Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)
— А родители, Яр? Что они? — хватаясь за эту ниточку разговора я, наконец, подняла еще одну интересующую меня тему. — Ты же ничего им не сказал, да? Они, как всегда, ничего не знают?
— Шутишь, Лекс? — Яр насмешливо приподнял бровь. — Ты, вообще, представляешь, где мои неземные предки — а где ВИЧ? Ты хоть как-то себе можешь вообразить пересечение этих двух явлений? Конечно, не знают. И я даже не беспокоюсь, что узнают. Я когда собирал деньги на повторные анализы, то вынес из дому все ценные вещи — и они даже глазом не моргнули. Единственное — через пару недель встал вопрос "Ярчик, распечатай нам рефератик" — вот тогда они увидели, что компьютера нет.
— Ты продал компьютер? — ахнула я. Почему-то эта новость стала последней каплей, подточившей мое самообладание. Ведь компьютер был для Ярослава всем — его миром, его рабочим местом, именно в виртуальности он так надеялся найти то самое идеальное пространство, где свободные люди могли бы свободно общаться на любые темы.
И эта его заветная мечта, как и все остальные, разбилась вдребезги.
— А что мне еще оставалось делать? Олл-инклюзив нынче дорог, а я проходил его дважды. Так что мой старый друг напоследок сослужил мне хорошую службу, — стараясь не показывать своих истинных чувств, пошутил Ярослав. — Да и, кроме того, он мне больше не был нужен. Когда я узнал эту новость… ну, мой диагноз — я старался поменьше бывать дома. У меня уже не было сил играть хорошего мальчика и врать родителям прямо в их восторженные лица. Знаешь, я как-то резко почувствовал себя очень грязным… и заразным. Нет, я не дремучий абориген и прекрасно знаю, что ВИЧ не передается по воздуху или при рукопожатии. Но одно дело — читать эти вещи в познавательных брошюрках, а другое дело понимать на практике, что ты — источник скрытой опасности для близких. Ведь, несмотря на то, что эти люди… мои родители… совершенно не знают, кто я такой и общаются вместо меня с каким-то надуманным призраком… Я все же люблю их, Лекс. И не хочу стать для них проблемой, источником заразы. Не хочу. И когда вирус перейдет в стадию болезни, я, наверное, пойду в больницу и лягу себе культурно в палату, чтобы там умереть. А пока так и буду шифроваться и прятаться. Что мне, в первый раз что ли? — снова не смог сдержать он горькую усмешку.
Но мне по-прежнему было не до смеха. Ситуация вырисовывалась до такой степени дикая, что я понимала — для того, чтобы окончательно разобраться в ней, мне потребуется не один день.
— А где же ты был? Все это время? Ведь с ним… ну, с тем самым… не могу подобрать слов… ты же не общался больше, да? И со мной тоже. И, получается, вообще, ни с кем? Все это время ты был совершенно один! Черт, Ярослав, как глупо, глупо. Очень глупо! Где ты прятался, ведь дома сказали, что ты даже ночевать нечасто приходишь!
— Да что, в большом городе мало мест, где можно спрятаться, пересидеть, переждать? Ну, хотя бы здесь! Иногда можно в кино пойти, есть бесплатные показы фильмов, часов на пять, даже ночью. Правда, там такую муть гоняют. Зато спится под нее хорошо! Или вот на вокзалах в комнатах ожидания, или…
— Все-все, Яр! Достаточно! Хватит, замолчи! Закрой рот и больше ни слова! — чувствуя, что больше не в силах выносить подобные откровения, резко выкрикнула я, приправляя свои слова агрессивным ударом ладонью по столу. Две наши чашки с недопитым кофе задрожали на своих местах, а пустой стакан для портвейна опрокинулся и покатился ко мне, норовя упасть и разбиться.
Не совсем понимая, что собираюсь дальше делать, я поймала его у самого края и поставила посредине стола. Ярослав, сидел, удивленно уставившись на меня, равно как и парочка соседей за ближним столиком, раздраженно отвлекшихся на источник шума.
— Я больше не хочу этого слышать. Мои уши и мозг уже не выдерживают. Про вокзалы и кинотеатры — это уже слишком. Ты очень глупо вел себя, Яр, все три месяца твоих подпольных игр. Да, тебе было тяжело, так тяжело, что ни один человек, не испытавший подобного, никогда тебя не поймет. Но это не выход, вот так себя добивать. Я все поняла насчет фразы "ВИЧ — это не приговор" и от меня ты ее никогда не услышишь. Когда здоровый человек убеждает того, кто может скоро умереть, что все хорошо и ситуация под контролем — это как злая насмешка, такое показное сочувствие для галочки. Но пока ты жив… пока мы все живы, я не дам тебе ни малейшего шанса на такое существование — среди алкоголиков, бомжей, в грязи, в одиночестве!
— И что же ты сделаешь, Лекс? Остановишь меня? — иронично уточнил Яр, удивленный моей громкой и пафосной речью.
— Да, остановлю. И не смотри на меня так, я прекрасно понимаю, что говорю. Ты еще, Ярослав, не знаешь, с кем связался! — на этом месте он не выдержал и снова засмеялся, до такой степени комично-героически я выглядела в его глазах.
Но мне-то как раз было не до шуток. В мозгу, бешено вращаясь и щелкая, шла работа невидимых шестеренок и я чувствовала, что вот-вот приму решение — очень важное, нужное мне и Яру, то самое решение, которое сможет удержать его от преждевременного падения в пропасть, на краю которой он так бездумно балансировал последние несколько месяцев.
— Я пока еще не знаю, что мы будем делать с тобой в новом году, но на ближайшие несколько дней могу тебе легко набросать планы. Слушай сюда, — заявила я тоном, подо зрительно похожим на тон Вадима Робертовича в те моменты, когда мне самой требовалось вразумление. — Сегодня же утром, Яр, ты возвращаешься домой. Возражения не принимаются. Или возвращаешься сам — или я звоню твоим родителям и говорю, что зачетная неделя со всеми напрягами закончилась, Ярчик, значит, свободен и мы будем почаще бывать у вас в гостях. Так что, если не захочешь сам, я тебя под конвоем приведу. Буду брать не уговорами, так шантажом, это всегда действенный метод.
— Эй, Лекс, Лекс, потише! Я еще не особо и не возражал, а ты уже шантажируешь! Какой ты страшный человек на самом деле, кто бы мог подумать! Вот с кем я, оказывается, связался! — возмутился Ярослав, но от меня не укрылось тайное облегчение, читавшееся в его глазах. Облегчение от того, что он, наконец, выговорился, выплеснул из себя все переживания, снял с шеи тяжелый камень, который до этого тащил в одиночку, наказывая себя за беспечность. Ведь каким бы сильным ни пытался казаться мой друг, для него одного это была неподъемная ноша.
— Это еще не все — только начало, Яр, только начало. Помнишь, ты говорил, когда мы прошлой зимой искали Марка — дай мне пару дней, и я что-нибудь придумаю? Так вот и я сейчас прошу у тебя отсрочку. Дай мне несколько дней. Я что-нибудь придумаю. И можешь не сомневаться, в новом году у нас все будет по-другому. А до этого времени ты остаешься дома, спокойно, не дергаясь, не сбегая. Ведь я все равно тебя найду, можешь не сомневаться. А тридцать первого декабря я прихожу к твоим родителям, и мы все вместе провожаем старый год, я им уже пообещала. А ты не будешь париться по поводу вилок, ножей, общих стаканов, не будешь чувствовать себя прокаженным, потому что ты сам сказал — это идиотизм и дремучесть. И я все время буду рядом, Яр. Я за всем прослежу. А если тебя опять начнет накрывать, то очень быстренько успокою, поверь, я знаю нужные методы.
Яр продолжал смотреть на меня с радостной недоверчивостью — похоже, он и не подозревал об этой решительной стороне моей личности. И по его взгляду я чувствовала, что он потихоньку уступает и понемногу прощает себя.
— Неужели ты уверена, что достаточно просто переставить дату на календаре — и все исправится, Лекс? Хотя… Этот год на самом деле был очень странным, — медленно проговорил он, и я поняла, что, несмотря на показной скептицизм, Ярослав принимает мои условия. — Все наши веселые планы — они в пух и прах разлетелись, зато по башке здорово получили что ты, что я. Так неужели ты думаешь, что следующий год будет лучше?
— Я не думаю, я уверена. Ты прав, нам в этом году слегка перепало. Но ничего, мы же выжили. И больше, Яр, мы не будем выживать. Ни ты, ни я. Мы будем жить, без особых планов, чтобы потом не страдать, когда они рушатся. У каждого из нас свой срок, ты совершенно верно сказал — где-то рядом бродит Аннушка с этим роковым бидончиком, так что… Будем жить сегодняшним днем! Плевать нам на Аннушку, когда придет — тогда и придет! Зато каждый наш день — он будет классным, Яр, как праздник! Без похоронного настроения, без медленного угасания, без всей этой безнадеги. Я не знаю, сколько тебе осталось, но пока ты здесь — у тебя будет нормальная полноценная жизнь. Ты понял меня? Вот прямо сейчас и начинаем! Что у нас на часах — полчетвертого утра и жуткий гадюшник вокруг? А мы это отпразднуем! Не часто приходится встречать утро нового дня в таком странном месте! Давай сюда портвейн, наливай, я готова даже к подкрашенному самогону. Потому что это наше сегодня и сейчас. Так что будем проживать его с радостью!