Контрольный выстрел

Второй — с 19 по 21 августа девяносто первого года. Словно карточный домик, в одночасье рухнуло то, что почиталось незыблемым. Куда делось то, что еще вчера цементировало, объединяло? Линия идейного фронта пролегла между единомышленниками, друзьями...
Вера, надежда... Где вы? Мир встал на дыбы и пал, рассыпавшись в прах.
Третий период — все, что произошло после. Череда разочарований, предательств больших и малых, переоценка ценностей. Как не заблудиться, не заплутать в потемках собственного сознания и сознания лиц, пришедших к власти?
События развивались быстро, стремительно, как у Пушкина: «Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл: сделалась метель».
Однако на то и уроки родной коммунистической одряхлевшей партии; чтобы каждый в этой жизни мог выжить сам. Чтоб без чужой помощи в трудную минуту мог разобраться в диалектике процесса, определить свою роль и место.
Единственное, в чем без промедления смог разобраться В.И., так это в том, что его время кончилось. Надо начинать сначала.
Собственно, ничего удивительного тут не было. Для многих трезвомыслящих то, что началось в восемьдесят пятом, стало чередой уступок, измен и предательств. Чередой того, что не вписывалось в логику порядочных государственных людей... Даже при объективной необходимости перемен в жизни. «Но не такой же ценой!»— сколько раз восклицал В.И.
Решение давалось мучительно. Много раз он доставал из стола стопку чистых листов и пытался изложить все, что наболело, что пришлось пережить... Но слова, несмотря на природное острословие, не находились. Написанное казалось каким-то вычурным, неестественным. И хотя он мог подписаться (да и подписывался) под всем изложенным, но показать кому-либо подобный «манифест» не решался. Он рвал написанное на мелкие кусочки, аккуратно складывал в пепельницу и, как Штирлиц в тылу врага, жег.
Сжег все! Ничего не оставил.
  
4
 
— Да, шило на ящик мыла, — повторил В.И. — Правда, такой ящик надо еще заработать, но это уже дело второе... Хочешь — можешь заработать два, три ящика мыла.
Олег пожал плечами. Собственно, ему столько не надо. Хватало и того, что он получает, хотя это было смехотворно мало. Его опера, отягощенные семьями, больными родственниками, детьми, с трудом дотягивали до середины месяца. Многие уже забыли, когда последний раз обедали в столовой. Наиболее отчаянные готовы были лезть хоть волку в пасть, лишь бы хоть немного заработать сверх того, во что ценит эту службу государство. Сам же Олег довольствовался тем, что есть. Смерть Деда на некоторое время отодвинула планы коренного изменения судьбы. Был долг, который предстояло отдать. И этот долг не позволял отвлекаться, тратить время на думы о будущем.
— Мне столько не надо, — улыбнулся Олег.
— Примитивно рассуждаешь. — В.И. снова вдохнул дым чужой сигареты. — Это вопрос не денег. Это вопрос свободы. Способности самому определять, что тебе надо, с кем ты хочешь дружить, общаться, делать дело. Вопрос самостоятельного выбора этого дела. Такие вещи сложно понять, пока голову стягивает околыш фуражки, но наступит время...
— Напрасно агитируешь, я отмороженный.
— Удивил! Мы живем в самой отмороженной стране. Среднегодовая температура здесь на два градуса ниже, чем в Европе. А ее жители вынуждены носить на десять процентов больше одежды. Именно потому здесь национальный напиток — водка, согревающая тело, а густой борщ, расщепляющий водку, — лучшая закусь. Круговорот веществ в природе. — В.И. усмехнулся. — Представляешь, пьем, чтобы опьянеть, а закусываем, чтобы этого не произошло. Борьба с преодолением трудностей — наша движущая идея.
— Вот с этими самовоздвигаемыми трудностями я и борюсь.
— Дон Кихот ты мой. — В.И. махнул рукой. Он помнил, сколько надо было передумать ему самому, чтобы подать рапорт. «Видно, не наигрался в любовь к Родине! Вроде ровесники, а на тебе...»
 
Упрямство и настырность нового поколения чекистов удивляла. Их логика граничила с абсурдом. Можно было понять парней на периферии, где гарантированный заработок давала преимущественно государственная служба. Но Москва!.. Здесь неограниченные возможности для думающего человека. И тем не менее это поколение выбирала иное — лабиринт из колючей проволоки, прохождение по которому доставляет удовлетворение, лишь когда не рвешь локти и колени о металлические колючки и штыри. Самоистязание для этих людей стало нормой жизни. А все потому, что «за державу обидно»?
— Не созрел, — констатировал В.И.
— Не созрел, — констатировал Олег.
— Созреешь — звони. Пароль прежний.
Возвращаясь в Москву в машине В.И., Олег уснул. Все тревоги, волнения и хлопоты минувших недель растаяли, растворились в добром и безмятежном сне. Очнувшись уже около своего подъезда, Олег не мог вспомнить, что ему снилось.
— Созреешь — звони! — прощаясь, снова повторил В.И.
Олег кивнул.
  
5
 
«Фольксваген» мигнул поворотником и, попетляв вокруг кое-как припаркованных дворовых машин, скрылся за углом.
Олег достал сигарету. Ощущение чего-то легкого и невесомого, пришедшее со сном, не покидало. Он машинально бросил взгляд вверх. Его окна светились. Олег пересчитал этажи. Да, это его окна.
Лифта ждать не стал. Два шага — один марш. Олег летел вверх, не ощущая ни сердца, ни дыхания. Ключ вошел, как всегда, но не повернулся. Дверь открылась сама.
На пороге стояла Татьяна.
Они пили чай на чистенькой вылизанной кухне. Мир, еще утром казавшийся Олегу рухнувшим в тартарары, восставал из пепла, обретая вполне сносные очертания.
Олег рассказывал. Ему хотелось передать Татьяне все, что накопилось в его душе за последние месяцы. Сейчас как никогда ему требовалось заземление, чтобы не взорваться, не вспыхнуть от внутренней энергии, накопившейся в нем. Мысли прыгали с пятого на десятое, сбивались, но он неизменно возвращался в колею.
Олег рассказывал о том, как погиб Дед, как бились за каждый метр земли парни из чеченского управления ФСБ во время штурма Грозного боевиками, как он вывозил тела товарищей, как разыскивал пропавших. Как позорно предали их всех вожди. Как повторил деяние генерал-фельдмаршала Кейтеля Александр Лебедь, подписав акт о безоговорочной капитуляции.
Олег знал, что многое из рассказанного Татьяне было известно: она систематически общалась с супругой Пушкарного (до Олега эту информацию доводил Руслан). И тем не менее ему было важно самому переосмыслить все, что произошло, что случилось не благодаря, а вопреки... Без утайки, ничего не скрывая, излагал он свои мысли о происшедшем. Татьяна слушала, не перебивая. Так может слушать только одна женщина в мире — его жена.
Выкипающий чайник уже не клокотал, а устало посвистывал в тщетной надежде привлечь к себе внимание. Но Олег и Татьяна не замечали этого. Окружающее перестало для них существовать...
Когда, расслабленные от свалившегося на них счастья, они молча лежали, думая каждый о своем, а на самом деле об одном и том же — о том, какими же дураками они были, — зазвонил телефон. И, стремительно одеваясь, как и тогда, Олег ловил на себе недоуменный, просящий взгляд жены. «Ну почему сейчас?!»
Только серьезность информации не позволила Олегу послать всех к чертям.
Машина пришла через десять минут.
  
6
 
Работая на самом тяжелом и непредсказуемом участке борьбы с терроризмом, Олег все больше задумывался над причинами этого явления. Явления аномального, жестокого, бесчеловечного. Чем больше анализировал, тем больше приходил к выводу, что эта аномалия лежит в психологии и уходит даже не в глубь веков, а в природу самого человека, являющегося по сути своей хищником. И эта суть так или иначе диктует ему нормы поведения в экстремальных случаях. При этом экстремальность ситуации определяется не только опасностью, грозящей непосредственно для самого человека. Как существо общественно организованное, он ощущает угрозу не только для себя лично, но и для своей стаи. При этом может происходить искажение восприятия, что при определенном психологическом складе диктует опять-таки экстремальные решения, выходящие за рамки нравственных норм поведения и самой нравственности.