Владимир Петрович покоритель (СИ)

В глазах деда мелькнула искра уважения.
— Идемте тогда за ворота. В поселке поединки запрещены.
Драться предстояло на кулаках. Здоровенный детина стоял передо мной на поляне, и разминал шею. Такой своего рода бык переросток. Гора мышц неотягощенных разумом. Но сомневаюсь, что это так. Стереотипы вредны, а в данном случае для моего здоровья. Судя по его глазам разум там есть и немалый. Роль он свою играет, засранец такой. Точно ведь подстава. Ну ничего, не на того напали.
Он крутил запястьями, перевязанными ремням напротив меня, в костюме Адама, только срамное место прикрыв гульфиком, наверно фасон у меня спер как-то, гаденыш. Все чего — то ждали, а я рассуждал над тем, как сделать так, чтобы меня не убили сразу. Была одна мысль, но настолько глупая, что я гнал ее от себя поганой метлой, но она, зараза такая, так и стремилась пролезть в подкорку и зацепится там за извилины.
— По правилам в бою на поляне, следует быть обнаженным. — Прозвучал голос Борюкса.
Во как. Банальную драку один на один обозвали: «Бой на поляне», они бы еще дуэльный кодекс изобрели. Интересно, а ограничения тут есть какие-нибудь, кроме мужского стриптиза? Я скинул с себя пиджачок, оставшись только в штанах. Свой-то гульфик я дома оставил.
— Надо обнажится полостью. — Настаивал голос.
А вот хрен вам. Еще не хватало тут сверкать своими достоинствами. Перебьетесь.
— Это ваши правила, а мои не позволяют мне обнажаться ниже пояса. Да и боюсь за душевное состояние Рутыра, вдруг не выдержит зрелища и упадет. — Нашелся я с ответом. — Если вас не устраивает, зачтем моему противнику поражение и разойдемся.
— Ну уж нет. — Заржал мой соперник. — Ничего там такого у тебя не может быть, что бы я не выдержал, да и наплевать мне в штанах тебе мозги выбить, или без них. Я согласен на бой на его условиях.
— Ну что же, тогда начнем. Бой за оскорбление будет идти без правил, до того момента, пока один из противников не запросит пощады, или не упадет бесчувственным или мертвым. Даю время на обдумывание и признание себя пораженным. — Хитрющий взгляд деда скользнул по моему лицу. — Раз… Два…Три… Четыре… Пять… Начали.
Вот же засада. Жесткие правила, синяком не отделаешься. Я эти бои без правил и в своем мире терпеть не мог, не понимал, что в них может быть интересного. А тут, видишь ли, поучаствовать придется. Вон красавец напротив уже с земли пыль копытами сбил, и несется на меня, огонь из ноздрей пылает, паровоз чертов. Эх, была не была, что я теряю, мысль свою из извилин достал, пригладил, приласкал, и решился исполнить. Зря что ли я Дына спасал.
Подпустил этот паровоз поближе, подпрыгнул повыше, за чуб его длинный ухватился и сделав сногсшибательное сальто прямо на шею ему сзади сел. Так лихо у меня это получилось. Как раз его голова между ног оказалась, сразу скачки на пентаре вспомнились. Ну а затем, ладошками, с двух сторон, дуплетом, совсем без всякого сожаления по его ушам зааплодировал. Ох не зря я его паровозом назвал, рев такой поднялся. А на меня смех напал, адреналин видимо. Родео восхитительный получился. Мой бык орет, копытами лупит, башкой и руками мотает, меня скинуть хочет, я его коленками пришпориваю, ладонями подгоняю, вокруг толпа зрителей неистовствует, в хохоте по земле катается. Фаст Борюкс еле сдерживается, чтобы к другим не присоединится, по травке поваляться, Лариния с таким восхищением на меня смотрит, что еще год кататься могу без остановки.
Но бык мой столько времени скакать отказался, толи устал, то ли я слишком сильно в ладони хлопнул, но он споткнулся и рухнул, я едва ноги выдернуть успел, чуть не придавил меня тур мой недоразвитый. Ну а я что, поклонился публике, поблагодарил за бурные аплодисменты и одеваться пошел. Потом в чувство свое транспортное средство приводить стал. Ведро воды ему на голову вылили, он очнулся, головой затряс, глаза красные, на всех смотрит, ничего не соображает. После третьего ведра в глазах разум заиграл. По щекам я его похлопал:
— Живой? — Спрашиваю.
 
— Угу. — мычит.
Сзади Борюкс подошел:
— Ну удивил, — хохочет, — давно так не смеялся, первый раз такой бой вижу. Этого бугая еще никто не разу завалить не смог, а у тебя вон как лихо получилось. Не зря тобой зеленые так восхищаются.
— А вот скажи ко мне Фаст, зачем ты все это представление устроил? — Я резко перестал смеяться и повернулся к нему.
— Догадался. Ох умен. Вот теперь совсем понятно, как ты столько фастиров за один раз отхватил, — Он еще громче рассмеялся, а глазенки хитрющие так и бегают. Вот тебе и добрый дедушка одуванчик, с ним ухо востро держать надо.
— Совсем не смешно. Я к тебе договариваться приехал, а ты из меня клоуна сделал.
— Ох не обижайся на старика за такую проверку. Жить нам с тобой соседями, потому и должен же я знать каков ты на самом деле.
— Может меня еще на огнестойкость проверишь. Сгорю я в костре или нет.
— Ну ладно, не перегибай, я ведь извинился уже. Пойдем лучше винца выпьем да поговорим о делах наших
  
Дедушка
 
Накушались мы с Фастом Борюксом восемнадцатым до лобызания друг друга, и клятвах в вечной дружбе и любви. Дед он конечно хитрый, но правильный. Уважаю. Простил я ему в процессе пьянки, где-то на стакане седьмом мою проверку, на десятом стакане мы договорились о союзе племен, а дальше я не помню. Утром проснулся в конюшне, в обнимку с Тузиком, а у меня в ногах, свернувшись калачиком, в сене, храпел хозяин местного племени. Никогда не думал, что переговоры могут быть такими утомительными.
Я с трудом поднялся и потрепал его за бороду:
— Борюкс. Ты меня слышишь?
— А? Что? Мы где? — Глаза бессмысленно зашарили по помещению.
— В конюшне вроде.
— Что это вчера было?
— Переговоры блин. Еще один такой раунд я не выдержу. Попить есть тут где ни будь поблизости?
Во рту действительно ощущение пустыни и нагадившего там пентара. Так и хочется все это дерьмо наружу вывалить. Упасть в какой ни будь водоем, и хлебать до состояния лопнувшего пузыря.
— Ага, идем. — Он с кряхтением встал на ноги, и мы поддерживая друг друга вышли из ворот где уперлись в разбитую телегу. Разворочанный в щепки борт и оторванное с мясом колесо, наводили мысль на произошедшем тут побоище.
— Это откуда здесь? — Борюкс оперся о разломанный борт, рассматривая его бессмысленно-блуждающим взглядом.
— Это вы вчера с Фастом Кардиром тренировались, как от бляхсов отбиваться будете. — Сощурился в улыбке незнакомый мне паренек, с переливающимся на солнышке синяком на щеке.
— И что?
— Нормально все. Только у одного, того кто врага изображал, зуб выбили, ну а остальные просто синяками отделались, как и я. Но никто не в обиде, понимают, что для дела надо. Я же топоры вам заранее на деревянные поменял. Чувствовал, что мирно это не закончится. Из добра только телега пострадала и стена сарая, там одно бревно Рутыр головой выбил, зачем приходил не знаю, он не говорил, когда его уносили.
— И много этих «просто» было?
— Не, восемь всего. Остальные разбежались.
Два Фаста посмотрели друг на друга, прижались лбами и закатились смехом.
— Пойдем, друг мой Кордир, по новой договариваться. Я, видишь ли не помню даже, кто такие бляхсы.
Мы сидели за столом и потягивали кисловатый сок из высоких деревянных кружек. Большое светлое помещение, где проходил наш разговор, поражало своим изящным аскетизмом. Ничего лишнего. Овальный большой стол, вокруг восемь стульев на точеных ножках, все из темного дерева. Стены с расставленными вдоль них, также темными, резными скамейками, задрапированы окрашенной тёмно-зеленой кожей с едва заметным золотым узором вытравки, и развешанными луками. Над головой деревянная люстра из отполированного корня какого-то дерева, на восьми концах которого висят жировые светильники. Ничего лишнего.
— Давай, друг Кардир, все по новой разговаривать. — Сидящий напротив отхлебнул из кружки, крякнул по-стариковски, и поднял на меня глаза. — Ты уж извини, но не помню ничего. Расскажи кто такие эти бляхсы эти. И как вы с ними справились.