Стану твоим дыханием (СИ)

Выстрел. Кровавые воронки пулевых отверстий такого размера, как будто Андрей стреляет как минимум из дробовика двенадцатого калибра.
«Ты эгоист. Я не хочу иметь с тобой ничего общего!»
Ещё выстрел. Боль раздирает на части.
«Я ухожу, Харон. Ты недостоин быть Топом. Не только моим, но и в принципе».
Выстрел. Выстрел. Как же больно…
«Недостоин. Недостоин. Недостоин…»
Харон рывком подскакивает на кровати. Тяжело дышит. Чувствует стекающий по спине холодный пот. Вытирает лицо. Поднимается. Идёт в кухню попить воды — в горле пересушенная пустыня.
«Давно ты меня не посещал, Андрюша», — усмехается Харон, вспоминая свой ночной кошмар, а заодно и давние события, на основе которых и приснился этот трэш. Но так ярко — впервые. Хотя сны сразу после того, как произошёл разрыв с Андреем — его первым сабмиссивом — Харон не помнит. И, наверное, к лучшему. Тогда, три года назад, Харон — молодой и начинающий Топ, мнящий себя уже чуть ли ни матёрым Доминантом, — принял «под ошейник» ещё более молодого и неопытного Андрея, чувства к которому были, казалось, проверены временем. Но не сложилось. Харон совершал ошибки, Андрей мелко мстил, и оба довели друг друга почти до полного краха. Андрею хватило ума расстаться, хотя Харон до последнего держался за эти отношения, всё ещё пытаясь реанимировать труп. После всплывших некрасивых подробностей поведения Андрея за спиной, Харон смог отпустить. И уехал почти на год в глушь, где местные шаманы организовали что-то вроде скита. Там и познакомился со Змеем, который собрал его буквально по частям, попутно объясняя, казалось, необъяснимые вещи. Харон глубоко вздохнул. Прошло достаточно времени, чтобы перестать перетягивать на себя всю вину и себя же грызть. Но тем не менее, иногда подсознание выбрасывает вот такие вот фортели.
«Интересно, а как зовут этого парня из книжного?» — пришла неожиданная мысль, вообще не имеющая никакого отношения к текущей ситуации. Он и думать уже о нём забыл, с чего вдруг?
Решив, что выспаться важнее, чем беречь организм от химии, Харон закинулся парой таблеток, помогающих ему достичь релакса и наконец-то провалился в глубокий сон без сновидений.
В течение дня занимался текучкой, отключив рефлексию и воспоминания. Помогало. Сон почти отступил назад в прошлое. Пришло время навестить Белкина. Оттягивать было уже нельзя — через неделю обещали вывесить списки претендентов на отчисление.
Прихватив презент и высчитав, когда Белкин задержится, под конец рабочего дня Харон стукнул в дверь обиталища профессора. Белкин удивлённо поднял глаза на вошедшего и отодвинул в сторону бумаги.
— Чем обязан?
— Абсолютно ничем, — Харон улыбался максимально доброжелательной улыбкой, на которую был способен. — Просто решил, что могу чем-то помочь кафедре.
— В пять часов вечера? — скептично приподнял бровь Белкин. — Темните вы что-то, Чернов.
— А для помощи разве существуют определённые часы? — отбил подачу Харон.
— Хм, — профессор не находит, что сказать, и прёт напролом. — И в чём же заключается ваша помощь?
— Мини-презент, — продолжает улыбаться Харон и жестом фокусника извлекает из пакета Атлас. — Лично для вас, профессор. Мне больно смотреть, как вы мучаетесь со старьём, которым обеспечивает кафедра, пытаясь вдолбить в головы студентов необходимые знания.
— Надо же, какие речи, — хмыкает Белкин, но атлас таки придвигает к себе и даже бегло пролистывает. — Уникальное издание. Благодарю, Чернов. Но на зачёт можете не рассчитывать, это не тот случай, когда…
— Обижаете, профессор, — прерывает его Харон. — Как я могу так пасть и подобным унизить вас? Анатомия — это не тот предмет, что покупается. Да и вы не продаётесь. Это от души.
Белкин молчит, соображая, что ответить на откровенную и наглую лесть, а Харон продолжает:
— Жаль, что анатомия не изучает душу, да и вообще медицина не считает ее наличие доказанным фактом. А между тем, должен вам сказать Эдуард Анатолиевич, что душа всё-таки существует. Иначе, что же это тогда так болит внутри, разрываясь тоской и невозможностью взаимности.
 
— Что? — Белкин в растерянности, а Харон, вспоминая откровения Костика о каких-то слухах особой сентиментальности профессора и его болезненной реакции на гонения геев, давит дальше.
— Вы не понимаете, — вздыхает Харон. — Может быть, и к лучшему, что не понимаете. Не хотел бы я для вас подобных мучений. Таких как я сжигали на кострах во времена инквизиции, презирали и гноили в лагерях в войну, а потом считали умалишёнными, насильно «лечили» в психушках и сажали в тюрьмы. Сейчас этих ужасов, к счастью, нет. Но нам — таким вот — не легче. Совсем не легче. И знаете, я, наверное, на самом деле сошёл с ума, потому что я не могу без вас. Вы, наверняка, так же, как и все остальные отнесётесь. И лучше бы я молчал. Но я больше не могу молчать.
Харон падает на колени, обхватывая ноги Белкина.
— Спать не могу, есть не могу, жить не могу, — он судорожно сжимает пальцами ткань костюма профессора. — Все мысли о вас. Убейте меня, если хотите, но позвольте… хотя бы один поцелуй. Пожалуйста.
Поглядывая из-под ресниц на мимику Белкина, Харон понимает, что попал в десятку. Профессора штырит и харит, куда делась напускная понтовитость и высокомерность.
— Встаньте, Харитон, ну вы что? Не надо, вы… — он пытается поднять Харона с пола. Наклоняется к нему, а тому только этого и надо.
Обхватив Белкина за шею, Харон впивается в его губы сокрушительным поцелуем. Дальше и играть не пришлось. Профессор в свои «за тридцать» — сколько точно никто не знал, а тайна охранялась выводком огнедышащих драконов — выглядел очень даже подтянуто и аппетитно. И дальнейшее “сближение” прошло как по маслу, особенно с учётом того, что Харон умел добывать информацию, анализировать её и делать выводы.
Харон знал, что у Белкина временные трудности в отношениях. Знал, что на данный период времени секс у Белкина если и был, то мимолётный и ниочёмный, но, скорее всего, не было вовсе. Знал все его болевые точки. Знал реакции и на что он точно поведётся. А распитая с «бывшим» профессора бутылка абсента дала ключ и к эрогенным зонам. И это сослужило пусковым механизмом для того, чтобы потерявший голову профессор позволил всё, что произошло дальше.
Харон поступал полностью по-скотски и отдавал себе в этом отчёт. Как и в том, что отчасти его поведение продиктовано не только принципами, но и местью. Его Андрюша тогда ушёл именно к Белкину. Это тоже выяснилось случайно во время пьянки с «бывшим». И поэтому сейчас Харон, помимо успешного выполнения своего плана, получал ещё и свою личную сатисфакцию — неодобренную ни им самим, ни уж точно Змеем, если бы тот был жив. Но иначе Харон просто не мог.
========== Андрей ==========
Досадная стычка в книжном нет-нет да и всплывает в памяти. Был бы это просто наезд, какой случается в жизни любого обывателя, Андрей выкинул бы его из памяти сразу, как вышел на улицу. Таких столкновений на счету много — перечислять устанешь. Но тут — это был не просто наезд, это было что-то другое.
Интерес?
Андрей отгоняет эту мысль.
Что ещё за интерес? К кому? К парню, который посмел делать ему непотребные намёки?
«А ты нет, что ли?»
Андрей со всей категоричностью готов утверждать, что нет. И дело не в том, что ему противны люди такой нестандартной ориентации. Вовсе нет. Каждый имеет право жить так, как ему хочется. Тем более, когда постоянно находишься в близком контакте с таким человеком, как Наташка, трудно вообще иметь какие-то рамки.
С двоюродной сестрой Наташкой они дружат чуть ли не с пелёнок — всё детство и отрочество проведено вместе — горшок к горшку. Наташка очень свободна в высказываниях, толерантна ко всему, что выходит за пределы так называемой нормы. А так как Андрей по праву считался не просто братом, но и лучшим другом, то и свои интересы Наташка предпочитала разделять с ним.
Поэтому Андрей давно привык, что сестра может преспокойно включить при нём какой-нибудь скабрезный фильм об однополой любви — привычка стала такой стабильной, что он уже и не вздрагивал, когда на экране появлялись страстно пожирающие друг друга эфебы, радуя сестру своей юностью и сексуальностью.