Ведьма из прошлого (СИ)

Никто не заподозрит жену самого ярого инквизитора, у которого не было даже друзей, в ереси. А те, кто по праву силы, а не назначения, назывались инквизиторами, не могли ее обнаружить в такой глуши. Она выбрала самый лучший способ спрятаться — на виду. Только не рассчитала, что я сам был наделен малой долей света.
В одну ночь, когда она ослабила бдительность и просто наложила морок, я очнулся. Голова гудела, как с похмелья, а перед глазами все плыло. Я помню, как меня шатало тогда, когда по ее следам я шел в лес. Я понял все еще, когда только очнулся, но не хотел верить. Отказывался. Пока не увидел, как взбесившаяся ведьма, чье лицо было перекошено от злобы, боли и фанатичного обожания, запутавшись в корнях дуба, с раздутым до нельзя животом, рожала, — Вигмар усмехнулся, но в его глазах не было и грамма улыбки. Там двигались льды, — хотя беременна до этого дня не была. Для тебя это, возможно, звучит удивительно, но я тогда не был ни ошарашен, ни испуган. Дети шабаша на самом деле были не такой уж редкостью. Дети тьмы.
Повисла тишина. Гилберт, распахнув рот, смотрел на дверной проем, в котором стояла Анна и, не шевелясь, пристально рассматривала лицо своего отца. Вигмар же словно и не замечал ее. Он смотрел на окно, а Гилберт растерянно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, как должен поступить прямо сейчас.
— Сибилла уснула, — сложив руки на груди, сказала Анна, а Вигмар только моргнул, — я дойду до ключа. Он точно должен появиться снова после такого провала.
Гилберт пытался понять, знала ли Анна все это до сегодняшнего разговора, но по ее лицу нельзя было прочитать ничего. Оно отражало лишь ее усталость и невозмутимость. Вигмар же и вовсе словно исчез из этого мира.
— Ты уверена, что стоит идти одной? — очнулся бывший инквизитор и повернулся к дочери.
— Все будет в порядке, — отмахнулась она и подмигнула застывшему Гилберту, — сегодня он точно мне ничего не сделает, — прошептала Анна и исчезла в дверях.
Ее давно уже не было, а Вигмар все так же смотрел в пустой дверной проем. Тело Гилберта затекло от долгого сидения на месте, но он уже не мог заставить себя двигаться. Ему нужно было знать все до конца. Это вдруг превратилось чуть ли не в смысл его жизни.
— Почему вы так отпускаете ее? — не удержался он, а Вигмар закатил глаза, — Если она тот ребенок, если в ней действительно заключен весь свет, то как вы можете подвергать всех такой опасности?
— Только Анна может удержать тьму внутри себя, Гилберт. Не мы. А запреты лишь повышают ее интерес. Только вместе с ней, разговаривая и помогая находить ей грани, мы можем предотвратить катастрофу, — прошептал Вигмар, отводя взгляд от двери, — ты прав, тот ребенок — это она. Ее мать не дождалась суда — я убил ее на месте, пока ведьма не набралась сил, исполнив лишь традиционное последнее желание. К моему счастью, видимо перед своим планируемым исчезновением, она вычистила из памяти деревенских себя и меня. Должен ли я был и дальше играть роль ее прикрытия или после этой ночи скончаться — так и осталось неизвестным. Это была последняя казнь в моей кровавой карьере, но единственная, которую сейчас я считаю справедливой.
Когда я вернулся с ребенком, которого сам не мог объяснить, зачем забрал себе, меня помнила лишь ее сестра, что жила неподалеку. Она ждала меня у опушки леса, заливаясь слезами. Как только Идонея увидела новорожденную Анну — упала на колени и умоляла оставить ей жизнь. Она говорила о том, что несмотря на свое происхождение, судьба девочки не предопределена. Рассказывала, что злым невозможно родиться и что Анна не только дочь шабаша, но и моя.
Она объясняла очень долго про то, что если мы что-то можем, это не значит, что обязательно будем это делать. Что хищник питается мясом потому, что так заложено в его природе, но если найти замену, то он прекрасно проживет и без крови. А я смотрел на младенца и видел всех других. Я видел старика, которому не поверил, но который был прав. Видел свою жену, в чьи слова уверовал, но ошибся. Единственным желанием моим после всех слов Идонеи было скинуть ее вместе с ребенком куда-нибудь в реку и навсегда покинуть это место.
 
Поэтому я и не стал этого делать. Идонея много рассказывала о том, как удержать девочку рядом со светом, но через пару месяцев я попросил меня не трогать. Анна существовала отдельно, я — отдельно. Я не мог позволить чувствам снова помешать мне заметить, что что-то идет не так. Но время шло, а Анна росла умной, сообразительной и очень доброй девочкой. Мы с Идонеей сошлись и стали настоящими супругами, но словно в наказание за то, что сохранили Анне жизнь, не могли иметь детей.
Свое первое чудо Анна совершила в возрасте чуть больше пяти лет. Когда родилась Сибилл, тогда мы ей еще даже на дали имени, она была очень слаба. Идонея только плакала глядя на то, как еще один ребенок покидает нас. Исправить, не переступая грань, было ничего нельзя. Молились мы тогда уже больше по инерции, все больше впадая в отчаяние. Я запрещал Анне даже смотреть на младенцев, но в этот раз она меня ослушалась.
Я никогда так и не узнаю, что произошло на самом деле, но на следующий день моя младшая дочь с аппетитом ела, рассматривала на сколько могла предметы вокруг и во всю дергала ручками и ножками в своих пеленках.
Тогда же мы впервые и поругались с Идонеей. Она кричала, что Анна ступила за черту, цитируя собственную сестру, а я вспоминал слова старика про апостолов. Ведь некоторые из них воскрешали людей из мертвых и это не было за гранью. Как бы то ни было, но Анна, улыбаясь, утром и вечером зачитывала молитву, иногда по несколько раз в день, но ничего не происходило. В итоге мы оба пришли к выводу, что у ребенка пяти лет просто не могло быть каких-то греховных желаний — Анна была самим светом и ее чудо тоже было им.
Постепенно и Идонея успокоилась и все шло своим чередом. Девочки росли, Сибилла не показывала способностей, что не могло нас не радовать. Анна же проявляла повышенный интерес ко всему, что делала Идонея, но была осторожна. По сути все, что ее отличало от обычных светлых хранителей — ее любопытство и желание попробовать. Анну тянула сама магия, блестя перед ней яркой игрушкой, но она держалась в рамках и была предельно честной и послушной. Чем больший интерес проявляла Анна, тем больше ей запрещали, Гилберт. И это и было моей ошибкой.
Пока я был занят тем, чтобы моя старшая дочь не поддалась своей природе, наблюдая за каждым ее шагом, моя жена, помня о том, как Анна спасла Сибилл, решила, что тоже может совершить чудо. Тьма проникла в ее сознание под видом добродетели, так как очень сочувствующим человеком была Идонея. Тогда всему ковену казалось, что они поступают правильно, спасая невинную душу. Возможно так оно и было бы, если бы все свои силы они не передали Идонее. Погрузившись в уныние, граничащее с отчаянием, Идонея направила мощь ковена на сдвижение времени. То, что она тогда видела, как жертвенность, на деле оказалось ее тщеславием, а сочувствие — собственным унынием. Она не справилась. И будь у нее лишь ее силы, или попытайся Идонея просто вмешаться в события — вряд ли погружение во тьму стало бы таким быстрым и необратимым. Но она замахнулась на саму основу — время. Изменить ход истории все равно, что подвергнуть сомнению священную волю.
Анна же, чей интерес к магии и так достигал пиковых значений, забитая запретами и подбиваемая собственной гордостью и эгоизмом, тут же попыталась сделать то, что наверное на ее месте попытался сотворить каждый — спасти мать, которую знала и любила. Она же уже делала это, она вытащила Сибилл. Анна была уверена, что получится снова. Только вот для этого весь арсенал тьмы, что был в Анне, тут же пошел в ход. Но она этого не могла заметить. Тьма очень умело маскируется под благородство и желание помочь.
Когда же все было раскрыто, Анны, которую я любил, в ней практически не осталось. Она управляла людьми, словно марионетками, и убила Идонею не глядя. Только вот из-за того, что Анна была темной ведьмой, а Идонея, несмотря ни на что, светлой, сила ковена не ушла в небытие, а перешла к победителю. Это и остановило уход Анны во тьму. Она вернулась, хотя я уже и не рассчитывал вновь увидеть дочь. Управлять силой света во благо Анна не может — это все равно, что дать вилку правше в левую руку, но вот повернуть ее во тьму — легко.