Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Руслан не ошибся — после череды громких политических скандалов, страна переживала еще одну бархатную революцию — первую с тех времён, как детьми мы вернулись из отпуска, и Виктор Игоревич с побледневшим лицом объявил о том, что случился переворот.
И теперь уже Марк, как когда-то Виктор Игоревич возвращался домой под утро, а иногда не приходил и несколько дней подряд, оставаясь на связи лишь по телефону. По его голосу я слышала, что нервное напряжение, владевшее им, достигло пика — никто не мог предсказать, будет ли решён конфликт силовым или мирным путём. Но пребывая в готовности к любому развитию событий, Марк не был готов лишь к одному — оставлять меня одну так надолго.
Однажды вернувшись домой заполночь, он медленно прошёл в нашу комнату, не включая свет и не снимая верхнюю одежду, после чего опустился на кровать, тихо скрипнувшую в ответ.
— Ты не спишь, — озвучил он факт, в котором не было сомнений. — А вот я уснул, пока ехал домой. Сам не понимаю, как такое случилось — но я уснул за рулем. Думаю, ненадолго, даже минуты не прошло. Какой-то водитель громко просигналил на дороге, и я проснулся. И первое, о чем подумал — это о тебе. Что случилось бы с тобой, если бы я разбился? Ты бы оказалась запертой здесь, одна. Надолго. Конечно же, ты не в тюрьме и при желании выйти, могла бы позвонить в любую службу, чтобы они снесли замки и открыли двери. Они бы не сразу справились — замки выбирал я сам, вскрыть их очень трудно… Но, в конце концов, тебе бы помогли выйти. Вот только я не уверен, что ты станешь это делать. Скорее всего, если бы я не доехал, ты бы так и осталась лежать здесь, не замечая времени, пока… — он запнулся. — Тебя бы некому было искать. И ты бы умерла здесь. Медленно и по своей воле.
Стараясь не отвлекать его даже малейшим движением, я продолжала смотреть перед собой широко открытыми глазами, понимая, что Марк прав. Это прекрасно понимал и он, потому что в следующую секунду я услышала такой знакомый и одновременно давно забытый звук — стук ключей о прикроватную тумбочку.
— Я больше не могу держать тебя взаперти, Алёша. До этого я не считал твою полную зависимость от меня чём-то опасным — но только сейчас понял, что это самонадеянность, глупая и преступная. Со мной, как и с любым человеком, может случиться все что угодно. В любой момент. Считать себя неуязвимым — не только глупо, но и опасно. Прежде всего для тебя. Поэтому… Я прекращаю это. Ты можешь выходить на улицу, как и раньше. Ты просто обязана это делать. Если ты снова сбежишь… Я буду тебя искать. И найду. Не могу сказать, что меня это радует, но это лучше, чем сидя на работе третий день подряд, понимать, что ты взаперти. И если тебе вдруг понадобится помощь или мое присутствие, я не смогу оказаться рядом мгновенно. Так что… Ты свободна. Домашний арест закончен.
Я слушала его, чувствуя, как внутри разрастается страх, все сильнее и сильнее с каждой минутой — но не за себя, не из-за возможной смерти в четырёх стенах от полного равнодушия к тому, что осталось за окнами нашей квартиры. Из-за Марка. Из-за того, как сильно он опустошён и подавлен, если начали давать сбой даже его обычные внимательность и сосредоточенность.
Я прекрасно понимала, что виной сегодняшней опасной оплошности было совсем не напряжение последних недель, охватившее всех и каждого. Пусть Марк не выносил хаос, который в эти беспокойные дни царил повсюду — не он выбил его из колеи. Какими бы сильными ни были потрясения, Марк был создан для того, чтобы бороться с ними, подавлять, брать под контроль и выравнивать ситуацию. Напряжение борьбы всегда приводило его в состояние максимальной готовности реагировать быстро и резко, без колебаний, без права на ошибку. Нет, в том, что случилось с ним, была моя и только моя вина.
Та самая чернота, которую я изо всех сил пыталась не расплескать, проникла в него и начала своё губительное действие. И если я давно свыклась с тем, что она неотвратимо и медленно отравляет меня, то на Марка этот яд тоски и бессилия действовал быстрее и разрушительнее — и с этим я смириться не могла.
 
Мне нужно быть ещё осторожнее, ещё аккуратнее, еще внимательнее к тому, что я делаю и что говорю. Моя апатия и бездействие подтачивали Марка сильнее, чем самые безумные выходки. А значит, нужно было хоть немного измениться. Пусть мне казалось это невозможным, но ради него я обязана была постараться ожить.
Конечно же, я не могла просто так, резко вскочить с кровати и выбежать навстречу жизни, на это у меня уже не было сил. Но я начала хотя бы передвигаться по квартире, пытаясь занять себя чём-то.
Читать книги или слушать музыку я давно разучилась, да и все некогда любимые занятия не будили во мне никаких чувств, поэтому я сосредоточилась на самой простой домашней работе. Не раз с горькой усмешкой я думала о том, что нам обоим было бы легче, если бы я ушла, опустила его, но оказалось, что я могу охладеть ко всему, даже к тому, что считаю основоположным и самым важным — только не к Марку. Наши чувства все больше напоминали незаживающую рану, которой мы сами не давали затянуться, расчесывая и раздирая ее, словно непослушные дети, игнорировавшие заверения взрослых о том, что стоит немного потерпеть — и мучительный зуд ослабнет, пройдёт, а потом и вовсе забудется. Мы не хотели ничего забывать и не искали спокойствия, упрямо желая быть вместе, пока боль, став невыносимой, не пересилит притяжение, не оттолкнёт нас друг от друга, не заставит сдаться.
Но с каждым новым днём я все больше сомневалась в том, что когда-нибудь мы признаем своё поражение. Даже сейчас, в состоянии полного бессилия, живя автоматической, безвкусной жизнью, единственное, о чем я могла думать — это о Марке, о том, как снять с него груз вины, как успокоить его и доказать, что все в порядке, что он может мне доверять и ни о чем не беспокоиться.
А мне действительно можно было доверять! В этом я убеждала себя и его каждый день, тщательно следя за тем, чтобы не пропустить малейший сигнал тревоги, вынуждающий меня делать то, что ранит и ослабляет Марка, выбивает почву у него из-под ног. Самую большую опасность по-прежнему представляли прогулки на улице в полном одиночестве. То, что я раньше так любила, теперь пугало меня возможностью срыва, но я знала наверняка — Марку спокойнее, когда он знает, что я не сижу с утра до ночи в квартире и выхожу на воздух.
А этот самый воздух, свежий и морозный, по-зимнему колкий был для меня как наркотик. Мой забытый друг, свежий ветер, был так рад моему возвращению, что стоило мне выйти из дому, как он начинал кружить голову, щекотать, шептать на ухо различные подстрекательства, задираться и дразнить.
— Убеги, убеги! Убеги со мной! — слышалось мне в каждом его дуновении, в скрипе снега под ногами, в тихом шорохе автомобильных шин по асфальту, в потрескивании деревьев на морозе.
Но я держалась изо всех сил. Как бы мне ни хотелось бросить все и сбежать к ветру, не раз выручавшему в трудные минуты, я знала — если я выберу его, от этого пострадает Марк. А спокойствие Марка было для меня важнее. Всегда.
Цифры ещё одного года сменились на календаре, народная революция победила и напряжение, царящее в домах и на улицах, отступило. Казалось, каждый вновь верил в возможность чудесных перемен и лучшей судьбы для страны и живущих в ней. Я же была рада только одному — Марк снова мог бывать дома хотя бы по вечерам и в редкие выходные дни. Вернуться к прежнему более-менее устроенному графику мешали постоянные проверки, которые устраивала новая власть, вышедшая из оппозиционных партий. Силовые органы проверяли теперь с утроенным усердием, именно здесь производились самые масштабные кадровые перестановки, довольно бездарные, как сразу же, не скрывая раздражения, отметил Марк. Ну а я, даже не пытаясь вникнуть в происходящее по старой журналисткой привычке, твёрдо знала одно — приходя домой, он должен чувствовать себя спокойно, не волнуясь ни о чем и, в первую очередь, обо мне.
 
Приближалась та самая весна, которую мы планировал провести, путешествуя вместе, но оба понимали, что этому не суждено осуществиться из-за происходящего вокруг и трудных времён на его работе. Марк, как всегда, болезненно переживал крушение планов, хоть и пытался не показывать этого. Сорвался не просто очередной отпуск или поездка — сорвалось событие, на которое он возлагал последние надежды изменить нашу жизнь, прекрасно понимая, что сама по себе ситуация не сдвинется с мертвой точки.