Его тайная одержимость (СИ)

Хотя в ее глазах я сейчас и правда таковым кажусь. Признаться, и в своих тоже.
Однако причинить ей вред… даже мысли не мелькнуло. Наоборот. Почему-то хочется ее защитить. Спрятать от всех потенциальных опасностей этого мира.
Кажется, именно таковой я сейчас сам для нее и являюсь. Маниакальная навязчивость. В Москве она даже могла попытать счастье в суде с этим определением. Но в деревне с этим явно никто возиться не станет.
От того мне почему-то еще страшнее за нее. Сколько народу тут разного… И я сам. Кажется, больше не чувствую тормозов.
И правда, зачем мне пытаться понять эту незнакомую мне девчонку?
Что-то будит она во мне. То, чего я так долго не ощущал. Заинтересованность? Любопытство?
  
7. ОНА
 
Да что ему нужно от меня, черт бы его побрал?!
— Отвезете меня обратно? — спрашиваю, стараясь не выдавать страха.
С больными людьми же нужно стараться говорить спокойно.
— А разве ты хочешь? — еще спрашивает мерзавец.
— Конечно, хочу! — воплю я, и понимаю, что спокойно у меня вовсе не выходит. — Это ведь моя свадьба! Мой праздник!
— Тогда зачем от машины ушла?
Поджимаю губы, пытаясь найти ответ.
Ясное же дело: от него уйти хотела! Зачем спрашивает?
— Признаться, я и похороны повеселее видал, — продолжает нахал.
Осознаю, что его глазами моя свадьба и правда вышла не слишком-то… праздничной. Да и моими, признаться, тоже. Но он к этому какое отношение имеет?!
— Это не ваше собачье дело! — обороняюсь. — Верните меня на место!
— Хорошо, — соглашается вдруг.
Мои брови от неожиданности ползут вверх:
— Правда? — с сомнением.
— Мгм, — кивает он. — Как только поплачешь.
Голубые глаза смотрят серьезно. Получается, он не шутит?
Да я уже лет пять не плакала! С тех самых пор, как папе диагноз поставили. С чего вдруг перед ним-то должна?!
— Вы точно псих! — заключаю теперь окончательно, подрагивая то ли от нервотрепки, то ли от холода, потому что солнце совсем уже скрылось и в хвойном лесу стало довольно свежо.
— Допустим, — пожимает плечами. — Я псих, который любит женские слезы. Исполни мою прихоть и верну на место в целости и сохранности. А после ты меня больше никогда не увидишь.
— Черта с два! — рычу и разворачиваюсь, чтобы уйти.
Мой локоть ловит сильная ладонь и резко дергает, из-за чего я едва не врезаюсь в мужскую грудь:
— Достаточно побегали, — строго говорит безумец. — Ноги еще переломаешь.
Чего это? Зачем он так? Будто ему и не все равно…
Теряюсь на мгновение. А он, воспользовавшись моим замешательством, подталкивает меня назад, и я едва не падаю, когда ноги упираются в ствол повалившегося дерева. Но этот псих придерживает меня за талию и осторожно усаживает на бревно.
Непонимающе наблюдаю, как мужчина опускается передо мной на одно колено, не боясь запачкать свои дорогие на вид брюки, и тянется к моим ногам.
Гена даже предложение стоя делал, со словами: «Раз тебе так принципиально, сыграем эту гребанную свадьбу уже».
Вздрагиваю, когда моих щиколоток поочередно касаются грубые мужские руки, что бережно стягивают с моих гудящих ног одну туфлю за другой. Безумец недовольно цокает, хмуро качая головой, осматривая мои растертые в кровь ноги:
— Туфли невесты должны быть максимально удобными.
Вот и папа примерно так сказал. Да только удобные и стоят дорого. Не могла же я на них с мамой повесить еще и покупку туфель за пять тысяч. Хватит с них и платья. Взяла пару попроще и отчаянно разнашивала их на мокрый носок целую неделю перед свадьбой.
Похоже, не сработало.
— Вы больной, — напоминаю я уже больше себе, а не ему. — Просто больной.
Но и сопротивляться почему-то не могу. По икрам мурашки разбегаются от облегчения снять тесную обувь. И его горячая ладонь на моей ступне гасит подступающую судорогу.
Безумец смотрит мне в глаза своими ясными голубыми. И я начинаю уже сомневаться кто из нас безумнее. И на пьяного, к моему удивлению, не похож.
Блин, если Гена узнает, что я тут в гляделки играла с каким-то незнакомцем, и даже не пыталась сопротивляться его попыткам меня раздеть… разуть, — неважно! — он же меня прибьет!
 
Эта мысль меня словно в чувства приводит:
— Оставьте меня уже! — вскрикиваю, выдергивая свою ногу из теплого плена. — Валите уже туда, откуда прибыли! Будь то ад, или психбольница, — плевать!
— Хорошо-хорошо, — он со мной, как доктор с пациентом говорит. Как-то вкрадчиво, что ли.
Поднимается на ноги и зачем-то стягивает с себя пиджак.
Холодею. Он раздеваться уже собрался? Зачем это? Явно не в речке купаться. Холодновато так-то.
Едва рот не открываю, когда незнакомец нависает надо мной и набрасывает на мои плечи свой пиджак, пропахший его теплом.
— Вам лечиться надо, — выдавливаю хрипло, в горле от чего-то болезненный ком собрался.
— Я вот как раз этим и занимаюсь, — усмехается. — Думал, ты волнуешься, что макияж потечет. Но ты ведь даже не накрашена толком, — делает паузу, словно изучая меня. — Красивая.
Серьезно так смотрит, будто и правда так считает. Шумно втягиваю ртом воздух, вздрагивая от неожиданности:
— Убирайтесь.
— Мхм, — ловит пальцами прядь моих волос, выбившуюся из общей копны, и как-то уж слишком бережно для маньяка заправляет за ухо. — На комплименты совсем реагировать не умеешь. Видимо не баловали тебя мужчины.
Руку от моего лица не отнимает, едва заметно поглаживая мою щеку.
Не баловали!
К чему мне эти лживые комплименты, если знаю, что далеко не красавица? Да и мужчины, — громко сказано, — потому что кроме Гены я и не встречалась больше ни с кем. А он скуп на пустые слова. Как он говорит: лучше делом доказывать, чем все эти глупости трещать.
Работает вот. В город меня сопровождает, когда не занят. Чтобы «городские не подкатывали». На дискотеку ходим почти каждую неделю. Хоть я и не очень люблю это дело.
Ничего против танцев не имею, но эти драки, которые там раз через раз случаются, меня порядком нервируют. А особенно то, что Гена неотъемлемый участник этого безобразия. Нападающий, либо разнимающий. Он говорит, это парни так иерархию соблюдают. «Чтобы всякая челядь знала свое место».
Бесцеремонная рука сползает на мою шею, осторожно оттягивая повязанный на ней платок, и к моему стыду напрочь отвлекая меня от мыслей о Гене. Кожа мурашками покрывается. А сердце начинает колотиться, словно от притока адреналина, когда вижу, как недобро темнеют голубые глаза.
Я понимаю, что он оценивает отметины, оставшиеся от рук Гены.
Мне неловко. Даже стыдно. А главное, я не понимаю, почему он так реагирует?
Страшно. Будто он что-то нехорошее задумал…
Но вопреки моим пугающим ожиданиям, он почему-то трепетно проходится пальцами по моей шее, вынуждая меня шумно сглатывать. Но ком в горле никуда не девается.
Мне отчего-то больно.
Не физически. Где-то в душе болит. Он будто жалеет меня. А от того становится не по себе.
Неужели я ему показалась настолько жалкой, что и правда меня спасти решил?
  
8. ОНА
 
К глазам слезы подступают, но я вздергиваю подбородок, не позволяя им пролиться на потеху безумца. Отталкиваю от себя его руку.
— Что это за реакция, милый ангел? — мягко спрашивает, чем еще сильнее приводит в замешательство. — Не привыкла к заботе?
— Привыкла! — огрызаюсь.
— К родительской, должно быть, — как-то уж слишком понимающе кивает он. — А с мужем очевидно прогадала.
Чувствую болезненный укол. Привычное отчаяние накрывает с головой, вынуждая захлебываться в собственных противоречивых эмоциях.
Да что он себе позволяет?!
— Не вам судить! — шиплю я, будто обороняясь. — Я вообще-то люблю его! Человек напился просто, а вы тут устроили не пойми что! Кем вы вообще себя возомнили? Проповедником о системе семейных ценностей?!
— И папе на него пожаловаться нельзя, — упрямо продолжает он. — Ведь у папы сердце.