Стану твоим дыханием (СИ)

 — Я твой, — опускает голову на плечо Харона его наваждение. — Твой. Не отпускай меня.
— Мой, — шепчет Харон, покрывая поцелуями податливое тело. — Мой, — прижимается к обветренным горячим губам. — Весь мой, полностью, — он опускается на колени, подхватывая парня под бёдра и, разведя ему ноги, притирается стояком к ягодицам. — Мой мальчик, мо-о-ой.
— Тво-о-о-о-й, — прогибаясь чуть ли ни на мостик, стонет парень и бесстыдно трётся о головку члена Харона.
Проникновение. Плотный обхват. Сжатие. Пульсация. Харон рычит, дёргаясь рывками, вколачиваясь в покорное тело. Хрипло воет, и его стоны смешиваются с криками парня:
— Да-а-а, да-а-а-а-а-а-а, ещё-ё-ё-ё…
Взрыв сверхновой. Судорожные сокращения. Выплеск. Ещё. Ещё. Безумной каруселью мчащиеся звёзды и с тихим шорохом падающие с неба лепестки роз…
«Откуда розы?» — удивляется Харон и…
… И просыпается.
Член ноет. Эрекция дикая. Яйца каменные. Харон издаёт мучительный стон и переворачивается на живот. Прижатый с двух сторон стояк отчаянно требует разрядки. Это просто какой-то пиздец. Нужно отвлечься, не думать. И главное — ничего не предпринимать. Никакого насилия, никаких, блядь, побуждений к действию. Ничего абсолютно. А так тянет. Прямо сейчас. Немедленно. Увидеть, сгрести в охапку…
Харон поднимается и тащится в ванную. Засовывает под кран голову, затем залазит под душ. Контрастный душ и не такое снимал… Хотя, такого и не было никогда. Пойти, что ли, в море поплавать? Всё-таки, ради моря он сюда и ехал. Ага, конечно, ради моря. Но и ради моря тоже. Поэтому…
Харон собирается и спускается уже знакомым склоном к морю. Ветер пока несильный, к вечеру поднимется, по предсказанию Вахтанга. А пока Харон успеет вволю наплаваться. Вымотать себя на максимум. Чтоб даже думать ни о чём не мог. Но мысли, как он их не избегает — всё равно преследуют его. Солнце клонится к закату, и Харон возвращается. Завтра ещё один день, и вечером отъезд. Во время ужина Харон рассеян и вполуха слушает истории Вахтанга. Его мысли сейчас очень далеко отсюда. Его мысли рядом с ним.
Где он? С кем он? Чем сейчас занимается? О чём думает?
Вахтанг продолжает что-то рассказывать, а Харон смотрит, как шевелятся губы старика, но слов его уловить не в состоянии. Вахтанг явно старается поднять Харону настроение, и тому даже немного неловко, что все старания насмарку.
— Когда поезд? — меняет тему Вахтанг. — Ты же завтра домой?
— В шесть вечера, — Харон переключается на старика. — Спасибо за гостеприимство, Вахтанг. Обязательно, при первой же возможности, приеду ещё.
— Приезжай, дорогой, — кивает тот. — Всегда рад. И ты же помнишь, ничего с тебя не возьму. Хочешь, на вокзал отвезу завтра, заодно Манану проведаю.
— Так поздно же, — замечает Харон. — Посещения там до скольки?
— А, — отмахивается Вахтанг, — там анархия, до восьми вечера запросто, после уж закрывают отделение — ни войти, ни выйти, только через приёмный покой, если скорая.
— Хорошо, — соглашается Харон. — Спасибо, Вахтанг. Ты прости, но умотался я. Спать пойду.
Старик согласно кивает, Харон поднимается и внезапно, обернувшись, спрашивает:
— Вахтанг, не знаешь, к чему розы снятся?
— К свадьбе, — усмехается старик.
— Что? — Харон обескуражен.
— К свадьбе, дорогой. А если тебя лепестками осыпают, то к очень скорой свадьбе. А что, снилось?
— Снилось, — кивает Харон и его губы невольно расползаются в улыбке.
— Ну вот, я же говорил, — улыбается в ответ Вахтанг. — Всё хорошо будет.
Харон улыбается всю дорогу к номеру, но, оказавшись внутри, понимает, что выдавать желаемое за действительное — не лучший вариант. Улыбка исчезает сама собой. Харон злится на себя и почему-то на парня, который никак не идёт у него из головы. Вахтанг ещё — скажет тоже, — свадьба. Какая, к чёрту, свадьба? Это не для таких как Харон. Он тяжело вздыхает и идёт в душ — освежиться перед сном. Странно, но его совсем не тянет ни на какие тусовки. И в постель никого затаскивать не хочется. И вообще, с ним творится что-то такое, названия чему он не может подобрать. А Змей, который, может, и мог бы что-то объяснить, с момента, как отчитывал его на балконе отеля, больше не появляется.
 
Ночь проходит беспокойно. Харон не помнит снов, но что снилось ему именно его наваждение — не сомневается. Транквилизатор он проигнорировал. Ну мало ли, вдруг бы снова лепестками… Ага, как же, аж десять раз.
Харон идёт в ванную — душ, бритьё, ещё влажные волосы — туго в хвост, одеколон, одежда. Посвежевший, выходит во двор. Вахтанг уже суетится с завтраком, после Харон решает поплавать напоследок. День пролетает очень быстро, и уже около четырёх Харон собирается. Вещей минимум, но складывает сумку он очень долго. Непонятно откуда взявшаяся дрожь в руках — из них просто всё валится. Харон понимает причину этого волнения. Если ему повезёт, то через три с половиной часа он снова увидит его — своего мальчика, своё наваждение. «Только попробуй что-нибудь выкинуть», — рычит сам на себя Харон и заканчивает сборы.
На вокзал Харон попадает заранее. Вахтанг, тепло с ним попрощавшись, отправляется в больницу к дочери. А Харон, сжимая до побелевших пальцев ремень сумки, идёт по коридору вагона к своему купе. К их купе. Немного помедлив около двери, открывает её и входит. Попутчиков нет, и в душе Харона расцветает надежда, что на той самой станции, где и выходил, сядет в поезд тот самый человек, которого он так хочет видеть. Полтора часа до его станции тянутся бесконечно долго. Наконец-то объявляют десятиминутную стоянку. Харон выходит покурить на перрон. Курит подряд три штуки, вертя по сторонам головой. Но никого, даже похожего на его парня, не наблюдает. Вышвырнув в урну выкуренную до половины четвёртую сигарету и, сглатывая вязкую горькую слюну, Харон поднимается в вагон.
«Что и следовало ожидать, — стучит в висках, — а что ты хотел? Надо было валить и трахать, пока возможность была… Пизде-е-е-ец, ну ты и сука. Вот послал он тебя, ебанутого, и правильно сделал. Озабоченный, блядь».
Харон с тоской смотрит на перрон, упираясь лбом в оконное стекло. Объявляют отправление. Поезд постепенно начинает движение, вагоны содрогаются, грохочут. Перрон медленно плывёт за окном. Харон чувствует, как под его пальцами ломается пластик зажигалки, и вместе с этим звуком открывается дверь купе.
Улыбка сама собой расплывается на лице Харона. Где-то внутри него взрываются фейерверки и пузырится шампанское. Шампанское Харон терпеть не может, как и фейерверки, и прочую подобную лабуду, но сейчас именно такие ощущения. И он им рад. Он, можно сказать, счастлив. Давно забытые ощущения подобного состояния слегка шокируют, но Харон ни за что бы от этого не отказался.
Всё-таки не сдал билет. Не послал, не кинул. Значит, всё-таки, есть какие-то… что-то… то есть, получается, что Харон не безразличен ему? Шампанское ударяет в голову.
— Привет, — Харон смотрит на парня с глуповатой улыбкой.
Тот хмурится. Молчит, игнорируя приветствие. Ставит свою сумку на полку. Садится рядом с ней, избегая смотреть на Харона. Внезапное опьянение проходит так же быстро, как и появилось. Улыбка постепенно гаснет, и лицо Харона принимает своё обычное — привычно-ироничное выражение со слегка кривоватой усмешкой.
С какого хера он вообще решил, что парень не поменял билет из-за него? Просто лето, просто нет других вариантов, да и бронь заказывалась заранее…
Андрей изо всех сил старается не встретиться взглядом со своим персональным кошмаром. Но замечает и его улыбку, и приветствие.
С чего это он лыбится? Снова предвкушает какое-то шоу? Очередные эксперименты свои идиотские, небось, планирует. Но как же тянет к нему. И сердце заходится, и ноги подгибаются. Не улыбаемся уже? А что такое? Решил перейти в наступление? Чувствует себя хозяином положения? Да хер ты угадал. Вот что за скотская привычка решать за кого-то? Я ему сейчас всё выскажу.
— С каких это пор ты мой парень? — не выдерживает Андрей, хотя до момента, как вошёл в купе, дал себе сотню зароков, что и слова не скажет этому психу.