Год Быка

День Пограничника в четверг встретил Платона не только солнечным светом и теплом, но и специфическим запахом раннелетней Москвы.
В трамвае к памятнику Пограничникам Отечества, располагавшемуся в сквере между Институтом питания РАМН и высоткой на Котельнической, уже подъезжал самый первый из них – древний дед в пограничной форме, весь в орденах и медалях.
В приличном расположении духа Платон прибыл на работу.
Вскоре к нему зашла Нона, сразу угостив маленькой шоколадкой.
Платон ответил ей своим стихотворением, вложенным в открытку с изображением красивых цветов, всё-таки купленной Надеждой после его критики.
По её просьбе автор в виде древнерусского «плача» сам зачитал его:
 
 
Ты коллега лишь, даже не сестра.
 
Но, как человек, ты мне дорога!
 
Эту песню одной я тебе пою.
 
И стихи свои я тебе дарю!
 
 
 
Вот такая видно у тебя судьба?!
 
Ты красой пленяла многие сердца.
 
Плод Кубанских вольных ты степей.
 
И русалка тёплых двух морей.
 
 
 
Но судьба тебя на Север занесла.
 
Плод любви – парней двух ты родила.
 
И теперь с надеждой, Нона, внуков ждёшь.
 
С ними счастье, молодость обретёшь!
 
 
 
P.S.
 
Ведь не только в сорок пять
 
Баба – ягодка опять!
 
Ты пленяешь всех красой.
 
Для всех будешь дорогой!
 
 
 
И глаза твои – маслины.
 
На губах – всё вкус малины.
 
Много здесь сказать не смог,
 
Лишь отмечу длину ног!
 
 
 
С днём рожденья поздравляю!
 
Нона, я тебе желаю:
 
Счастья, радости, любви,
 
И дарили чтоб цветы!
 
 
Ноне стихотворение понравилось. Не обошлось и без тоже подзабытого, дружеского, короткого и сухого поцелуя в губы.
Через несколько минут состоялось новое, короткое празднование дня рождения Ноны Петровны Барсуковой. Кроме именинницы и Платона естественно были Надежда с Гудиным, а также дежурившая в этот день вахтёрша Татьяна Леонидовна. Налили красного сухого, закусывая шоколадными конфетами.
И Платон естественно первым произнёс тост:
– «И пусть я поднимаю не по событию простую чашку, но поздравляю тебя с днём рождения, и желаю тебе, чтоб маслины всегда были сухими, чистыми и блестели, блестели, блестели! За тебя, Нон!».
Под стать тосту была и погода на улице.
Начало лета в конце мая привело Платона к мысли, что эти последние выходные весны нужно ехать на дачу с ночёвкой. Так они с Ксенией и поступили.
К своему ужасу садовод обнаружил, что все места, прокошенные им в прошлые выходные, вновь покрылись одуванчиками, хотя, конечно не так густо.
И всю субботу он косил не только новые места, но и старые. С азарта Платон умудрился прокосить весь участок за один день. Правда досталось и некоторым неповинным кустам чёрной смородины и малины.
Но уже на следующий день, в воскресенье, он к своему удивлению, которому не было предела, увидел, что эти золотоголовые вылезли даже там, где он косил ещё вчера?!
Платон снова взялся за триммер. Но на этот раз он начал выкашивать ненавистное племя яростнее, направляя леску к земле под самый корень, под сердцевину злополучных растений, ожесточённо сравнивая их с землёй.
А за обедом на даче уже Ксения была в необычайном ударе. Сначала она, привстав зачем-то со своего места, задела округлостями грудной клетки, выпирающую за край стола тарелку с грибным супом, заправленным майонезом, чуть не опрокинув её.
 
Потом, выпивая через край тарелки остатки супа, она так рьяно подняла руку, что тарелка оказалась у неё на голове.
– «Ну, ты, мать, и даёшь со своими манерами! У тебя соски в супе, а волосы в майонезе!?» – под совместный хохот заключил муж.
Природа, оказывается, отдыхает не только на детях гениев, но и на детях интеллигенции! – решил тогда хохочущий наблюдательный писатель.
Оправдывая свой хохот, Платон опередил острую на язык жену:
– «А ты покажи ему пальчик, он и засмеётся!».
– «Особенно твой!» – быстро нашлась она, входя в тему и иллюстрируя сказанное своим согнутым пальцем.
– «А-а-а! А я-то поначалу подумал, что другой!» – подыграл то ли жене, то ли себе озабоченный Платон.
Ведь ещё утром он спросил свою соседку с тыла Татьяну об её гостьях – о вдовах двух её Сергеев, сына и двоюродного племянника:
– «Что-то твоих девчонок не видно? Спят, наверно ещё, и эротические сны досматривают?!» – проговорился тогда он.
Но Татьяна в этот момент отвлеклась на окрик своей соседки Лены, бесцеремонно перебившей беседующих.
Закадычные соседки по даче Таня и Лена при встрече всегда сюсюкались и пели друг другу дифирамбы, а за глаза потом, плачась Платону, критиковали и поносили друг друга, обвиняя чуть ли не во всех тяжких, как настоящие… заклятые подруги.
Странная у баб дружба? Всё-таки они подлые твари! Они не могут дружить долго, искренне и бескорыстно! – подумал как-то Платон.
Вот, например, музыкантша Лена, иногда читавшая и критиковавшая стихи Платона, из которых ей нравились лишь отдельные строфы и строчки, как-то раз проговорилась ему, что выписывает их в свою тетрадь.
Стало быть, ворует!? – пронеслось тогда опасливое в мозгу поэта.
Так, глядишь, слижет сливок, соединит их и выдаст за свои стихи! – продолжил он обоснованное опасение.
Да! Баб надо опасаться! Причём всех! – сделал вывод философ.
В понедельник началось и календарное лето.
Платон, верный несколько лет назад заведённому принципу, дорожил теперь каждым его деньком.
– «Мне тут один дедок по телефону голосом Левитана наговорил столько реферамбов!» – поделилась Надежда детской радостью с Платоном в Международный день защиты детей.
– «Чего наговорил?!» – переспросил он на всякий случай, вдруг кандидат биохимических наук оговорилась?
Но нет!
– «Реферамбов!» – уверенно повторила руководительница коллектива, где все имели высшее образование, а половина были ещё и кандидатами наук, но, конечно, не филологических.
Да! Великий и могучий всё же нуждается в защите! – решил писатель.
Позже Платон услышал уже за стеной очередной восторженный рассказ Надежды Сергеевны, и, как всегда, громкие поощрительные высказывания Ивана Гавриловича.
Да! Прям, кукушка и соловей… разбойник! – решил поэт.
Но он несколько ошибся. После обеда, выйдя по надобности в коридор, он увидел, как навстречу ему идёт весёлый клоун Гудин.
В широких, клетчатых, летних брюках он смешно семенил, слишком широко разводя носки ботинок, словно Чарли Чаплин. При этом забавно выпятив вперёд нижнюю челюсть, видимо очень стараясь, и выставив точно по курсу единственный зрячий глаз. Он весело помахивал большим пакетом с дармовыми яствами, купленными на деньги дрессировщицы Павловой только для них двоих.
Но особенно Ивана Гавриловича радовало то, что Платон уже пообедал за свой счёт, и дармовой еды ему теперь не полагается!
– «Ну, что? Пожрал!?» – язвительно и гордо не сдержался Гудин, покачивая увесистым пакетом.
– «Сочувствую тебе!» – ответил Кочет.
– «А что так?» – насторожился тот.
– «А то, что тебе всё время приходиться жрать и обжираться дармовщиной, что тебе дадут! А я же только ем, причём своё, что хочу!».