Разрушение Дьявольского Акра (ЛП)
Гораций узнал об этом последним. Он сидел в постели в полусонном трансе, стонал и что-то шептал себе под нос, а когда мы его разбудили, он вскочил и начал болтать о том, как он, возможно, нашел способ блокировать передачи Каула.
— Они на той же психической волне, что и мои престидигитации, а это значит, что они сродни массовой галлюцинации, что-то, что мы видим разумом, а не глазами… Эй, что вы все делаете в моей спальне?
Эмма начала было рассказывать, но он быстро оборвал ее.
— Не бери в голову, можешь не говорить — мне это приснилось, — сказал он, щелкнув пальцами и закрыв глаза. — Франция. Мисс… Клювокрыл, нет мисс Ястреб. Смерть повсюду, тяжелый ком дыма в воздухе. — Он открыл глаза. — Верно. Я иду с вами.
— Гм, — сказала Эмма, — это очень любезно с твоей стороны, Гораций, но…
— Почему бы тебе просто не связать нам пуленепробиваемые свитера? — сказал Енох.
— Это нехорошо, — сказала Бронвин, которая пыталась уложить все книги, которые, по словам Милларда, ему были нужны, в один большой чемодан. — Гораций прошел с нами через множество сражений. Разве не так?
— Я ненавижу войну и сражения, — сказал он, — но тем не менее я иду. Я вам еще понадоблюсь. Я еще не знаю почему, но это не из-за моих навыков вязания. — И он начал оглядываться в поисках рюкзака, чтобы наполнить его.
Мы опять недооценили его.
Нур избегала моего взгляда с тех пор, как мы покинули зал совета, думаю, потому, что не хотела, чтобы я в сотый раз говорил ей, что ей не нужно этого делать. Но теперь это было в прошлом. Она была единственной неотъемлемой частью всего этого. Щит имбрин может рухнуть, и Акр может пасть, но пока она найдет остальных шестерых, есть шанс, что все снова наладится. Но она не нуждалась в том, чтобы я напоминал ей об этом. Ее способ выдержать давление, казалось, состоял в том, чтобы не думать слишком много об этом. «Просто иди, просто делай». Поэтому я отпустил ее, помог ей сделать это и позволил ей некоторое время избегать контакта наших глаз.
Перплексус и Миллард притащили карты обратно в Дитч-Хаус и снова разложили их на кухонном столе, где они просматривали их в последний раз. Перплексус выглядел как птица, из-под пиджака и пояса брюк торчали страницы с картами, а стол был завален пустыми чашками из-под эспрессо. Мы позволили им спокойно поработать.
После тревожного часа мисс Сапсан вернулась, толкая мисс Зарянку в инвалидном кресле. Они позвали Нур, Горация и меня в гостиную, чтобы поговорить. В камине горел огонь, и мисс Зарянка сидела рядом, положив голову на подушки, с усталыми, но настороженными глазами. Тело Ви все еще лежало на каталке у затемненного окна, заключенное теперь в ледяной гроб. Казалось неправильным держать ее в таком состоянии, но было слишком много хаоса и не было времени, чтобы устроить ей похороны. И я подозревал, что имбрины хотели держать ее под рукой на тот маловероятный случай, если нам понадобится задать ей еще несколько вопросов.
Мисс Сапсан пригласила нас сесть на подушки на полу. Она стояла перед потрескивающим очагом, освещенная светом, и говорила.
— Несколько итоговых замечаний. Мы перезапустим Пенпетлекон очень ненадолго, ровно настолько, чтобы вы могли перейти. Мы не можем заранее сообщить о вашем прибытии мисс Ястреб, чтобы не допустить перехвата сообщения. Так что вам придется найти ее, когда вы войдете в ее петлю.
— Надеюсь, она дома, — сказал я.
— Да, — ответил Гораций. Нам не нужно было спрашивать его, откуда он это знает.
— А не опасно ли перезапускать Пенпетлекон? — спросила Эмма.
Мисс Сапсан кивнула.
— Да, но это только на тридцать секунд или около того, расчетный риск, на который мы должны пойти.
— Кто-нибудь уже знает, что мне делать, когда я найду остальных шестерых? — спросила Нур.
Мисс Зарянка с трудом села прямо.
— Я надеялась, что Франческа и наши переводчики найдут в Апокрифе что-то новое, что может оказаться полезным в этом отношении, но увы. Мы не знаем точно, как семеро собираются запечатать дверь, но тот, кто вызвал вас туда — кто бы ни сделал эти шесть телефонных звонков — скорее всего, знает.
— Боже мой, я очень на это надеюсь, — сказал Гораций.
— Мы скоро отведем вас всех в Пенпетлекон, — сказала мисс Сапсан. — Никто в Акре не должен знать, что мы задумали. Мы не можем рисковать тем, что слухи о вашей миссии дойдут до Каула или тварей. Мы не можем знать, есть ли у тех, кого мы все еще держим в тюрьме, психологические связи с Каулом. Если бы он узнал, то наверняка пришел бы за тобой. Так что с этой целью мы будем тайком доставлять вас в Пенпетлекон одного за другим в грузовых ящиках.
— Простите? — сказал Гораций.
Мисс Сапсан не обратила на него внимания.
— Как только вы пересечете границу 1918 года, у вас не будет никакой возможности связаться со мной или с этой петлей, и вы не должны пытаться; опять же, риск предупредить наших врагов слишком велик. Вы будете отрезаны и полностью предоставлены сами себе. — Большую часть своей короткой речи она сидела лицом к огню, но теперь повернулась и посмотрела на нас. Она чуть не плакала. — Если я никогда больше тебя не увижу…
Гораций вскочил и обнял ее.
— Не беспокойтесь, мисс. Увидите.
— Вы сказали это просто так, мистер Самноссон?
— Нет. Я это знаю, — сказал он. И было ли это правдой или нет, это было то, что мы все должны были услышать.
Я уже собирался последовать за имбринами и Горацием на кухню, когда Нур потянула меня за руку.
— Подожди. — Она снова посмотрела в сторону окна и заполненного льдом гроба, который лежал в тени под ним.
На меня нахлынула внезапная волна стыда.
— Мы похороним ее, как только сможем.
— Дело не в этом, — сказала она. — Я бы хотела еще раз поговорить с ней перед отъездом.
— Она тебя не услышит…
Нур обхватила себя руками.
— Я знаю. Но я все равно хочу.
Я сделал глубокий вдох, внезапно почувствовав слабый запах формальдегида в воздухе. Сознавая также, что, несмотря на потерю деда, я никогда не мог до конца понять, что чувствует Нур. Потерять любимого человека, с которым ты только что воссоединилась.
Она взяла меня за руку.
— Ты останешься?
— Ладно. Если ты хочешь. — Мы пересекли комнату и подошли к Ви.
Нур опустилась на колени возле наполненного льдом гроба. Я держался достаточно близко, чтобы оказать поддержку, не вторгаясь в пространство Нур.
— Мама, я сейчас уезжаю. Я собираюсь найти Пенни. Я не знаю, когда вернусь… — Она впилась пальцами в лед и выудила руку Ви, посиневшую от смерти и холода, разминая ее, пока продолжала говорить. Кажется, она сказала: «Я люблю тебя» и «Прости», но я старался не слушать, потому что это было слишком интимно и потому что это ранило мое сердце.
А потом лед сдвинулся, и Нур ахнула. Пальцы Ви сомкнулись вокруг ладони Нур. Где-то в ее мертвой груди все еще текла кровь из сердца поэта.
Губы Ви приоткрылись. Мы услышали звук, похожий на скрежет наждачной бумаги по дереву.
Нур наклонилась ближе.
— Мама?
Рот Ви зашевелился, и ее гортань попыталась проявить хоть какие-то признаки разговора. Я надеялся, что она скажет: «Я тоже тебя люблю». Или, еще лучше: «Это была не твоя вина».
Вместо этого она сказала: «Горацио…»
Нур напряглась, затем наклонилась ближе.
— Что ты сказала?
Лед в коробке зашевелился. Ви попыталась сесть, но не смогла и снова откинулась назад. Ее глаза оставались закрытыми. Говорила растяженно и искажено, грубое дыхание едва узнаваемо.
— Горацио, — сказала она. — Он был… последним из нас. И когда-то был… правой рукой Каула. Найди его…
У Ви отвисла челюсть. Ее хватка ослабла и отпустила руку Нур.
И она снова отключилась.
* * *Мы бросились на кухню, чтобы рассказать остальным о случившемся, но все они уже поднялись наверх, за исключением Горация и Еноха, которые разговаривали у раковины. Енох был в испачканном фартуке, с мясницким тесаком в руке, и стоял у середины тумбы, полной цыплят, по-видимому, доставая их сердца.