Контрольный выстрел

— Без пол-литра не разберешься. — После утреннего внушения Медведь был угрюм. Он злился и на шефа, и на Зеленого. Последний был ни при чем, тем не менее ему предстояли тяжелые минуты. Не на начальстве же срывать зло! А Зеленый потому и Зеленый, что молодой.
Молодость — второе счастье! А может, первое. Пока Медведь недовольно сопел, Зеленый, преисполненный законной гордости, пускал мыльные пузыри в лубянском Гайд-парке. На лестничной площадке, используемой как курилка, народу было мало. Старики, пользуясь демократизмом руководства, курили в кабинетах.
Очаровательная лейтенант Степанова, которую, как выяснил Лева, звали Люба, во все глаза смотрела на него, суперагента всех времен и малых народов. Единственное, что омрачало эти счастливые минуты, был взгляд завистницы — толстухи Красновой. И физиономия-то у нее была красная!
— Самым сложным в разоблачении злоумышленников было определить субъективную сторону. — Зеленый пушил перья и делал грациозные па. — Факт контрабанды мы доказали. Но вот что настораживало: портвейн «Агдам», который контрабандисты вывозили в США, не является напитком богов.
Зеленый сделал рожу человека, всю жизнь употреблявшего этот отвратительный и опасный для рода людского портвейн. Ему даже показалось, что печень увеличилась, отчего рубаха в подреберье натянулась, как кожа на барабане.
— Да-а... Так вот. — Зеленый сделал паузу. — Мы запрашиваем разведку, та через резидентуру выясняет...
Краснова пустила колечко дыма: явное свидетельство не просто сомнения, а пренебрежительного недоверия.
— Да, выясняет, что американцы установили следующее. Пропитанные портвейном «Агдам» корпуса подводных лодок делаются невидимыми для наших радаров.
Краснова снова пустила кольцо. Оно лопнуло, и полоска дыма вытянулась вопросительным знаком. Краснова прищурилась, как пантера перед броском.
— ...Более того, пропитанные «Агдамом» днища исключают прилипание моллюсков, отчего скорость субмарины значительно увеличивается...
— Вот я и смотрю, бегаешь ты — быстрее всех! — заржала Краснова. — Тьфу!
Она плюнула на окурок и, повернувшись через левое плечо, неуклюже зашагала прочь на нелепых платформах модных десантных башмаков. Зеленый с ненавистью смотрел на круглую спину, широкий загривок и маленькую голову, которая, по утверждению начальника курса, была «золотой».
Степанова, словно извиняясь за бестактность подруги, пожала плечиками и, очаровательно взмахнув ресницами, поспешила прочь. То, что говорил, или попросту врал этот малый, Степанова не понимала. Она балдела от его голоса, млела от его ужимок и вообще...
— Лева, блин, ты где болтаешься? — С перил лестницы свесился Медведь. Природный такт не позволил ему выразиться покрепче в присутствии девушек. У Медведя чесалось все. И язык, и тело, и руки... Утреннее внушение переполняло естество, а потому участь Зеленого была предрешена.
— Лева! — Это было сказано со всей теплотой доброго, но омраченного разборкой с шефом товарищеского сердца. — Лева, а между прочим, получена фотография известного вам субъекта. — В минуты наивысшего напряжения Медведь переходил на «вы».
— Не съездить ли вам к вашим друзьям и не предъявить ли эту фотографию им? — Медведь полагал, что для разрядки именно это мероприятие, называемое опознанием, может скрасить минуты одиночества юного друга и соратника по борьбе, покинутого очаровательной особой.
— Где фото? — После улыбки Степановой Зеленый готов был лететь на край света.
В метро и автобусе, в толкотне и давке он думал о ней. Он думал о ней, и нажимая звонок в уже знакомой квартире, где его встретили такие очаровательные уголовнички, ставшие на путь исправления: даже телефончик попросили...
Дверь открылась сама. Без звонка.
— Ау, хозяин! — Зеленый сунул голову внутрь.
От удара чем-то тяжелым в глазах вспыхнули радуги. И голос Красновой произнес: «С посещеньицем!»
  
17
 
Трофимов отмотал пленку назад.
— А это что? — Олег в который раз слушал свой диалог с террористами.
 
— Не понял.
— Еще назад.
Микрофон рации в салоне угнанного автобуса уловил чуть слышную трель. Она длилась доли секунды, но была. Олег явно ее слышал.
— Точно сотовый!
Это не просто осложняло ситуацию. Это делало силовой вариант почти невозможным. У преступников были и глаза и уши. Могли быть! Эти глаза могли находиться в зоне проведения операции, могли контролировать действия властей. Но эти глаза могли быть и в месте получения денег. На трассе, наконец.
С таким развитием событий ранее встречаться не приходилось.
— Еще раз.
Снова взвизгнула перематываемая пленка, и опять параллельно с голосом чуть слышно прозвучала трель зуммера.
— Похоже?
— Похоже.
— Эх, если бы установить их... — Мысль Трофимова в данной ситуации можно было считать розовой мечтой.
— Что из Москвы? — как заведенный, в который уже раз вопросил Олег. Должен же быть какой-нибудь узелок, если показался кончик нитки. Бросив взгляд на часы, Олег с досадой отметил, что времени прошло мало, а потому по ниточке еще идти и идти...
  
18
 
Пока Медведь пытался выяснить, где сейчас находится истинный Левченко, Рысь уехал в райотдел, в котором до сих пор находился сержант-рэкетир.
Сержант оказался совсем молоденьким. Он напоминал опенок, маленькая головка которого торчала между погонами с золотыми полосками лычек.
За три часа пребывания в райотделе сержант совсем съежился. В тех делах, которыми занимался, молодость была не лучшим помощником. Может, по этой причине торговцы его и сдали. Матерых обирать они опасались — боялись их друзей, подельников. Арест или задержание кого-либо из крупных «государственных рэкетиров» грозили торговцам вполне очевидными неприятностями. Реакция могла последовать и со стороны крутых бандитов, и со стороны РУОПа, СОБРа, налоговой полиции... Сержант же или его крыша особой угрозы не представляли. Крыша, если и была, то явно ненадежная. К тому же сержант пытался выйти в автономное плавание, что вызывало в подсобках не просто иронию, а гомерический смех. Наблюдая за его потной суетой, лавочники некоторое время полагали все это детской шалостью и не видели особого убытка в том, чтобы кидать сержанту диетические по калорийности подачки. Сдать мента посоветовала крыша настоящая, которой надоела его самодеятельность. В результате все были довольны: криминальная крыша лишилась конкурента в милицейских погонах, лавочники сэкономили бабки, а чекисты поставили «птичку».
— Ну, где ваш членкор из академии народных промыслов? — По мнению Рыси, удача — в виде важного свидетеля — была уже у него в руках.
— Кто? — Дежурный поправил галстук.
— Я имею в виду сержанта.
— А почему народных промыслов?
— Потому что самый народный промысел — рэкет.
Сержант встретил опера, словно отца родного. Он готов был каяться, умолять и даже работать — хоть на КГБ, хоть на ЦРУ.
Ни того, ни другого Рысь ему не предложил. Попытку торга отмел сакраментальной тирадой: «Преступником человека может назвать только суд! Он во всем разберется, и, если имеются смягчающие вину обстоятельства, он их учтет». Короче, поэтом можешь ты не быть, но быть свидетелем обязан.
Синюшный от пережитого сержант сочувствия не вызывал, и в глубине души Рысь уже упаковал его в столыпинский вагон и даже представил на верхних нарах. Жалости и сострадания тот не вызывал еще и в силу того, что, размазав сопли, потерял, как японец, фейс. Однако дежурные психотерапевтические фразы и сейчас были нужны, дабы всколыхнуть сознание, освежить память заблудшего.
— Значит, так! Сейчас я дам тебе бумагу, и ты постараешься воспроизвести все, что заметил около автобуса на Тулу. Кто садился, приметы, во что был одет... Все, что вспомнишь, все, что отпечаталось в памяти. Напрягайся...
Сержант удивленно смотрел на чекиста. «Сдался им этот автобус!»