Обними меня (СИ)

Эстер стонет и посасывает мой язык. Она любит такую ласку. Призналась, что это как медленная пытка. Удовольствие нарастает постепенно, зато исход всегда мощный. А я именно так сегодня хочу — чтобы мощно кончила.
В какой-то момент она не выдерживает, прерывает поцелуй и упирается одной рукой в стену, а вторую кладет поверх моей, что стимулирует клитор.
— Йен, хочу быстрее, — говорит мне, или, точнее, простанывает.
И я ускоряюсь, трахаю ее сзади, а клитор мы трем вместе. Минуты через две таких движений чувствую, что Эс дрожит, а потом и вовсе начинает дергаться в моих руках, постанывая. Отпускаю шею и перехватываю за талию и продолжаю трахать в том же темпе. Она кончает и горячо пульсирует на моем члене, что мне много не надо, чтобы дойти до финала. Несколько фрикций и я, вытаскивая член, и кончаю на ее задницу.
Вот теперь хорошо. Прижимаю расслабленную девушку к себе и вожу губами по затылку.
Потом мы неспеша моемся и выходим из душа. Оборачиваю полотенце вокруг бедер и беру второе для Эстер. Разворачиваю и жду, когда шагнет в мои объятия, а потом несу в спальню на кровать.
— Кто тебе звонил? — Спрашивает, когда я падаю на кровать, а ее укладываю сверху.
— Оливер. Сказал, что суд перенесли. Скоро поеду, — прядка выбилась из-за уха и я убираю ее обратно.
Отмечаю, как лицо Эстер мрачнеет.
Единственный раз, когда мы поднимали тему Нильсона, был в больнице. С тех пор она ни разу об этом не заговорила. Знаю, что обсуждала с психологом и по идее должна бы отпустить и спокойно реагировать, но пока нет. Я даже предлагал ей поехать со мной на суд, чтобы увидеть, как ее обидчик будет наказан. Думал, что может так ей станет проще, но она наотрез отказалась. Не настаиваю.
Притягиваю к себе за лицо и целую. Еще одна своеобразная традиция: как только речь заходит про Нильсона — тяну ее к себе, чтобы обнять или поцеловать. Очевидный посыл моих действий — поддержка. И реагирует она всегда одинаково — расслабляется. Так и сейчас: Эстер улыбается, коротко целует в ответ и поднимается. На ходу скидывает полотенце и идет к шкафу. Любуюсь на красивую голую задницу.
Кажется, тот самый подходящий момент настал.
— Эс.
— М? — Не оборачиваясь, выбирает нижнее белье. Останавливается на простых танга темно-синего цвета и не спеша натягивает их. А я сглатываю и не могу определиться, что мне нравится больше: эта задница без трусов или в трусах. Знаю точно, что определенно эта задница.
— Давай жить вместе?
— В смысле? — она, наконец, оборачивается, — мы и так живем вместе.
— Хочу переехать в Копенгаген. Хочу, чтобы ты сама выбрала квартиру и сама ее обустроила для нас.
Я почти уверен, что согласится, но сердце все равно частит. Эстер внимательно смотрит на меня, а потом улыбается.
— И я хочу, — выдает, и я облегченно выдыхаю.
— Решено. Завтра поедем, посмотрим варианты, — встаю и тоже иду к шкафу. Целую ее и шлепаю по аппетитной заднице.
Внутри снова штиль. Все правильно. Все идет как надо.
Потом мы завтракаем, Эстер говорит, что поработает над блогом. Прощаемся, я забегаю домой и собираюсь в суд.
  
Глава 32
 
Йен
Настроение начинает неизбежно меняться, чем ближе подъезжаю к зданию суда. От Оливера я знаю, что Нильсон в последнее время не в себе. Разговоры в одиночной камере, агрессивное поведение, попытка покалечиться. Вставал вопрос о его психическом здоровье, однако ни один из диагнозов не подтвердился.
По пути звонит Тоб и мы договариваемся встретиться вечером в головном офисе, обсудить дальнейшие шаги по внешней политике компании. Это ненадолго отвлекает. Заканчиваю разговор, когда подъезжаю к зданию. Парковка забита. Суд будет открытый, потому что дело громкое. О нем уже знают многие СМИ, общественность следит за процессом и ждет публичной порки. И сегодня она состоится.
Надеваю солнечные очки и выхожу из машины. Поднимаюсь в здание, по пути отказывая в комментариях троим журналистам. Мое имя и без того мелькало в СМИ, поскольку фигурирую как пострадавшая сторона. Что-то дополнительно комментировать нет желания. Не стремлюсь к такой славе. Да и в принципе не стремлюсь.
 
В зале стоит гул и тоже присутствуют журналисты. Узнаю и нескольких бывших коллег Эстер. Странно, что не сложили дважды два и не поняли, что Эс в этом замешана. Да и в целом удивительно, что еще никто не узнал, кто эта загадочная пострадавшая девушка. Впрочем, для нас это только плюс.
Здороваюсь с адвокатом и несколькими знакомыми и сажусь так, чтобы было видно обвиняемого. Да, я хочу увидеть лицо Нильсона, когда ему объявят приговор.
В кармане вибрирует телефон. Тянусь и читаю сообщение от Эстер.
«Что думаешь по поводу черной посуды? Хочу такую в нашу квартиру». Следом прилетает фото.
Обустраивается. Невольно расплываюсь в улыбке, разглядывая черные тарелки. Мне по большому счету все равно черная, белая или прозрачная посуда. Пусть берет любую, если нравится.
«Красиво, давай купим», — отправляю в ответ и блокирую телефон.
Справа от меня начинается шум, вспышки камер и перешептывания. Через пару секунд становится ясна причина. Нильсона вводят в наручниках и тюремной форме. Он бросает злые взгляды на фотографов, закрывается от журналистов и одергивает плечо, когда конвоир пытается его усадить на скамью, на всех смотрит исподлобья. Его адвокат сидит рядом и не спеша перекладывает бумаги.
На самом деле защитник Кристиана — чистая формальность и не сильно старается выбить для него условия полояльнее. Все в зале понимают тщетность этих попыток. Хотя не исключено, что попросит для него срок поменьше.
Кристиану грозит сесть на двадцать пять лет. Столько для него попросило обвинение. Но моими стараниями сегодня вскроются дополнительные подробности о его махинациях с одной из продуктовых сетей города и срок увеличится до тридцати. Ради этого момента я здесь.
Удивительно, скольких людей он умудрился подставить за короткое время. Его бы старания да в мирное русло. Смотрю на часы в зале. Почти полдень, скоро начнем.
— Жалко парнишку, совсем молодой, — слышу сзади женский голос.
Жалость, это последнее, что я к нему испытываю, хочу ей ответить, но подруга дамы меня опережает:
— Из-за этого подлеца девчонка чуть не погибла и много людей обманутых. Нечего его жалеть. Пусть сидит.
Откашливаюсь и отворачиваюсь. Не понимаю этой темы всепрощения и тем более жалости. И вряд ли когда-то пойму.
Ровно в двенадцать появляется судья и приступает к делу. Дальше все по протоколу. Нильсону зачитывают обвинение, адвокат просит слово, перечисляет все пункты, приводя доказательства. И как вишенка на торте добавляет в конце:
— Господин судья, нам стали известны дополнительные факты о деятельности обвиняемого, о которых я считаю должным сообщить. А именно: нам стало доподлинно известно, что господин Нильсон помимо ранее озвученных эпизодов махинаций, также имеет отношение к поставке некачественных товаров одной из продуктовых сетей города.
Всю эту информацию я знаю. Знаю, что поставлялось, в каких объемах и куда, поэтому слежу не за речью адвоката, как большинство присутствующих в зале, а за Нильсоном.
Сначала его лицо бледнеет, а зрачки сужаются от испуга. Не ожидал, что еще и эта подробность вскроется. Но точно знает, что это увеличит срок.
— В связи с озвученным, — заканчивает свою речь адвокат, — прошу для обвиняемого тридцать лет заключения в колонии строго режима.
Мы пересекаемся с Нильсоном взглядами. Хочу, чтобы он понимал, кто помог продлить его срок. И он понимает. Дальше я вижу, как напрягаются вены на его шее, как сжимаются губы и расширяются ноздри. Вот-вот и кинулся бы на меня. Но не сможет.
Вижу, как адвокат Нильсона вздыхает и просит время на ознакомление с документами. Вот к нему я, пожалуй, испытываю сожаление. Он наверняка рассчитывал, что сегодня все закончится, но вынужден и дальше изучать новые иски.