару.
Пока он шёл по мосту, невольно смотрел и на небо. Белая пелена облаков на глазах превратилась в серую. И опять, то ли дождь, то ли водяная взвесь, от которой не спасал даже зонтик, ибо она была повсюду в воздухе.
Но к обеду уже прошёл сильный дождь. Так что третья серия бабьего лета срывалась. Но после обеда выглянуло Солнце. И всё снова заговорило о том, что сентябрь вместе с нормальным Бабьим летом в этом году удался.
Во вторник после работы Платон совершил последнюю поездку на дачу за тяжёлым грузом.
Он обратил внимание, что к зелёно-жёлтому цвету всё чаще стал примешиваться жёлто-бурый. Осень набирала красоту и силу.
 
Уже на платформе накрапывал мелкий дождь, став гуще и чаще уже через полчаса. Так что садоводу пришлось ограничиться лишь делами в доме. Тем временем дождь усилился, и к моменту выхода с дачи Платон понял, что на этот раз без резиновых сапог не обойтись. И оказался прав. Лужи по дороге на станцию оказались непроходимыми. Но его ноги в этот момент остались сухими.
Ещё, чем он был доволен в этот вечер, так это тем, что успел вывезти с дачи все банки с солениями, соками и вареньями. И теперь оставались лишь одни падающие яблоки. Да и высокую дверку шкафа он удачно накануне вывез без дождя.
Надевая халат на работе, и вспоминая всё это, сосредоточившись на застёгивании пуговиц порезанными при удалении панариция и перебинтованными пальцами, он услышал тонкий писк и усмехнулся про себя: опять прижал котёнка!
Часто ранее, когда Платон внутренне напрягался, затаив дыхание, из его груди, откуда-то слева доносился лёгкий, тонкий звук, похожий на писк котёнка, который сидел у него в душе и пищал, когда его прижимала сжавшаяся грудная клетка.
Однако до обеда выглянувшее Солнце напомнило ему о другом, как в прошлый раз, после ночного и утреннего дождя, он приехал на работу в совершено мокрой обуви, и ему пришлось тогда именно благодаря Солнцу несколько подсушить свои кроссовки и носки, поставленные и повешенные им на подоконник и раму окна цеха.
Хоть теперь Солнце светило и во второй половине дня, но всё равно стало уже прохладно.
Приблизился октябрь, когда было уже холодно, но топить кое-где иногда ещё не начинали.
Первого октября погода сначала сохранилась, но в конце рабочего дня снова прошёл дождь.
Да! Бабье лето закончилось, а началась, надеюсь, золотая осень! – решил поэт.
Да! Кончилось Бабье лето, а с ними и бабы! – сокрушённо вздохнул писатель, ведь его либидо давно не подавало свой голос.
Но напрасно он так подумал. Не прошёл он и двухсот метров, как навстречу ему шедшая шикарная девушка: красивая, высокая, стройная, красиво длинноногая в ботфортах, возбудила в нём какие-то чувства, и червячок шевельнулся.
А проснувшийся вдруг рогатенький, добавил своё, подсказав:
– «Надо чаще встречаться!».
А на улице уже отчётливо запахло холодом.
Эдак и до снега может докатиться?! – мелькнула у Платона слишком свежая мысль, до которого и до которой утром докатилась и Надежда.
– «Ты где был?!» – в присутствии вахтёрши Галины Александровны хитро спросила она Платона.
– «Вот!» – показал он кровоточащий через бинт большой палец правой руки.
– «У хирурга был, тот опять резал!» – как-то, чуть ли не торжественно объявил Платон уже о втором, вырезанном у него на пальцах панариции.
– «Ты купи напальчник! У тебя же важная и срочная работа!» – брезгливо-испуганно выпалила начальница.
Платон давно понял, что она боялась крови, тем более, если та попадёт на баночные этикетки. И знаток, ничего не ответив, гордо прошёл на своё рабочее место.
А по утренней холодной и излишне официальной придирке начальницы, он ещё понял, что тут не обошлось и без болтливой Ноны Петровны.
Ноне видимо было не в чем хранить чужие секреты, и она доложила о намерениях Платона уйти от них Надежде. Это теперь стало видно и по её поведению и по отношению к нему.
Но спокойное и обыденное поведение Платона в последующие дни успокоило Надежду Сергеевну.
Со своей установившейся погодой и осень стала обыденной и обыкновенной. И думать о ней поэту хотелось, лишь как: осень, как осень!
Приближались первые октябрьские выходные. Но в субботу, 3 октября, Платону пришлось выйти на авральную работу.
Обеспечив достаточный задел, он в воскресенье уже отбыл на дачу. Там посадил чеснок, обрезал малину, собрал упавшие яблоки, и гружённый ими отборными, как ишак отбыл в обратный путь.